Емельян Пугачев, т.2 - Вячеслав Шишков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А ну, дядя, сними рукавицу, покажь руку.
У полковника Чернышева задергались концы губ, в помутившихся глазах стал меркнуть свет.
— Что за человек?
— Из-извозчик…
Подбежавший на разговор Тимоха Чернов, захлебываясь мстительной радостью, громко закричал:
— Он, он! Вот те Христос, он… — И, состроив плаксивую рожу, Тимоха повалился перед Чернышевым на колени: — Ваше высокоблагородие! Помилуйте… Пожалейте мою молодую жизнь!
— Братцы, — обратился Давилин к подбежавшим солдатам. — Скажите по правде-совести, что за человек?
— Наш полковник это, Петр Матвеич Чернышев, — не сморгнув глазом откликнулись в кучке солдат.
Бледное, помертвевшее лицо Чернышева вдруг налилось кровью, глаза ожесточились, он соскочил с облучка и крикнул:
— Да, это я… Вешайте, негодяи! — Затем сорвал с себя армяк и с силою бросил в лицо Давилина.
Глава VI
Гипохондрия. Страшный суд. Павел Носов. Блестящая победа
1
Секунд-майор Наумов зашел проведать капитаншу Крылову, сообщить ей свежие вести о несчастье с полковником Чернышевым, да кстати и позавтракать: капитанша была изрядная мастерица стряпать. Но оказалось, что Крылова о судьбе Чернышева уже знала и встретила Наумова с заплаканными глазами. Четырехлетний карапуз Ваня, с измазанной вареньем мордочкой, сшибал клюкой расставленные на полу бабки.
— Ну что, от благоверного никаких вестей? — приласкав мальчика, спросил Наумов капитаншу.
— А откуда же могут быть вести, батюшка? Разве что сорока на хвосте… Вот все ждали, надеялись получить весточку с полковником Чернышевым, да видишь, какая беда стряслась… Пропасти-то на него нет, на этого Пугача треклятого!
— Дядя Наум, — ввязался Ваня, — а он царь взаправду или нарочно, Пугач-то?
— Царь, царь… Только с другого боку.
— Х-х, с другого… А с какого? Вот с этого али вот с этого? — подбочениваясь то правой, то левой рукой, спросил озадаченный Ваня.
— Он вор, — сказал Наумов.
— А кого он украдывал? — оживился мальчонка и пристукнул клюкой по бабкам.
Нянька, вырвав у Вани клюку, увела его.
Вошел с вязанкой дров старый, хромой слуга Крыловых, сбросил дрова к печке.
— Ну, каково живешь, Семеныч? — приветливо улыбаясь старику, спросил Наумов. — Не слыхал ли чего новенького?
— Новое хуже старого, ваше благородие, — виновато откликнулся старик, припадая на хромую ногу. — День ото дня гаже! Известно, простой народ не в довольстве находится, вот и шумит.
— Чего ради он шумит-то? — полюбопытствовал Наумов и принялся раскуривать трубку.
— Харч дорог, ваше благородие. День ото дня дороже. Эвот до осады самая лучшая крупчатка была тридцать копеек пуд, а таперя к шести рублям пудик подходит. Во как! А в злодейском лагере дороже четвертака за пуд крупчатку продавать не повелено… Сам Пугач быдто запретил.
— А ты, Семеныч, всерьез скажи, чего народ-то гуторит, особливо солдаты да казаки?
— Всяко, ваше благородие, брякают. Иным часом и прикрикнешь на другого обормота: ах ты, мол, такой-сякой — видно, присягу позабыл? Ну, он язык-то и прикусит. Эвот недавно купчик Полуехтов в разгул ударился и всех вином потчевать стал в кабаке. Ну, солдатня и дорвалась до дармовщинки-то! Кричат пьяные: надо-де в царев лагерь идти, там вольготней, там вином хоть залейся и харч добрый, кажинный Божий день убоинку едят, а у нас-де что?
— Ах, мерзавцы! — нахмурился Наумов и, не докурив, стал выколачивать трубку.
Старик постоял, помялся, пробурчал: «Эхе-хе, жизня!» — и покултыхал вон.
— Да и то правду молвить, уж больно распустили солдатишек-то, — проговорила капитанша, накладывая в глубокую тарелку моченых слив с яблоками.
— Нимало не распустили, — возразил Наумов, и у него при виде вкусностей стала набегать слюна. — Да и не в одних солдатах дело. Промеж штрафных офицеров надо сыскивать смутьянов-то, вот где. Штрафных-то много сюда ссылают из столицы. Взять, к примеру, того же Андрея Горбатого, прапорщика, — ой-ой, цаца какая!.. Его из капитанов разжаловали да турнули сюда. Генерал Валленштерн досматривать за ним приказал мне.
— А вот эти самые, как их… полячки пленные…
— Конфедераты? Я бы их всех в мешок — да в воду. Я бы их… И напрасно господин губернатор компанию с ними водит.
Отведав моченых слив и настоянной на рябине водки, секунд-майор Наумов, ради служебного соглядатайства, направился к прапорщику Горбатову.
Андрей Ильич Горбатов со своим знакомцем конфедератом Плохоцким снимал две небольшие горницы в доме столяра-краснодеревца, выплачивая хозяину по семьдесят пять копеек в месяц. Восемь месяцев тому назад по приговору дисциплинарного военного суда он был выслан из Петербурга на службу в Оренбург. Держал он себя здесь независимо, обособленно, с офицерами не водился, перед начальством не заискивал. С солдатами всегда был хорош, у начальников же на плохом счету. «Спесив, надменен, к тому же леностен», — говорили про него.
На приветствие вошедшего Наумова ответил Горбатов сухим кивком и не предложил сесть.
— Что вам угодно? — спросил он незваного гостя.
— Напрямки вас спрошу, по-военному, как офицер офицера, — неприязненным тоном произнес Наумов, хмуря густые брови, — пришел я проведать, чем вы занимаетесь, и вообще…
— А какое вам дело, чем я занимаюсь? И кто вам дал право задавать мне подобные вопросы?
— Я сие вершу по праву начальника, вы мой подчиненный.
— В первый раз слышу. Считал себя в подчинении у оберкоменданта Валленштерна.
— Вот бумага, приказ. — И Наумов бросил официальное предписание на стол, поверх которого лежала географическая карта. — Извольте прочесть и твердо помнить, что вы уже месяц назад прикомандированы к моему отряду.
— От подобной чести буду отказываться до тех пор, пока не получу о сем ордер из канцелярии. — И Горбатов, прочтя бумажку, небрежно положил ее вновь на стол.
— Извольте в канцелярию пожаловать за орденом сами.
— И не подумаю.
— Прошу пререкания со мной в сторону отложить — они опасны.
— Прошу принять в мысль, что грубый ваш тон по отношению ко мне тоже для вас может стать опасным! — Темные, в упор устремленные на секунд-майора глаза Горбатова засверкали.
Наумов смутился и, сдерживая голос, спросил, прихлопнув рукой географическую карту:
— Это что за карта и откуда взялась она?
— Вам до этого нет дела! Впрочем, это карта Польши… Речи Посполитой.
— Ах, Польши? Очень хорошо! Эта карта ваша?
— Она принадлежит Плохоцкому…
— Ах, Плохоцкому? Чудесно!
— Смею спросить, вы ко мне явились как офицер или как полицейский чин?
Наумов, не вдруг поборов невольное внутреннее беспокойство, ответил:
— И то и другое…
— Ах так! Приятно слышать, — воскликнул Горбатов и, усмехнувшись, подал гостю стул. — В таком разе прошу присесть.
«Давно бы так, сукин сын», — не поняв злой насмешки столичного офицера, подумал простяга Наумов и сказал:
— Не утруждайте себя! Я скоро откланяюсь.
Ему очень хотелось как-нибудь уколоть задиру, загнать его в тупик, и он официальным тоном спросил его:
— Скажите, господин прапорщик, чего ради вы отсутствовали при вылазках из крепости третьего числа, девятого числа и сегодня утром?
— По причине уважительной, — подумав, ответил Горбатов. — Я страдаю желтой гипохондрией, это болезнь души, а телесный недуг мой — это подагрическая немочь.
— Имейте в виду, ваши дальнейшие уклонения в делах против самозванца будут истолкованы высшим командованием вам во вред.
— Имейте в виду и вы, господин секунд-майор, что больной воин — помеха делу, а не помощь. — Горбатов схватился за виски, застонал и стал вышагивать по комнате.
— Что с вами? — жестко спросил Наумов.
— Начинается гипохондрия…
— Да что это за гипохондрия такая? Не доводилось слышать.
— Это сильный душевный припадок. В состоянии гипохондрии я готов схватить пистолет и застрелить кого угодно… И в ответе не буду.
Наумов вытаращил глаза. У него на языке вертелся последний, но главный вопрос: «А правда ли, что, по имеющимся у нас сведениям, вы сеете противозаконную смуту промеж солдат?» Однако, поймав глазом лежащие на ломберном столике два заряженных пистолета и в точности не представляя себе, что есть гипохондрия, Наумов от приготовленного вопроса воздержался и через минуту ушел, сказав примиряюще:
— Ну, не взыщите. Уж как умел. Может быть, что и не так… Уж не взыщите.
Как только за ним затворилась дверь, к Горбатову вышел из своей горницы пан Плохоцкий — лысеющий, с жирным усатым лицом, подбородок бритый, круглый, с ямочкой, глаза большие, водянистые.