Богорождённый - Пол Кемп

— Боги, — выдохнул он, и тени злым вихрем вскружились вокруг него.

Варра пожелала оказаться подальше оттуда.

И луг исполнил её желание.

— Куда она могла отправиться? — подумал он вслух. И затем его осенило. — В когда она могла отправиться?

Надежда появилась в нём, протиповоложность отчаяния Шар. Он поспешил в свою библиотеку, чтобы возобновить поиски.

Тьма переместила Ривалена обратно в Ордулин, обратно на его место среди потрескавшихся камней на площади. По прибытию его обширное сознание вобрало в себя каждую тень в вихре. Тьма была продолжением его разума и воли. В пустоте развалин он слышал голос своей богини, которая нашёптывала ему о злом роке.

Выл ветер, цеплялся за его плащ и волосы. В чернильном куполе неба снова и снова сверкали зубцы зелёных молний, разделяясь на движущуюся матрицу неровных углов, вспышки бросали глубокие тени на разрушенный пейзаж.

Дыра в оке Шар висела перед ним, медленно вращаясь, незаметно расширяясь год за годом — пустота, которая сожрёт весь мир. Даже Ривален не мог долго смотреть на неё без тошноты и головокружения. Дыра занимала пространство, но казалась, она существует отдельно от пространства, вещь, которая существует, но при этом является отсутствием существования.

Её глубина казалась бездонной, дырой, что тянется сквозь всю Мультивселенную, дырой, которая затянет его, всех и вся в свою пустоту и протянет по всей своей длине, пока всё сущее не станет настолько тонким, что просто перестанет быть.

Ривален чувствовал там её, Шар, по крайней мере, чувствовал её эссенцию. Её внимание сочилось из дыры, как ядовитое смертоносное облако. Буря Теней запустила Цикл Ночи и провозгласила о её приходе на Фаэрун, и «Листья одной ночи», единственная священная книга Шар, держала её здесь. Ривален нашёл книгу в оставленных Бурей руинах. Но сейчас Шар была заперта, поймана на середине своего воплощения.

Небольшие кусочки «Листьев одной ночи», клочки пергамента, ранеными птицами кружились на ветру вокруг дыры, как Слёзы на орбитах вокруг Селун, погружаясь в пустоту и выныривая обратно, как будто Шар читала их страницу за страницей.

Но Шар не читала их. Шар их писала, писала их для Ривалена, чтобы он мог прочесть их и завершить Цикл Ночи.

— Напиши историю, — прошептал он сам себе.

Однажды, давным–давно, он обладал «Листьями одной ночи». Когда он попытался прочесть книгу, страницы оказались пусты. Он решил, что эта пустота сама по себе обладает смыслом. Как же он ошибался. Книга просто была недописана. Она просто ждала.

Он смотрел, как порхают страницы вокруг ока Шар, мотыльки вокруг её пламени. Он видел чёрные чернила на бумаге, символы, слова, но этого языка никогда прежде не встречал. Ему потребуется смертный фильтр, чтобы расшифровать его, отчаявшаяся душа, которая станет линзой. И этот смертный фильтр в процессе будет страдать.

Он намеревался воспользоваться Бреннусом. Он солгал, когда сказал, что не собирается убивать брата, поскольку все они уже мертвы. Он не убил Бреннуса потому, что брат был ему нужен, и потому что Бреннус пока ещё не созрел для своей роли. В его брате с каждым годом копилась горечь, желчь в душе Бреннуса. Ривален усилил её, показав Бреннусу убийство их матери.

Ривален прочитает слова книги сквозь линзу отчаяния и боли своего брата.

Эта мысль заставила его улыбнуться. Тени закружились вокруг.

Считалось, что «Листья одной ночи» описывают момент величайшего триумфа Шар — ритуал, который уничтожит мир — но также упоминают о мгновении её величайшей слабости.

В последнем Ривален сомневался.

Он жаждал прочитать книгу. Он страстно желал конца. Он устал; он существовал лишь для того, чтобы закончить Цикл Ночи, чтобы закончить Торил. И когда с этим будет покончено, либо богиня наградит его после смерти, либо он превратится в ничто. Оба варианта привлекали его куда больше текущего существования.

И Шар, и Ривален знали, что на Ториле пришли в движение могущественные силы. Они знали о замыслах богов и их Избранных, о том, что что–то происходит с пересёкшимися мирами Абейра и Торила. Войны гремели по всему Фаэруну, в Серебряных пустошах, в Долинах. Ривален понимал эти события не лучше прочих, но ему это было не нужно, потому что он знал — всё это было напрасно. Когда он добьётся своей цели, боги, их Избранные и все остальные последуют перед ним в пустоту, а он пойдёт следом за ними к собственному концу.

Отстранённо он восхищался тем, как Шар превратила его желание сохранить себя в желание покончить с собой. Когда он впервые обратился к вере Шар, когда он убил свою мать, чтобы скрепить клятву Шар, он, как ни странно, сделал это с надеждой. Даже тогда он понимал, что однажды всё заканчивается, что в конце концов Шар добьётся победы, но думал, что подчинение ей позволит ему намного оттянуть этот день, и что тем временем у него будет достаточно власти, чтобы переделать мир по своему вкусу.

Как, должно быть, смеялась она над его наивностью. Как, наверное, хохотала сотни раз, тысячи раз на других мирах, с другими ночными провидцами, чьё поклонение начиналось с надеждой, а заканчивалось с нигилизмом и уничтожением.

— Моя горечь — сладкий нектар для госпожи, — прошептал он.

Молния расколола небо. Царствовала тьма. Око Шар голодным взглядом смотрело на мир.

Глава пятая

Васен стоял в тыльной части северного двора аббатства, рядом с воротами, скрестив на груди руки. Под плащом его защищали кольчуга и нагрудник. На поясе висели меч и книжал. Рюкзак, набитый припасами, которые потребуются в путешествии, и добавкой для нуждающихся паломников, лежал на земле у его ног. Самая ценная собственность Васена, священный символ розы, подаренный ему Оракулом и принадлежавший святому Абеляру, свисал со шнурка у него на шее.

Воздух пах сыростью, был пронизан обещанием грядущей осени. В чёрном, беззвёздном небе раздался далёкий гром, сотряс землю под его ногами, угрожая открытому двору дождём. Собравшиеся паломники, похоже, не обратили на гром внимания. Сейчас они не видели тьмы. Вместо этого они ожидали света. Они стояли спиной к Васену — молодые и старые, худые и толстые, высокие и низкие — глядя на высокий балкон, ведущий в святилище аббатства, где скоро должен был появиться оракул.

Двор был вымощен старой, потрескавшейся от времени плиткой, которую десятками лет оббивали ноги паломников, таких же, как стоявшие сейчас перед Васеном. Камни в центре двора были инкрустированы цветным кварцем, который складывался в узор солнечной вспышки, неподвластный вечному мраку символ амонаторова света. Ни один из паломников не наступил на этот узор. Вместо этого они окружили его, будто встав на орбиту вокруг своей веры.

С трёх сторон двор окружали розы, сто лет назад превращённые в камень синим огонём Волшебной чумы. Когда–то они были красными и жёлтыми — по крайней мере, так Васену говорили — но сейчас навсегда стали серыми, как небо, застыли навеки, запертые в долине.

Как Васен.

Васен почувствовал чей–то взгляд и обернулся. Рядом стоял Орсин, ранец на плечах которго был даже больше, чем у Васена. Васен не слышал, как он подошёл. Молчание мужчины заставляло почувствовать себя неуютно, как и взгляд похожих на опалы глаз — так, словно это был вовсе не человек и даже не дэва, а какой–то конструкт.

— Ты ходишь тише полевой мыши, — прошептал ему Васен.

Уголки губ Орсина слегка приподнялись.

— Старые привычки, — он прочистил горло. — Позволено ли мне остаться?

— О чём ты?

— Я ведь не принадлежу к вашей вере, — объяснил Орсин. — Я пойму, если ты хочешь, чтобы я подождал за пределами двора и…

Васен покачал головой.

— Нет–нет, останься. Свет Оракула не поблекнет в присутствии затенённой Маском души.

Орсин усмехнулся и опустил свою поклажу на землю.

— Как и в присутствии твоей затенённой плоти.

— В самом деле, — улыбнулся Васен. — В прошлых жизнях ты тоже стоял здесь?

Он хотел пошутить, но Орсин, похоже, воспринял его вопрос серьёзно и огляделся вокруг.

— Не в точности здесь, нет. Но я стоял когда–то в месте чуть правее тебя.

Тени потекли с рук Васена.

— Ты шутишь, да?

Орсин улыбнулся и кивнул.

— Шучу.

— Ты не просто «немного странный». Ты очень странный.

Орсин сложил руки за спину.

— Что ж, в таком случае мы прекрасная пара.

Васен хмыкнул.

— Прекрасная.

Какое–то время они молчали. Васену казалось правильным, что рядом стоит Орсин, и это чувство удивило его. За всю жизнь он никого никогда не звал другом. Товарищем — да. Доверенных союзников, братьев по вере ему хватало. Но друга? Друзей у него не было. Его кровь, липнущие к нему тени, казалось, отделяли его от всех остальных.