Император - Георг Эберс

Последние слова были произнесены тем тоном мужественной искренности, который был свойствен густому голосу Понтия и внушал полное доверие даже людям несговорчивым.

Произошел обмен прощальных приветствий и рукопожатий, и художники оставили залу, а раб вынес сосуд с вином и вытер стол, на котором Понтий начал раскладывать свои планы и сметы.

Но он недолго оставался один, потому что скоро возле него очутился Поллукс и сказал с комическим пафосом, приложив палец к носу:

— Я выскочил из своей клетки, чтобы высказать тебе кое-что…

— Что такое?

— Близится час, когда я надеюсь воздать тебе за все благодеяния, в разное время оказанные тобой моему желудку. Мать моя может завтра предложить тебе капусту с колбасками. Раньше никак нельзя было, ибо единственный в своем роде колбасник, царь своего цеха, лишь раз в неделю готовит свои сочные цилиндрики. Несколько часов тому назад он закончил колбаски, а мать к завтраку разогреет благородное кушанье, заготовленное с нынешнего вечера. Ибо — истинно говорю тебе — лишь в подогретом виде оно становится идеалом этого рода произведений. Последующими за сим сластями мы опять-таки будем обязаны искусству моей матери, а веселяще-утомительной частью (то есть разгоняющим мрачные заботы вином) — моей сестре.

— Я приду, — отвечал Понтий, — если наш гость оставит мне свободный часок, и заранее радуюсь вкусному блюду. Но, развеселый певун, что ты знаешь о мрачных заботах?

— Да ты говоришь гекзаметром, — возразил Поллукс, — а я тоже от отца (который в часы, свободные от охранения ворот, поет и сочиняет) унаследовал досадную необходимость говорить ритмически, как только что-нибудь заденет меня за живое.

— Сегодня ты был молчаливее, чем обыкновенно, и все же ты казался мне невероятно довольным. Не только твое лицо, но и весь ты, долговязый, с головы до пят выглядел как сосуд радости.

— Да ведь и свет прекрасен! — воскликнул Поллукс, сладко потянулся и, сложив руки над головой, воздел их к небу.

— Не произошло ли что-нибудь особенно для тебя приятное?

— Этого и не надо, так как я живу здесь в прекраснейшем обществе, работа идет на лад и… зачем мне скрывать… нынче произошло и некое событие: я встретил старую знакомую.

— Старую?

— Я знаю ее уже шестнадцать лет; но когда я видел ее в первый раз, она еще лежала в пеленках.

— Итак, этой почтенной приятельнице целых шестнадцать лет, самое большее — семнадцать. Благосклонен ли Эрот к счастливцу или счастье только шествует в его свите?

Покуда архитектор задумчиво произносил этот вопрос, Поллукс внимательно прислушивался и сказал:

— Что происходит там во дворе в такой поздний час? Слышишь ли ты густой лай большой собаки среди звонкого щебетания трех граций?

— Это Титиан везет римского архитектора, — сказал Понтий в волнении. — Я пойду к нему навстречу. И еще раз говорю, мой друг, у тебя тоже александрийский язычок. Остерегайся шутить в присутствии этого римлянина над художественными произведениями императора. Повторяю тебе: человек, который едет теперь сюда, превосходит всех нас, и для меня нет ничего противнее, когда маленькие люди принимают важный вид, потому что им кажется, будто они нашли у великого человека больное местечко, которое на их крошечном теле случайно оказывается здоровым. Художник, которого я жду, велик, но император Адриан гораздо выше его. Иди за перегородку, а завтра я буду твоим гостем.

XI

Понтий накинул паллий поверх хитона, который он обыкновенно носил во время работы, и пошел навстречу повелителю мира, о прибытии коего известило его письмо префекта. Он был совершенно спокоен, и если его сердце билось сильнее, чем обыкновенно, то только потому, что он радовался новой встрече с удивительным человеком, личность которого производила на него глубокое впечатление.

В сознании, что он сделал все, что только было в его силах, и не заслужил никакого порицания, он вышел через передние комнаты и главную входную дверь на двор, на котором множество рабов при свете факелов укладывали новые мраморные плиты.

Ни эти люди, ни их надсмотрщики не обратили внимания на лай собак и на громкий разговор, послышавшийся возле домика привратника, так как работникам и их руководителям было обещано особое вознаграждение, если они, к удовольствию архитектора, вовремя окончат определенную часть новой каменной настилки. Никто из них не подозревал, кому принадлежал зычный голос, разносившийся от ворот по всему двору.

Противные ветры задержали императора на пути, и его корабль вошел в гавань только около полуночи.

Он приветствовал ожидавшего его Титиана как доброго старого друга, с сердечной теплотой и тотчас же сел с ним и с Антиноем в колесницу префекта. Его секретарь Флегон, врач Гермоген и раб Мастор должны были следовать за ним в другом экипаже вместе с багажом, в состав которого входили и походные кровати.

Портовые сторожа вздумали было сердито преградить дорогу колеснице, во весь опор мчавшейся по темной дороге, и огромному догу, громким лаем нарушавшему ночную тишину, но, узнав Титиана, они почтительно посторонились.

Послушные приказанию префекта, привратник и его жена не ложились спать, и как только певец услыхал стук приближавшейся колесницы, в которой ехал император, он поспешил к дворцовым воротам и отворил их.

Развороченная мостовая и люди, занятые восстановлением ее, заставили Титиана и его спутников выйти из экипажа и пройти мимо самого домика Эвфориона.

Адриан, от глаз которого не могло укрыться ничего, казавшегося ему достойным внимания, остановился перед широко отворенной дверью жилища привратника и заглянул в приветливую комнату, украшенную цветами, птицами и статуей Аполлона. На пороге стояла Дорида в новом платье, ожидая префекта. Титиан от души приветствовал ее; он привык обмениваться с нею несколькими веселыми и умными словами каждый раз, как посещал Лохиадский дворец.

Собачонки уже заползли в свои корзинки, но, почуяв чужую собаку, с громким лаем кинулись мимо своей госпожи на двор, так что, отвечая на любезное приветствие своего покровителя, Дорида не раз была принуждена унимать Евфросину, Аглаю и Талию, выкликая их звонкие имена.

— Великолепно, превосходно! — вскричал Адриан, указывая на внутренность дома. — Идиллия, настоящая идиллия! Кто мог бы ожидать, что найдет такой веселенький мирный уголок в самом беспокойном, самом хлопотливом городе империи.

— Мы с Понтием тоже были изумлены при виде этого гнездышка и потому оставили его нетронутым, — сказал префект.

— Понятливые люди понимают друг друга, и я благодарю вас за то, что вы пощадили этот домик, — сказал император. — Какое предзнаменование, какое благоприятное, в высшей степени благоприятное предзнаменование! Грации принимают меня здесь в старых стенах: Аглая, Евфросина, Талия.

— Приветствую тебя, господин! — сказала префекту Дорида.

— Мы являемся поздно, — заметил Адриан.

— Это не беда, — засмеялась старуха.

— Здесь, на Лохиаде, вот уже с неделю как мы и без того разучились отличать день от ночи, и притом хорошее никогда не приходит слишком поздно.

— Сегодня я привез с собой достойнейшего гостя, — сказал Титиан, — великолепного римского архитектора Клавдия Венатора. Он только несколько минут тому назад сошел с корабля.

— В таком случае глоток вина принесет ему пользу; есть хорошее мареотское76 белое из виноградника моей дочери, что живет на берегу озера. Если твой друг желает оказать честь простым, скромным людям, то я попрошу его войти к нам. Не правда ли, господин, у нас чисто, а из кубка, который я подам ему, подобало бы пить самому императору? Кто знает, что найдете вы там, наверху, в этой ужасной суматохе?

— Я с удовольствием принимаю твое приглашение, матушка, — отвечал Адриан.

Дорида наполнила кубок вином и сказала:

— А вот вода для смешения.

Император взял кубок работы Поллукса, с удивлением посмотрел на него и сказал, прежде чем поднес его к губам:

— Мастерское произведение, матушка. Из чего же здесь будет пить император, если привратники употребляют такие сосуды? Кто выполнил эту превосходную работу?

— Мой сын вырезал этот кубок для меня в свободные часы.

— Он дельный скульптор, — прибавил Титиан.

Выпив вино с большим удовольствием, император поставил кубок на стол и сказал:

— Отличное питье. Благодарю тебя, матушка!

— И я тебя за то, что ты называешь меня матерью. Нет более прекрасного названия для женщины, которая вырастила хороших детей, а у меня их трое, и их не стыдно показать.

— Так желаю тебе счастья для них, моя матушка, — сказал император. — Мы еще увидимся, потому что я останусь на несколько дней здесь, на Лохиаде.

— Теперь, среди этой суматохи?

— Этот великий архитектор, — сказал Титиан в пояснение, — будет помогать Понтию.