Разрыв франко-русского союза - Альберт Вандаль

“Жалуйтесь, милостивый государь, на поведение России и, главным образом, на столь малодружественный указ от 19 – 31 декабря, – пишет, по приказанию императора, Шампаньи Коленкуру. И в самом деле, – говорит он, – можно ли представить себе мирное, а тем более союзное положение, когда одна из союзных наций сжигает все ввозимые к ней произведения другой нации? К какому результату могут привести подобные аутодафе? Разве считают вас за нацию, глухую к голосу чести? Люди, которые советуют русскому императору эти меры, есть люди вероломные, злоупотребляющие его характером. Они отлично понимают, что сжигать лионские материи – значит, отчуждать одну нацию от другой; они знают, что отныне война будет зависеть от малейшего дуновения ветерка”.

“...Итак, торговых сношений между обеими империями больше не существует. Разве это мир и союз? Такие ли мысли были у русского императора в Тильзите? Такие ли чувства привели его в Эрфурт? Император Александр отлично знает, какие поступки могут нравиться и иметь успех во Франции. Он пошел на эти меры только потому, что его ожесточили, представляя ему дело в превратном виде. Сколько зла может наделать указ! Везде смотрят на него, как на враждебную меру. Пусть не защищают его, говоря, что каждый вправе делать у себя дома, что ему нравится. Если бы в Париже стали оскорблять русских, если бы стали издеваться над ними в наших театрах, если бы французы и русские с ожесточением занялись уничтожением продуктов и изделий союзной страны, сказал ли бы кто-либо, что, поступая таким образом, пользуются только законным правом? И подобные обиды наносятся не только при мирном положении, но при существовании самого тесного союза! Император мне сказал, что он скорее предпочел бы получить пощечину, чем видеть, как сжигаются изделия и произведения промышленности его подданных. Нет! Подобные поступки могла внушить только ненависть. Французская нация – нация восприимчивая и пылкая; она очень чувствительна к вопросам чести; она сочтет за бесчестие, если будут сжигать то, что идет из Франции”.[124]

В инструкции было прибавлено, что, хотя император крайне раздражен, но что из-за указа он не начнет войны. Он удовольствуется тем, что будет держаться относительно русских закона око за око и, не касаясь политических отношений, будет сжигать их товары. Но, говорится далее в инструкции, будет ли он в состоянии поддерживать мысль о существовании союза в уме своих подданных, поистине дошедших до высокой степени раздражения? Будет ли он в состоянии бороться с негодованием и возмущением общественного мнения? “Великие государства, а в особенности великие нации, не столь увлекаются корыстью, сколько вопросами чести. Поэтому-то император особенно обеспокоен той взаимной враждой, которая должна будет вспыхнуть при одном уже созерцании зрелища, как будут сжигаться французские товары в России, а русские во Франции. Что может быть проще для натравливания друг на друга обеих наций, и будет ли во власти тех, кто ими управляет, оказать противодействие последствиям слепого озлобления”. Не будет ли император поставлен в необходимость под давлением общественного мнения порвать с государством, которое, по его мнению, привязано к нему неразрывными узами и которое ему угодно было усилить собственными руками? “Неужели в награду за эту великую услугу император вынужден будет объявить России войну, чтобы спасти свою честь и во избежание упрека, что на вершине своей славы примирился с тем, чего не перенес бы уснувший в объятиях мадам Дюбарри Людовик XV!”.

Несмотря на то, что негодование Наполеона вылилось в столь красноречивом потоке, он слишком хорошо знал свои интересы и настоящее положение своих сил, чтобы не требовать отмены указа. Он сознавал, что император Александр никогда не согласится па предписанию, идущему из-за границы, отменить меру внутреннего законодательства; что такое требование преждевременно ускорит разрыв, поэтому он требует только, чтобы не приводилось в исполнение самое возмутительное в предписаниях указа, – чтобы приказание сжигать наши товары осталось мертвой буквой. “Добейтесь, милостивый государь, – говорится далее в инструкции, – секретного обещания, что сжигание не будет применяться к французским товарам. Императору необходимо быть успокоенным относительно этого вопроса, чтобы установить на твердых началах политику, сильно расшатанную столь недружелюбным актом”.

Далее ставится вопрос, пожелает ли Россия дать нам более полное удовлетворение, и указывается, что она может сделать это, не прибегая к унизительному для нее отречению от статей указа, ибо – в ожидании составления торгового трактата, на основании которого надлежало установить экономические отношения – тильзитский договор восстановлял их в том виде, как они были до войны. Запрещая ввоз французских товаров, указ нарушил статью договора, но от Александра зависит снова вступить на законный путь: следует только дать согласие на переговоры и заключить торговый трактат, точно предусмотренный политическим договором. Торговый трактат повлечет за собой изменение обеими сторонами действующих тарифов, не вынуждая русское правительство путем односторонней и необычной меры отрекаться от постановлений указа. “При обсуждении торгового трактата, говорится далее, император будет уступчив. Например, он допустил следующую статью: сукна, шелк, драгоценные вещи и предметы роскоши могут ввозиться в Россию: 1) если они французского производства; 2) при условии вывоза из России на равную сумму дерева, пеньки, железа, золота и других произведений”. Таким образом, часть нашего производства снова найдет сбыт на Севере, не давая в общем прибыли ни той, ни другой нации, так как цифра ввоза будет строго пропорциональна цифре вывоза; торговый баланс никогда не будет нарушаться в ущерб России, но и Франция не будет под угрозой оскорбительного исключения.

Побудить начать переговоры о торговом трактате – вот к чему должны быть направлены усилия посланника. Пусть он настаивает на этом министерстве, и в разговорах с государем, но в разных выражениях. В министерстве он должен пользоваться сильными доводами и выражениями, данными в инструкции; с царем же стать на иную почву. В беседах с ним он должен дать почувствовать, что сдерживает свое негодование; должен обращаться, главным образом, к чувствам, к воспоминаниям, которые, может быть, сохранили еще некоторое влияние на ум государя. “Разговаривая с императором Александром, обращайтесь также к его сердцу; затроньте его честь и чувствительное сердце. Скажите ему, что государь, которого он ставит в тяжелое положение – тот самый, который, по его собственному признанию, оказал ему большую услугу; тот, которому он сказал в Тильзите в день, который рассматривал как годовщину Полтавы: “Вы спасли русское государство”.