Варварство, социализм или... - Борис Кагарлицкий

Евангелие от Мамоны

Иван Овсянников

Я восхищаюсь Российской Православной Церковью. В отличие от своей католической соперницы, она не желает оппортунистически подстраиваться под то, что старомодные прогрессисты, недобитки Просвещения, до сих пор именуют «современностью». Напротив — она сознательно культивирует имидж той самой гадины, раздавить которую призывал ещё Вольтер. Не адаптироваться к XXI веку, но превратить его в XI. Не приспосабливаться к обществу, а изменять его по своему образу и подобию. В то время как ветхий Рим вынужден то и дело произносить «Меа Culpa!», православное духовенство не стесняется вновь и вновь задирать рясу, дабы продемонстрировать запуганной либеральной публике ещё более махровое, заскорузлое и волосатое мракобесие.

Вынесенный 12.07.2010 приговор организаторам выставки «Запретное искусство-2006» Андрею Ерофееву и Юрию Са-модурову вызвал законное возмущение свободомыслящей части интеллигенции. Действительно, осуждение деятелей искусства за «оскорбление чувств» заядлых мракобесов-погромщикоа живо напоминает судилища инквизиции и репрессии против арт-диссидентов 60-70-х гг. Проблема, однако, в том, что либеральная критика религиозного обскурантизма абсолютно неубедительна и насквозь противоречива, в то время как доводы традиционалистов являются прямым продолжением либерального дискурса 90-х.

В расширяющейся экспансии Церкви: всё более наглых попытках РПЦ подмять под себя сферы образования, воспитания, культуры; ввести цензуру в СМИ и Интернете, окончательно подорвать позиции научного знания, терроризировать оппонентов из числа светской интеллигенции, — видят покушение на демократические свободы и права личности. Фокус, однако, состоит в том, что «демократические» критики клерикализма на самом деле выражают мнение весьма узкого круга интеллектуалов и представителей среднего класса. Большинство общества либо полностью безразлично к проблеме, либо не усматривает в действиях церковников ничего угрожающего. Донкихотские попытки светской науки или тем более артистической богемы бросить вызов агрессивному наступлению РПЦ на новые рынки напоминает безнадёжную борьбу китайцев против поощряемой западными державами торговли опиумом. Если обыкновенному российскому трудящемуся предъявить «актуального» художника, с одной стороны, и батюшку — с другой, и заставить выбирать между этими двоими, то перевес, очевидно, будет не за богемным снобом, а за невежественным попиком. В итоге либеральные императивы легко выворачиваются наизнанку церковными софистами, примерно так же, как это делают неорасисты с догмами либерального мультикультурализма. «На сегодняшний день школа — это антиконституционный институт, — заявляет известный идеолог РПЦ протодьякон Андрей Кураев, — потому что в Конституции РФ ясно сказано: запрещается устанавливать любую идеологию в качестве обязательной. Но школа никак этого не может расслышать, и до сих пор идеология воинствующего сциентизма оказывается единственно допустимой в образовании. Сциентизм (от лат. scientia — знание, наука) — мировоззренческая позиция, в основе которой лежит представление о научном знании как о наивысшей культурной ценности и достаточном условии ориентации человека в мире. Сциентизм — это вера в науку. Это вера в то, что язык естествознания и математики является единственным достойным языком, с помощью которого человек может познавать мир и самого себя»[82]. А вот высказывание другого известного пастыря, иерея Александра Шумского: «Интернет есть беспредел, прежде всего, в духовно-нравственном отношении. И вот здесь мы как раз видим действие цензуры очень жёсткой. Не той, которая желательная нам, христианам, и вообще людям здравомыслящим, не цензуры государственной, защищающей интересы своих граждан и их нравственное здоровье, а видим действие цензуры, не имеющей центра, сетевой либеральной цензуры. Собственно эта либеральная интернетовская цензура и есть то, что я называю либеральным фашизмом. У этого фашизма нет своего Берлина, своего бесноватого фюрера, нет одного центра, нет одной вертикали, которую можно было бы уничтожить… Необходима строжайшая государственная цензура вообще и в Интернете в особенности. Но цензура не либерального меньшинства, а традиционного большинства»[83].

Не будем вдаваться в рассуждения о том, существует ли в действительности «либеральнофашистский заговор» в недрах всемирной паутины и насколько вера в творение может быть сопоставлена с теорией эволюции. Живи Лео Таксиль в наши дни, шумские и ку-раевы доставили бы ему немало приятных минут. Проблема в другом: возможно ли защитить идеи и ценности Просвещения, пользуясь либеральным инструментарием? Может ли элитарный протест, апеллирующий к мнению западной общественности куда в большей мере, чем к нуждам и чаяниям рядовых граждан своей страны, превратиться в массовое, действительно демократическое сопротивление росту религиозного фундаментализма?

Двадцать лет тому назад перестроечная интеллигенция взахлёб вопрошала: «Зачем дорога, если она не ведёт к храму?». Тема всенародного покаяния за грехи безбожных большевиков стала идеей фикс постсоветского образованного обывателя. Отказ от коммунистического наследия, мотивированный стремлением «жить, как на Западе», «вернуть Россию в цивилизованный мир» на деле обернулся отказом от всего того, что составляет основу западной демократии: социальных гарантий, гражданских прав и светского государства. Атаке подвергся весь комплекс идей, идущих от Просвещения, и, прежде всего, идея прогресса, рационалистического познания и изменения мира. «Второе крещение Руси», не случайно совпавшее с шоковой терапией, граничило с массовым психозом. Миллионы, казалось бы, культурных людей бесновались на сеансах «целителей», обивали пороги гипнотизёров, астрологов и магов, наводняли тоталитарные секты и приходы «традиционных конфессий». Больше всех в уловлении душ преуспела, разумеется, РПЦ, пользовавшаяся особым покровительством «демократов», с самого начала стремившихся реставрировать имперские порядки и символы. Религия вновь стала «вздохом угнетённой твари», «сердцем бессердечного мира», «духом бездушных порядков», «опиумом народа».

Российские либералы, вдохновлявшиеся Пиночетом и Столыпиным, презиравшие «совков» и неустанно требовавшие крови, были усердными менестрелями религиозного «возрождения». Именно с их подачи РПЦ превратилась в мегакорпорацию, владеющую громадной собственностью и политическим влиянием. С производством духовных ценностей произошло в точности то же самое, что и с материальным производством. В то время как новые русские в союзе с коррумпированной бюрократией захватывали и расхищали экономику, новые русские попы (зачастую, выходцы из той же номенклатурной среды) прибирали к рукам недвижимость, земли, культурные ценности, создавали собственную бизнес-империю, но главное — приватизировали неисчерпаемые ресурсы отчаяния и духовной опустошённости, порождённые триумфом свободного рынка.

В то время как Церковь жирела, наука и образование умирали, точнее — планомерно уничтожались либеральными «реформаторами». Пока промышленные и сельхозпредприятия, объекты социальной инфраструктуры приходили в упадок, среди руин поднимались сверкающие сусальным золотом купола церквей. Победившей бюрократ-буржуазии требовался новый идеологический аппарат, и православие сделалось его важнейшей составной частью.

Либеральные деятели призывают власть соблюдать статью Конституции, декларирующую отделение церкви от государства. С тем же успехом они могли бы требовать отделения от государства «Газпрома», РАО «ЕЭС» и прочих «естественных» монополий. Утопия — думать, что в условиях современного глобального капитализма, означающего тотальное господство транснациональных корпораций, государство может быть чем-то иным, кроме как придатком монополистического капитала, его бутафорским псевдодемократическим фасадом. Рясоносные олигархи лоббируют свои интересы точно так же, как любые другие олигархи используют приватизированное государство как инструмент своей частной власти.

Школьная экспансия РПЦ в точности соответствует философии неолиберальных реформаторов, рассматривающих образовательную сферу как сферу коммерции. Действительно, если школа — рынок, тогда содержание реализуемых на нём услуг зависит не от каких-то культуртрегерских мотивов, а от потребительского спроса, который, в свою очередь, формируется теми, кто обладает большими пиар-ресурсами и политическим весом. Когда Кураев называет светскую школу антиконституционным учреждением, он всего лишь выражает либеральный принцип laissez-faire: «Дайте нам свободу торговли!». Что могут возразить на это либеральные критики?