На веки вечные - Николай Семенов

— Почему остановил машину? — крикнул Гоголев.

Когда мотор снова зарычал, потоком воздуха пламя потянуло в вентилятор, и оно захлебнулось. Его придавили шинелями, рваными клочками брезента. Танк спасли от пожара.

Командир все еще жил боем. Но ударил четвертый снаряд, и башню заклинило. Тогда Гоголев приказал задним ходом вывести танк из опасного места. Однако его команду уже никто не услышал... бывшие поблизости артиллеристы извлекли командира роты из танка, и он обессилено свалился на землю. Из ушей, носа и рта шла кровь. Поняли артиллеристы: старший лейтенант ранен и тяжело контужен. Стали приводить его в чувство.

— Выручили вы нас! Сражались геройски,— говорили они Гоголеву.

Подбежал старший политрук Феоктистов.

— Петя, высоту взяли! — громко и радостно объявил он, надеясь, что Гоголев его услышит.

И Гоголев услышал. Он медленно открыл глаза, сказал чуть слышно:

— А как же... За тем и шли... 

7.

Секретарь партбюро Илларион Феоктистов и военфельдшер Сергеева на рассвете поехали навестить, Гоголева. Бригадный медпункт располагался в одной из дальних балок. Без труда отыскали его.

Несмотря на столь раннее утро, весь медперсонал был на ногах. Врач Александр Иванович Степанов, прислонившись к колесу санитарной машины и бессильно опустив между коленей руки, сидел на носилках, Голова его кл9нилась на грудь. Да и не мудрено: постоянно за атакующими танками. Вместе со своими медиками отыскивали раненых, тут же оказывали им первую помощь и направляли в медико-санитарный взвод, а многих — на левый берег Волги, в тыловые госпитали.

Рядом стояли некоторые из его помощников.

— Товарищ военврач второго ранга, говорят, вы убили гитлеровского офицера,— обратился к нему военфельдшер Волков; обратился вовсе не для того, чтобы услышать рассказ, а чтобы как-то взбодрить Александра Ивановича, отвлечь, помочь не поддаться усталости. Выщли-то на минутку, вдохнуть свежего воздуха, а там - опять за работу. Раненые ждут...

— Ничего особенного,— нехотя ответил военврач.

— А все-таки,— присоединилась к просьбе санинструктор Зина Мошкина.

Степанов приподнял голову, сел удобнее.

— Это было между разъездом и высотой. Там наши фашистов положили немало. Да и мы не без потерь были... Вижу: рядком три трупа вражеских лежат, среди них — офицер. Мы в это время с Валей Сергеевой перевязывали наших автоматчиков. А все остальные ушли вперед. Вдруг выстрел. Валя крикнула: "Немцы"

Я, не разобравшись откуда выстрел, растянулся на земле. И тут же — еще выстрел. "Это уже,— думаю,— по Вале". Потом она крикнула: "Меня убили!" Я успел заметить: стреляли как раз оттуда, где побитые валялись. Стало быть, один из трупов стреляет? Ну и стал палить по ним, по дохлым. После этого стрельба оттуда прекратилась. Кто из них стрелял, выяснить некогда было, да и ни к чему. Так что насчет офицера—это разговоры одни.

— И никакие не разговоры, товарищ военврач,— послышался голос Сергеевой.— Стрелял ихний офицер. Я заметила, как он выстрелил из длинного пистолета и голову быстро закинул назад, вроде не живой.

Степанов удивленно вскинул глаза.

— Легка на помине,— улыбнулся он.— Ну, коль скоро явилась, то сама и расскажи, почему крикнула: "Меня убили!"

— А вы не смейтесь. Пуля просвистела так близко что я подумала: все, прошила мою голову. —И Валя сама засмеялась. Рядом улыбался Феоктистов.

— Привезли раненых? — спросил их Степанов.

— Нет, Александр Иванович, мы пришли навестить нашего командира роты Гоголева,— ответил Илларион.— А заодно уточнить, нельзя ли его за Волгу не отправлять.

— Елена Семеновна, что с Гоголевым?— спросил военврач у командира медсанвзвода Байдиной.

— Товарищ военврач второго ранга... — начала было говорить та, но запнулась, отвела глаза в сторону.

Степанов заметил замешательство Байдиной, повторил вопрос уже строже:

Так что же с Гоголевым?

— Я сразу же хотела доложить, да боялась. В общем, Гоголева у нас нет. Он куда-то исчез.

— Это уже смахивает на мистику,— рассердился военврач.— Может, отправили в госпиталь?

— Хотели, но он категорически отказался. А теперь вот исчез...— виновато повторила Байдйна.

— Я, кажется, догадываюсь, где он может быть,— сказал вдруг Феоктистов.— Только, конечно, не в госпитале. Валя, поехали назад! А вы, товарищи, не волнуйтесь. Сейчас найдем беглеца.

...Старший лейтенант Гоголев пролежал после перевязки часа три и ночью, будучи в результате контузии в крайне возбужденном, если не сказать в невменяемом, состоянии, тайно покинул палатку Медсанвзвода и пошел туда, где оставил свою машину. С гребня высоты, у которой автоматчик Павел Маркин со своими друзьями пленил вражеских офицеров и солдат, Гоголев долго глядел на море огня, бушевавшего далеко впереди. Там Сталинград. Самого города отсюда он не мог видеть. Глазами не мог видеть... Но мыслями своими, душой и сердцем — о, зрение у них острое! — видел старший лейтенант, как дома и улицы города словно плавились в том страшном огне, как на фоне озаренного багровыми сполохами неба чёрнели железные скелеты зданий, бесформенные груды разваленных стен, как, несмотря на весь этот ад, кипела там героическая жизнь защитников города. Над ним беспрерывно взлетали наши и вражеские разноцветные ракеты. Ночная темень, разорванная светом пожарищ, прошивалась пулеметными очередями. Бешено струились трассирующие пули, врезались в черноту ночи лучи прожекторов, раздавался неумолчный грохот снарядов и мин. Там сутками не прерывались кровопролитные бои.

Петр Гоголев, еле держась на ногах, продолжал путь. Теперь он вел его к подножию высоты 134,2. Там он оставил свою машину. Там он должен ее найти.

И спустя еще полчаса нашел. Танк стоял, накренившись на какой-то неровности, строго уставившись стволом орудия в сторону противника. Он словно и без экипажа продолжал вести бой...

Командир роты обошел машину кругом. Его тридцатьчетверка была без левого ленивца, обгоревшие борта изгрызены снарядами. Старший лейтенант попытался взобраться на нее, но не получилось. Голова у него разламывалась от боли и кружилась. Не устояв на ногах, Гоголев опустился на землю в трех метрах от своего танка. На несколько минут впал в забытье. Вывел его из этого состояния странный голос. Насторожился, приподнявшись на локтях. Нет, показалось, наверное. Только отдаленный гул доносился со стороны Сталинграда. Голова все более прояснялась. Он уже стал понимать бессмысленность своего поступка. Да, он командовать еще может, но ведь бой кончился... Бои только там, в Сталинграде. Не кончаются ни днем, ни ночью... Опять мысленным взором увидел дымящиеся развалины, слепые, без окон, обезображенные здания.

Подумалось почему-то: "А ведь среди этих зданий — немало школ. Ничего, построим новые, еще лучше прежних. Буду опять учить детей".

И вдруг — снова голос. Теперь уже явственный. Где- то совсемрядом. Голос хриплый, тягучий, будто из-под, земли. Различил:

— Рус, вас-с-сер...

Гоголев привычно потянулся за пистолетом, но его не оказалось. Как полагается раненому, сдал в медпункте. Хотел подняться — сил нет, словно вареное тело. Повернул голову, стал шарить глазами в темноте. Наконец различил: у самого лица его, в полуметре, чьи-то сапоги. Закрыл глаза. Взглянул снова. "Нет, не наши кирзухи". Всмотрелся. Теперь уже увидел хорошо: лежит на спине раненый гитлеровский офицер. Протяни руку — ноги его коснешься.

— Рус, вассер!..

Теперь голос более твердый, даже властный. Очухался, видать, завоеватель.

"Мерзавец, не просит, а требует воды",— неприязненно подумал Гоголев. И неожиданно почувствовал, что сам умирает от жажды. Рукой нащупал на ремне флягу. К великой радости обнаружил, что она была с водой. "Где и когда набрал?" — удивился он. Вспомнил: попросил санинструктора Зину Мошкину, когда перевязку делала, она налила.

Проблемы для старшего лейтенанта не было: раненый и потому беспомощный враг просит пить — значит надо дать, тем более что вода есть. Советский воин в бою беспощаден к врагам, но к врагам поверженным утратившим способность или желание продолжать борьбу, он гуманен.

Гоголев склонился к фляге, стал откручивать пробку. И в это время почувствовал сильный удар в грудь. Фляга отлетела.

— Ах, ты так, значит!.. — старший лейтенант снова машинально потянулся к поясу, за пистолетом, с досады выругался. Рядом, почти вплотную, надсадно дышал что-то недоброе замышлявший офицер. Левая рука Гоголева случайно уперлась в приклад валившейся чьей-то винтовки. Он рывком поднял ее, перехватил в правую руку, но, обессиленный, тут же повалился на бок. Как сквозь сон услышал знакомый голос:

— Петя, ты чего тут копошишься? Э, да он тут один..

Это был Феоктистов.

— Да нет, он, пожалуй, уже один, — сказала Сергеева, склонившись над гитлеровским офицером, который, уткнувшись лицом в землю, уже не подавал признаков жизни.