Лёха - Николай Берг

— Зачьем бинтофк? — спросил Семёнова немец.

— Могила наверх — безграмотно, как обычно говорят наши люди с иностранцами, коверкая слова, словно иностранец лучше понимать от этого станет, ответил Семёнов и показал руками, как воткнул бы винтовку в землю.

— Тафай тафай! На зторофье! — подмигнул ему германец и опять что‑то пояснил своему приятелю. Тот лениво отозвался, отчего конвоир, разозлившись не на шутку, разразился длинной стрекочущей фразой. Семёнов опасливо потянул винтовку к могиле, ожидая от долговязого конвоира окрика или чего‑то еще подобного, но тот всерьез орал на своих соотечественников, а они только посмеивались, отчего пацан с винтовкой бесился еще больше. Все это очень не понравилось Семёнову, который уже и не рад был, что затеял всю эту панихиду. Видно, что сопляк ничего двум взрослым дядям сам сделать не может, даже в перебранке они его умыли, значит, отыграется на пленных, такие всегда после проигрыша на слабых отыгрываются. А отыграться он может сурово — перестреляет — и всех дел. Их же, как пленных никто не регистрировал еще. Так что всякое может быть с неучтёнкой‑то, это Семёнов и по довоенной жизни знал.

Между тем германские мужики что‑то углядели в петлицах потомка, и один не спеша пошел в избушку. Второй не торопясь стал между разъяренным конвоиром и старающимися усохнуть до минимального размера пленными. Опять оба закартавили, загорготали, конвоир злобно, мужик с трубкой спокойно, снисходительно и убеждающим тоном. Между делом мужик еще что‑то крикнул своему приятелю и тот согласно отозвался из домишки.

Появился он довольно скоро, таща в руках какую‑то круглую коробчонку синего цвета и пару пачек папирос, тоже каких‑то серо–синих. На этот раз и конвоир поугомонился и стал спокойнее и мужики тоже сбавили ехидства. Видно было, что разговор пошел сугубо деловой, потом один из них вручил конвоиру пачки с папиросками, такие Семёнов раньше не видел, да и надпись была странная «Беломорканал».

Долговязый, правда, вроде как опасался чего‑то, но недолго, видно доводы были убедительными. Германцы дружно закурили, отчего конвоир еще больше помягчел, поговорили о чем‑то, но уже спокойно, а тем временем общительный германец пожужжал и спросил у потомка, ткнув пальцем ему в петлицу:

— Замольет? Летатель?

Потомок сообразил сам, показал рукой, словно пишет и ответил:

— Писать. Бумаги. Финансы.

Германец понял, поскучнел, но его приятель пренебрежительно отмахнулся и потянулся рукой в шее потомка. Тот испуганно дернулся назад, но мужик, что с трубкой фыркнул что‑то типа «тпру» и потомок застыл. Немец довольно шустро свинтил с голубой петлицы эмблемку с крылышками и винтом, аккуратно открыл свою круглую жестяную коробочку и достал оттуда лоскут бордовой ткани, богатой на вид, вроде как бархатной, на которой были прикручены всякие незнакомые значки, среди которых были и серебряные и позолоченные и всякие звездочки — четырехугольные, пятиугольные и шестиугольные, какие‑то орлы, один вроде как польский, бомбы, скрещенные ружья и всякое в том же духе. Германец поместил на лоскут рядом с рубиновыми звездочкой с пилотки и треугольничком с кубарем эмблемку ВВС и от удовольствия прищелкнул языком. Вот шпалы еще у германца тут не было, зато была эмблема бронетанковых войск — танчик.

Германец не торопясь сложил лоскут с тихо брякнувшими значками в коробочку — оба пожилых германца с деловым видом вернулись в домик. И практически тут же вышли из него, застегивая ремни, поправляя мундиры и кепи, полностью изменившись, до того, в подтяжках и майках вида они были такого разгильдяйского, домашнего даже, теперь были одеты по форме, собраны и целенаправленны. Семёнов не очень понял, что от них хотят, но когда немцы поманили рукой, он глянул в последний раз на могилу, воткнул в нее лопату, кивнул своим спутником и все вместе они подошли к раскрытым немцами вороткам сараюшки. Там в полутьме стояла древнего вида телега. Вышедшая из домишки тетка молча смотрела на то, как эту телегу по знаку ее постояльцев трое пленных потянули из сарая. Семёнов ожидал, что тут же где‑то и коняшка найдется, но тот, что с трубкой махнул им рукой повелительно и вместо коняшки телегу потянули пленные. Хорошо, что телега была легкой и шла без затирки, свободно. Вот только идти пришлось как‑то странно, да и немцы вели себя так, словно делали что‑то не слишком приличное. Во всяком случае, сторожко посматривали по сторонам и оба пожилых и молокосос — конвоир. Тянуть телегу пришлось километра три, причем по какой‑то полузаросшей стежке. Вышли к железной дороге — насыпь ее боец сразу увидел и понял, что это такое. Вдоль насыпи прошли еще сколько‑то пока не уперлись в кирпичный забор. Тут телегу велено было оставить и все гуськом по густому бурьяну двинули вдоль забора по каким‑то буеракам, скрытым в густой траве. Передний немец мусолил незажженную трубку, конвоир тихо ругался сзади, когда путался сапогами в траве. Семёнов заметил за забором крыши каких‑то не то бараков, не то пакгаузов и тут передний ловко нырнул в пролом, открывшийся в заборе. Ну, точно, склады какие‑то, причем вроде бы этот немец тут не впервые. Пролезли внутрь, причем конвоир скребанул штыком о кирпичи, двое других германцев укоризненно на него уставились и он, сконфузясь, снял штык и, не глядя, сунул его одним движением в болтавшиеся ножны. Приземистые здания грубой кирпичной кладки, точно склады, причем сделанные так, чтобы можно было сразу грузить в кузова машин, специальные возвышения сделаны. Прошли мимо нескольких ворот, причем ведущий строго посмотрел на всех, приложил палец к губам и тихо прошипел что‑то вроде «Псст!» Наконец у ворот с надписью «18» и табличкой «Не курить» он остановился, ловко снял висячий замок, который только казался целым, а на деле был ловко сломан и скользнул в щель между приотворенными створками. Следом просочились все остальные. В полумраке были видны штабеля разных ящиков, немец уверенно прошел в глубину и тихо посвистел оттуда. Глаза у Семёнова уже пообвыклись к полумраку, а вот шедший за ним потомок долбанулся об угол штабеля и зашипел от боли. Мужик с трубкой невозмутимо стоял у небольшого штабелька картонных коробок.

— Тафай–тафай! — сказал он и подмигнул.

Оказалось, что коробки хоть и большие, но легкие. Все взяли по одной и двинули обратно. Но у свежего пролома пожилые мужики оставили свои коробки и вернулись назад в склад, а конвоир, дотащив свою, остался у телеги. Таскать пришлось пленникам, впрочем, эта работа была куда легче, чем прошлые похороны, да и пахло из коробок душисто — хорошим табаком, отчего у Жанаева глаза возбужденно заблестели.

— Давай мала–мала? — спросил он.

— Нет. Не стоит — возразил Семёнов. Он приметил, что у бурята появилась противогазная сумка после того, как он лазил в двухбашенный танк. По виду там был не противогаз. В принципе можно было бы по пути вскрыть одну из коробок и потянуть что‑нибудь, папиросы бы очень пригодились. Но стоит германцам после погрузки снова обыскать красноармейцев — и получится тухло. К тому же конвоир маячил с одной стороны забора, а другой германец — тот, что значки и эмблемки собирал — с другой. Семёнов решил не рисковать. Весь штабелёк выволокли за пять ходок, к тому же пожилые в последнюю ходку прихватили два небольших, но тяжелых ящика. Когда телегу нагрузили с горкой и оттащили от забора в лесок, конвоир и впрямь снова обхлопал им карманы и залез в противогазную торбу. И даже удивился, найдя там только несколько армейских ржаных сухарей, а не украденные пачки папирос. После этого он опять примкнул штык, и телегу покатили дальше. Впрочем, она не слишком потяжелела. Дотащили до деревеньки наконец, втиснули телегу в сараюшку, закрыли дверцы.

— Карашо! — удовлетворенно сказал тот, что с трубкой и выдал каждому пленному по папироске. Как раз в помятой пачке этого самого «Беломора» три штуки осталось. После этого германцы потеряли к пленным всякий интерес, занявшись обсуждением насущной проблемы дележа. То, что разговор шел на немецком языке, нимало не мешало понять это.

Трое пленных сели на край придорожной канавы. Жанаев раздал по сухарю каждому, захрустели всухомятку. Задумались.

— Черт, даже спичек нет — грустно сказал Семёнов.

Жанаев просящими глазами посмотрел на него и кивнул в сторону разговаривающих немцев. Те как раз дымили словно паровозы. Хорошо еще дымок в сторону сносило.

— Ну, попробуй. Только аккуратно! — скрепя сердце согласился Семёнов.

В общем, все обошлось хорошо, тот, что с трубкой дал азиату прикурить, правда, когда тот развернулся идти обратно, конвоир все же дал куряке пинка под зад и обратно Жанаев пришел прихрамывая. Впрочем, счастья это ему не слишком умерило. Лёха сидел очумелый, уставший до крайности, а Семёнову уставать было нельзя. Не у тещи на блинах, а совсем наоборот — в плену. Опыта, конечно, тут никакого, но думать надо, здесь старшины нету, чтобы присматривал. И надо обязательно водичкой разжиться. И сейчас попить. Колодец с воротом был недалеко, только ведра там не наблюдалось, а пить уже давно хотелось. Присмотревшись, Семёнов нашел неподалеку на обочине пустую бутылку и пару пустых консервных банок. Ведро нашлось на одной из сгоревших машин, закопченное и простреленное, но для того, чтобы воды набрать и попить — сгодится. В танк уже не полезешь, конвоир опять занервничает, а если с ведерком до колодца, наверное, и не возразит. Потому Семёнов медленно побрел до машины, а когда снял ведро и поставил его на землю — совершенно неожиданно увидел рядом с остовом грузовика в пыли дорожной перочинный ножик, который не стоило оставлять тут. Притворился, что поправляет обмотки, незаметно сунул находку за обмотку, так же добрел и подобрал пустую бутылку и роскошной этикеткой, да и банки пустые тоже. Конвоир на минутку оторвался от разговора, посмотрел, но никак больше не прореагировал. И Семёнов, не спеша, чтоб зря не нервировать конвой, пошел к колодцу.