С тобой товарищи - Тамара Воронцова

— Это тебе Ксюша послала. Сказала, чтоб поправлялся. — И закатилась смехом на всю палату. — Он, если б ты знал, что Шурик наделал.

— Что? — спросил Женя и подвинул Иринке стул. — Садись. Ира.

Иринка села, чуть-чуть покраснев, посмотрела на Катьку и тоже засмеялась.

Катька бухнулась на постель, начала:

— Вчера у Ивашкиных опять старушки собрались. А Шурик к нему на крышу залез. Когда они начали причитать. Шурик и заговорил в печную трубу через это, ну… через трубу такую, — Катька неопределенно повертела пальцами. — «Придите ко мне, рабы мои!» — басом произнесла Катька и опять расхохоталась.

Женя слушал с напряженным вниманием.

— Бабка какая-то услышала это «бу-бу-бу» из печки да как заголосит: «Бога слышу!» А Ивашкин сообразил. Выскочил по двор. Ой, батюшки, вот так проповедник святой! — затрясла Катька полыхающими волосами. — Ругался, как пьяница на базаре.

Катька перестала смеяться, вытерла кулачками повлажневшие от безудержного смеха глаза и добавила:

— Сказал, что выдернет у Шурика ноги. А Шурик сказал, что таких ему чертей покажет, что он сам свои ноги потеряет и выдергивать ничего не надо будет.

— А… м-мама там была? — с какой-то своей, затаенной мыслью спросил Женя.

— А мы никого не видели, — отозвалась Катька и выдала, что вчера на крыше у Ивашкина был не один Шурик. Женя улыбнулся.

— Мать твоя все с какой-то девочкой возится. Черненькая такая, курносенькая, — добавила Катька и наклонилась, заглядывая под кровать. — А где твой еж?

Женя откинулся к стене.

— Это Марина, — не отвечая на Катькин вопрос, вслух сказал он. — Их отец бросил. — И замолчал, думая о чем-то мучительно и трудно.

Катька посмотрела на замолчавшего Женю, переглянулась с Иринкой.

— Какая Марина? — спросила Катька.

— Девочка одна, — не сразу отозвался Женя, наклонился к тумбочке, перевел взгляд на Иринку. Она сидела тихо, опустив голову. Женя ясно вплел нос, темные ресницы, белый пробор и каштановых полосах и белые байты над ушами в тугих, уложенных корзиночкой косах.

«А вдруг и правда она уедет?» — подумал он, и от этой мысли словно померк ясный день. Он не хотел, чтобы она уезжала. Не хотел терять никого. Ни Иринку, ни Катьку, ни Хасана, им Сережу, ни Шурика Он хотел, чтобы рядом с ним были они, и Василий Прокопьевич, и Люся, и вчерашние малыши, и дед Назар, ворчливо упрекающий его за то, что плохо пьет рыбий жир. Он чувствовал, что только с ними, только среди них он когда-нибудь окончательно избавится от всего, что еще нет-нет да и всплывет в Жене, что еще держит цепким коготком какую-то очень больную и нервную струну в его сердце.

И невольно опять вспомнил про Марину. «С тобой товарищи, с тобой товарищи!» — убеждал Женю голос, да и Женя сам уже знал, что они — с ним. А с ней кто?

Представил себе темную моленную в доме брата Афанасия, темные фигурки, плач, слезы. Вспомнил свой дом, исступленные глаза матери, тишину, не успокаивающую, а напряженно-гулкую. Весь мир теней, страхов, тупого леденящего ужаса встал перед Женей. Вдруг показался ему дом брата Афанасия громадной каменной башней. Из нее не видно неба, не залетает сюда ветер, через толстые стены не донесется песня. Страшно, душно!..

Женя рванул ворот рубашки. В светлой с раскрытым окном палате от вспомнившегося не хватило воздуха. Он побледнел, на лбу бисеринками выступил пот.

— Что с ним? — входя в палату, бросился к Жене Василий Прокопьевич и почти с негодованием оглянулся на Иринку и Катьку.

Уткнувшись в его живот мокрым лбом, Женя чуть слышно сказал:

— Дядя Вася… там Маринка. Ей плохо. Ей даже, может, хуже, чем мне.

Глава XXI. Кто он?

Ивашкин всегда ходил по городу с желтым бидончиком, с кошелкой, сплетенной из какой-то бурой и жесткой, как проволока, травы. Щуплый, верткий, со странной, подпрыгивающей походкой. Ивашкин старательно раскланивался со знакомыми, ищущим взглядом окидывал неизвестных ему людей, с неудовольствием убегал от пристального внимания к своей особе. Он не любил, когда его рассматривали. Наверно, понимал, что некрасив и даже неприятен своим неряшливым костюмом, длинными космами волос, с которых на плечи все время сыпалась перхоть.

Но Иринка убеждала всех, что дело не только и этом.

— Когда человек честный, он смотрит прямо, а у него, видели, какой взгляд!

Ивашкин нигде не работал. Во-первых, потому что был не молод, а во-вторых, говорили, что он — инвалид.

— Какой он, к черту, инвалид! — возмущался дед Назар. — Здоров, как бык. — И в сердцах добавлял: — Этот инвалид в поте лица трудится, чтобы побольше кому мозги свихнуть. Проповедник сатанинский, коза его задери. Замаскировался так, что голыми руками не возьмешь.

Он как-то снова пришел к Ивашкину. Вежливый, предупредительный Ивашкин встретил нежданного гостя со спокойным достоинством.

— Ты, мил человек, скажи, — начал дед Назар, чувствуя себя тонким и умным дипломатом, — какую ты такую тут секту организовал?

Ивашкин усмехнулся, присаживаясь на кран стула, ответил неторопливо:

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Ну как же так не понимаешь? Молитесь вы тут. Лешак вас задави, молитесь. Но зачем же такое творить, что младенцы у вас чуть ли с ума не сходят.

— Не понимаю, — изумленно приподнял плечи Ивашкин.

— Скажешь, что и Женю Кристиного не знаешь? — на невозмутимый ивашкинский тон выкрикнул дед Назар. Но это не произвело на Ивашкина никакого впечатления.

— Скажу, что не знаю, — холодновато отозвался он и встал. — И вообще я не понимаю, зачем вы ко мне пожаловали. Если вас волнует, что ко мне люди ходят, то я не виноват, что к вам они не ходят, — отрезал Ивашкин. — Я — инвалид. Работать не могу, да и не к чему: мне хватит моей пенсии. Антигосударственных и антиполитических действий не произвожу. А что в бога верую, так это моя воля.

— Да молись ты, хоть лоб разбей, — махнул дед Назар рукой. — Но вот ты себе пенсию под старость лет заработал, а слушателей своих от работы отговариваешь. Вот Кристина — молодая, здоровая, а кто ее подзуживает, чтоб на работу не шла?

— Никакой Кристины не знаю, — бесцветным голосом монотонно и твердо произнес Ивашкин.

Так и ушел ни с чем дед Назар, ничего не открыв, а только, как полагали ребята, навредив делу. Ивашкин по-прежнему бегал по городу с кошелкой и бидоном, раскланивался со знакомыми, быстро шныряя по сторонам серенькими беспокойными глазками. По-прежнему таскались к нему по вечерам старики и старухи.

Шурик и Катька, чтоб хоть чем-нибудь досадить Ивашкину за Женю, устраивали кошачьи концерты у него на крыше. Закутавшись в темное и встав на ходули, подкарауливали старушек где-нибудь на дороге, выскакивали внезапно из-за укрытия неестественно длинные, непонятные. Старушки вопили, открещивались, разбегались.

Хасан узнал про это, сначала посмеялся, а потом сказал, что их старание досадить Ивашкину приносит ему пользу.

— Старушки определенно думают, что вы черти какие-нибудь. И, конечно, еще больше будут верить Ивашкину. Глупость вы придумали. Надо не пугать, а вести с каждым верующим индивидуальную работу.

Об этой индивидуальной работе после случая с Женей в городе говорили много. Ребята знали, что к Жениной матери и к матери Марины приходили люди. Однако в их присутствии Кристина по-прежнему молчала. Упорствовала и мать Марины Обиженная несправедливостью человека, с которым прожила десять лет, утешение находила в молитвах и верила, что только через них придет и к ней, и к дочке Марине спасение. Каждый день к ней в дом заходила Кристя. Налитая злобой на тех, кто сейчас пытается разрушить в ее собственном сыне все, что Кристина фанатично создавала годами, она с большей силой тянула в свой узкий и странный мирок запутавшуюся женщину и несмышленыша Марину.

В больницу оно упорно не ходила. Только посылала Жене гневные письма с требованием ради спасения души не поддаваться на уговоры антихристов в образе человеческом. Письма эти Василий Прокопьевич Жене не отдавал. А однажды сам пришел к Кристине.

Она встретила его взглядом синих непримиримо-злых глав. Василий Прокопьевич подумал: «Злостная, видимо, сектантка. С такой говорить, что решетом воду носить».

Кристина сидела прямая, отвернув голову, и Василию Прокопьевичу видны были только слегка округленная щека и длинные немигающие ресницы. Он заговорил о сектах.

— Вы-то, наверно, знаете… Вон Семенов какой работник был! А сектанты сбили его с толку — семью бросил, ребятишек. Сейчас сам, кок неприкаянный, болтается, и дом без хозяина в запустение приходит. Зачем это, кому нужно? Богу? — Василий Прокопьевич тщетно пытался заглянуть Кристине в лицо. — Вот вы посмотрите на себя, вам бы жить красивой такой, а вы разве живете? И сына своего чуть не погубили.