Орлеанская девственница - Вольтер

Конец песни пятнадцатой

ПЕСНЬ ШЕСТНАДЦАТАЯ

СОДЕРЖАНИЕКак святой Петр успокоил святого Георгия и святого Денисаи как он обещал великую награду тому из них, кто явится с лучшею одою. Смерть прекрасной Розамор

Разверзнитесь, небесные чертоги!Пернатые, сияющие боги,Вы, охранительной рукой своейВедущие народы и царей,Вы, что за радугою крыл таитеНебесных сфер таинственный предел,Посторониться соблаговолите,Чтобы и я одно из странных дел,Происходящих в небе, разглядел,И любопытство мне мое простите.

Молитву эту сочинил аббат Тритем, не я.Мой многогрешный взглядПодняться не дерзает так высокоПод самое всевидящее око.

Георгий и Денис, мрачнее туч,Сидели в небе, заперты на ключ;Помочь своим, хотя бы те их звали,Уже не в силах, находясь горе,Они отчаянно интриговали,Как все, кто обитает при дворе,И беспокоить не переставалиПо очереди старого Петра.

Великий вратарь, – чей наместник в Риме,Объемля судьбы мрежами своими,Хранит ключи от зла и от добра, —Петр им сказал: «Вы знаете, наверно,Друзья мои, как дело было скверно,Когда я Малху ухо отрубил.Был господин в ужасном раздраженье;Он отнял меч мой и меня лишилНавеки прав участвовать в сраженье.Я много осторожнее с тех пор,Но я придумал, как решить ваш спор.Святой Денис, ищите в рощах раяСвятых-французов, время не теряя;Георгий соберет со всех сторонСвятых, чьей родиной был Альбион.Сочувствующий каждому народуОтряд святых пусть сочиняет оду,Но – чур! – в стихах. Гудара жалок труд.Язык богов один приличен тут.Пусть пиндарическую оду сложат,Где первенство мое, права, делаПревознесла бы должная хвала;Пусть сочинив, на музыку положат:У смертных медленно идут делаС рифмовкою стихов довольно гадких;По части рифм богаче небосвод.Идите, упражняйтесь в звуках сладких;Кто лучше всех стихи напишет, тотПобедой увенчает свой народ».Так с высоты сияющего тронаСоперникам обоим страж законаРек лаконично среди райских кущ:Ведь лаконизм лишь избранным присущ.Услышав это, мига не теряя,Георгий и Денис по кущам раяИдут сбирать товарищей своих,Из тех, что образованней других.

Святитель, почитаемый в Париже,Немедля усадил меня поближеСвятого Фортуната, гимны чьиМонашки распевают голосисто,И пившего кастальские струиПроспера, гордеца и янсениста.Святой Григорий в список был включен,Епископ, славившийся даром барда,Из тех краев, где был Бонно рожден;Не позабыли мудрого Бернарда,Чья сила в антитезе; лучший цветБыл приглашен Денисом на совет,Как повелось с тех пор, что создан свет.Георгий на его приготовленьяГлядел с улыбкой злого сожаленья,Однако разыскал и он в раюБританского святого, Августина,И так сказал: «Неважно я пою;Мне с детства нравится одна картина —Летать с мечом в руках в лихом бою:Не рифмы слушать, а сраженья звуки,Пронзая груди и ломая руки.Ты ж стихотворец, честь родной страныВ твоих руках. Так обратись же к музам.Один британец на полях войныНе уступает четырем французам.В Бретани, в Пикардии – всюду страхМы поселяли в этих господах;Всегда мы были первые в боях,И если в славных воинских наукахНикто из бриттов не был превзойден,То и в словесности, и в сладких звукахНе осрамится гордый Альбион.Старайся, Августин. Греми на лире.Искусством песен, силою мечейПусть будет Лондон первый город в мире.Со всех приходов Франции своейДенис собрал бездарных рифмачей;Тебе ль страшиться этакого сброда?Берись за дело, выступай смелей,Яви талант британского народа!»

Святитель, опуская очи вниз,Благодарит патрона за доверье.В укромном уголке он и ДенисСадятся сочинять. Скрипят их перья.Но вот окончен труд. Как веера,Над троном разукрашенным ПетраАрхангельские крылья золотыеЗатмили небо. Ангелы, святые,Все, кто попроще, чтоб услышать суд,Расположившись на ступеньках, ждут.И начал Августин; он воспеваетЖестокие преданья стариныИ славу Моисея; вспоминает,Какие чудеса им свершены:Как пена жаркой крови обагрилаСпокойно плещущие волны Нила;Как был ужасен зной пустых полей;Как лозы превращались в страшных змей;Он говорит о днях, ночами ставших,О тучах мошек, на землю упавших,О вопиющих к небесам костях,О детях, у отцовского порогаЗадушенных с соизволенья бога;О горести египтян; о путяхЕвреев, выкравших у них посудуИ воровству обязанных, как чуду;О странствованье сорок лет повсюду:О тысячах убитых за тельца,А также и за то, что их сердцаПленялись чарой женского лица;И об Аоде, что во время оноКровь господина пролил в честь закона;О Самуиле, что был сердцем благИ кухонным ножом, во имя блага,На части искромсал царя АгагаЗа то, что не обрезан был Агаг;И о красавице, что шутку злуюСыграла, защищая Ветилую;О том, как Васой был убит Надад,И об Ахаве, сшедшем в тень гробницыЗа то, что пощажен им Венадад;О том, как сверг царя Иегозавад,Сын Атровада; о делах царицы,Которую так зло казнил Иоад.

Рассказ его, быть может, длинноватый,Воспоминаньями был перевитО древности роскошной и богатой,Где солнце плавится, где вспять бежитМорская хлябь и где огонь блестящийЕще владеет сушею дрожащей;Где мор и разрушенья каждый раз,Когда проснется бог нетерпеливый;И тут же шелестящие оливы,И реки молока, отрада глаз,И горы, где танцует каждый атом,Подобно веселящимся телятам.Почтенный автор пел творцам миров,Который угрожал царю халдеевИ цепи рабства не снимал с евреев,Но вечно зубы сокрушал у львов,Ужасных змей топтал ногой титанаИ с Нилом вел беседу, не страшасьНи василиска, ни левиафана.Здесь ода Августина прервалась.Он кончил. Легкий шум неодобреньяПронесся по толпе блаженных. Знак,Не очень лестный для стихотворенья.Тут поднялся его смиренный враг,Всем видом выразив свое смущеньеПеред небесным сонмом, восхищеньеИ трепет перед ним. Потом добрякС улыбкою любезной и приятнойПоклон отвесил низкий, троекратно,Судье, советникам и прочим всемИ нежным, слабым голосом затемСвое стихотворенье начал внятно:

«О Петр, о Петр! Ты, именем ХристаКорабль господень по волнам ведущий,Первосвященник мудрый, стерегущийОбители небесной ворота,Царей владыка, пастырь и хранитель,Наставник, кормчий и руководитель,Тебя, о Петр, поют мои уста.Монархов христианнейших опора,Твоей десницей сила их жива;Обереги венцы их от позора:Чисты права их, то – твои права.Наместник твой владычествует в Риме,Распоряжаясь царствами земными,Но и венец, и королевский санТобой одним, твоею властью дан.Увы! Парламент наш, сказать обидно,Монарха доброго прогнал бесстыдно,Законного наследства сын лишен,И чужеземец занимает трон.Спаси же Францию, восставь закон,Ключарь господень, возмести уронИ Карла утверди на отчем троне».

Святой Денис, начав в подобном тоне,Остановился. Он одним глазкомВзглянул на слушателей и потомНа самого Петра, чтоб догадаться,Годятся похвалы иль не годятся,И скромно опускает очи вниз,Прочтя во взоре: «Продолжай, Денис».И старец продолжает осторожно:«Возлюбленная братия, возможно,Что мой соперник вас очаровал;Он бога мести звонко воспевал,Но бога милосердия пою я:Любовь сильнее злобы. Аллилуйя».

Затем Денис, уверенно рифмуя,Приятно рассказал, как пастырь стадЗаблудшую овцу привел назад;Как добрый фермер заплатил ленивцу,Негодному работнику, сонливцу,Рабу, не исполнявшему работу,И тем его к раскаянью привлек,И тот наутро, не жалея поту,С усердием исполнил свой урок;Как накормил божественный пророкПять тысяч человек пятью хлебами;Как, тронутый горячими мольбами,Он, к многогрешной снисходя рабе,Позволил нога отереть себеКосою грешницы, познавшей веру.Он думал об Агнесиной судьбе,Которая к библейскому примеруПрекрасно подходила. В глаз, не в бровьНамек был пущен. Ловкий ход удался,Растроган суд, и прощена любовь.Гул одобренья по рядам раздался,Ко всем сердцам ключ подобрал ДенисИ получил единогласно приз.Был англичанин в проигрыше чистом;Осмеянный, он скрыться поспешил,Сопровождаем криками и свистом.Так некогда в стенах Парижа былУничижен педант с лицом Терсита,Чья речь была насмешками покрыта,За то, что он, презренный враг добра,Бесчестил Муз и рыцарей пера.Два agnus'a приняв из рук Петра,Денис на землю спешно шлет с посланцемСудилищем подписанный приказ,Гласящий, чтобы в тот же день и часФранцуз приял победу над британцем.

Гарцующая гордо на конеИоанна увидала в вышинеОбличив осла ее патрона.Так облака в лазури небосклонаПорой знакомый очерк создают.Она вскричала радостно и гордо:«Господь за нас! Насильники падут».Смутило чудо грозного Бедфорда.Уже не всемогущ, уже смущен,Растерянно глядит на небо он,Пытаясь прочитать, за что во мракеГеоргием покинут Альбион.Британские войска, страшась атаки,Торопятся оставить Орлеан,Теснимые толпою горожан,Крикливой, кое-как вооруженной.Прекрасный Карл, резнёю окруженный,Прокладывает путь сквозь этот сброд,И осаждающие, в свой черед,Осаждены и сжаты отовсюду;Убитых груда падает на грудуВо рвах, на бастионах, у ворот.В хаосе ужаса и беспорядкаТотчас нашли себе но вкусу цельБесстрастие, надменная повадка,Отвага Христофора д'Арондель.Не произнес отважный бритт ни слова;Он на свирепый бой глядел суровоИ равнодушно, будто перед нимКровь не лилась, не расстилался дым.Шла молодая Розамор с ним рядом,В руке лилейной острый меч держа,Забралом, каской, воинским нарядомНапоминая стройного пажа;На солнце искрилась броня стальная,Вились на каске перья попугая;Она бесстрашно шла вперед. С тех пор,Как маленькая ручка РозаморОднажды Мартингеру отрубилаВ кровати голову, – она любилаСраженья, ей наскучила игла.Палладой смелой иль самой ИоаннойОна бок о бок с д'Аронделем шла,Шепча ему чуть слышно: «Мой желанный»Но демон, что на всех влюбленных зол,Немедленно на их дорого свелЛа Гира молодого, и Потона,И бессердечного, как сталь, Ришмона.Невозмутимый д'Аронделя видПотона дразнит. Он к нему летит,И вот, с ужасным брошено размахом,Копье, пронзая бок, выходит пахом.Кровь льет рекой. Проклятье, слабый сгон,Последний вздох – и умирает он.Ни вопля, ни мольбы в тот миг ужасныйНе сорвалось с уст Розамор прекрасной.Над дорогим возлюбленным своимВ слезах отчаянья она не билась,Коса ее покровом золотымНад трупом храбреца не распустилась.Она вскричала: «Месть!» – и вот, покаПотон стоял, склонившись перед неюИ поднимал копье, ее рука,Та, что седую голову злодеюСнесла в кровати, в яростной тоскеПотона хвать с размаху по руке,Такой могучей и такой виновной.Она глядит с усмешкой хладнокровной,Как пальцы вздрагивают на песке,Как нервы, что под кожею таятся,В последней судороге шевелятся.С тех пор писать уже не мог Потон.Но тут Ла Гир услышал друга стон,И роковой удар наносит онПрекрасной Розамор. Она упала,Открылась грудь, два нежные цветка,Высокий лоб блеснул из-под забрала,Рассыпались ее кудрей шелка,И взор, синеющий ясней сапфира,Свидетельствует ясно, что онаБыла для наслажденья создана.Тяжелый вздох слетает с уст Ла Гира,Он слезы льет и жалобно твердит:«О, небо, я убийца, срам и стыд!Теперь не рыцарь я – разбойник прямо!Увы, навеки чести я лишен!Подумать только – мной убита дама».Но, как Есегда, насмешливый РигамонИ грубый, как всегда, сказал: «Мне странноГлядеть на твой сентиментальный пыл;Ведь англичанка та, что ты убил,И вряд ли девственница, как Иоанна».

Пока он эту грубость говорил,Он чувствует, что ранен. Обозленный,Дрожа от гнева, он летит вперед;Британскими войсками окруженный,Он и направо и налево бьет.Ла Гир и он, рубя с ожесточеньем,Как бы уносятся вперед теченьем;Сраженных горы каждый миг растут,Британцы делают из них редут;К нему бросаются герои наши.

В кровавой и ужасной этой кашеКороль сказал: «Мой милый Дюнуа,Скажите мне, скажите, где она?»«Кто?» – Дюнуа спросил. «Она ушла, —Твердил король, – увы, что с нею стало?»«С кем?» – «Нет ее! У замкового вала,Когда мы с вами встретились… Бог мой…Ее сегодня не было со мной…»«Ее найдем мы», – молвила Иоанна.«О боже, сохрани, – король просил, —Агнесу верной мне!» – и наносилУдары англичанам неустанно.

Но вскоре ночь, своею пеленойТаинственно окутав шар земной,Остановила гордую забавуМонарха, пожинающего славу.

Воинственную прекратив игру,Король узнал, что нынче поутруВидали несколько особ прекрасных,Что выделялась между них однаУлыбкой, белизною рук атласных,Божественной осанкою. ОнаЛегко скакала на седле богатом,Ведя беседу с толстяком аббатом.Оруженосцы с копьями в руках,Сеньоры на арабских скакунах,Которые то прядали, то ржали,Прекрасных амазонок окружали.Отряд великолепный проскакалК дворцу, которого никто не знал,Который оставался неизвестнымДо той поры всем жителям окрестным,Но роскошью причудливой блистал.

«Кто верен мне, тот следует за мною, —При этой вести Карл сказал Бонио. —На поиски поедем мы с зарею.Пусть мне грозит опасность, все равно.Я иль умру, иль отыщу Агнесу».Он спал недолго. И едва в завесуНебесных туч просунул Фосфор нос,Предшественник Авроры нежных роз,Едва еще на небе запрягалиКоней для Солнца, как заведено, —Король, Иоанна, Дюнуа, Бонно,Вскочив в седло, немедля поскакалиОтыскивать таинственный дворец.Карл молвил: «Только б мы ее сыскали!А англичане подождут, ей-ей:Всего важней соединиться с ней».

Конец песни шестнадцатой