Любовь на руинах (СИ) - Иванова Ксюша

Одна из женщин подошла ближе:

— Нет, Эллочка Петровна, они у нас послушные.

От меня не укрылось поведение одного из мальчишек, который при этих словах своей воспитательницы вдруг опустил голову и стал ковырять старым поношенным ботинком плитку на полу. Элла Петровна тоже, видимо, заметила:

— Так, а что это Ванечка вдруг засмущался? Что натворил опять, дружочек? Хотя, ладно, отложим наказание. У нас сегодня гости. Пойдемте дальше, покажу вам остальное.

31. Зоя

Я помню, когда впервые меня накрыло, прожигающее от мозга до самого сердца, желание иметь ребенка.

Нет, это произошло совсем не два года назад, когда последний раз я принимала роды. У нашей Ирины тогда палец воспалился из-за пореза. Она стояла рядом и командовала, а я делала это. За дверью топтался Пашка. Я не разрешала ему уходить далеко, вдруг понадобится что-нибудь! А рядом, конечно, топотал, словно слон, муж родильницы.

Мила очень терпеливо переносила схватки и потуги, ни разу не крикнула, так, постанывала легонько. Помню, Ирина ей советовала орать погромче, чтобы легче было. А она все время отвечала, глупая, что мужа пугать не хочет, очень уж он за нее волнуется. И родила без крика по Ириной команде.

Я взяла на руки маленькое сморщенное существо, судорожно подергивающее красненькими ручками и ничего не почувствовала к нему — ни умиления, ни желания прижать к себе. Слегка обмыла его в тазике с теплой водой, завернула в пеленочку и положила Миле на грудь.

Зависть пришла позже, когда однажды мне пришлось зайти в их комнатуху на втором этаже больницы. Было тепло и восьмимесячный малыш — мальчик с темным хохолком волос на голове сидел на покрывале прямо на полу. Мила умела шить. Поэтому ребеночек был одет в красивый костюмчик — шортики и футболочку, сделанные ее руками. Он был такой милый, упитанный, с перетяжечками на ручках и ножках. Не знаю, сколько я смотрела на него — а он, будто не замечая чужого человека, спокойно перекладывал какие-то баночки, бутылочки, игрушечки в небольшой коробке, поставленной матерью рядом.

Мила тогда заметила мой взгляд.

— Зоя, хочешь подержать его?

Я поспешила отказаться, испугавшись своих собственных чувств. Но пока Мила прошивала мне на швейной машинке брюки — она подрабатывала своим рукоделием, мой взгляд то и дело возвращался к мальчику. Такие у него щечки розовенькие, сладкие. Умненький не по годам — вон как внимательно рассматривает игрушки! Тогда-то я впервые в своей жизни и испытала это жгучее чувство — вот такого бы мне малыша! И мужа такого, как у Милы! Был ее Андрей спокойным, улыбчивым, очень доброжелательным мужчиной, жену обожал, в ребенке души не чаял… А я — одна. Всегда одна.

Но и при наличии мужа Миле тяжело приходилось — с питанием проблема, у нас вечно нечего было есть, а уж для ребёнка что-либо особенное, вкусненькое, раздобыть вообще невозможно!

… А сейчас я смотрела на целую толпу сытых, одетых пусть не в красивые и новые вещи, но тем не менее достаточно ухоженных и чистых детей и думала, что есть ещё места в нашем мире, где нужны они, дети. Где для них, ради них все организовано.

Конечно, бросались в глаза определённые странности местного уклада жизни. Например, у меня возник вопрос, где родители всех этих детей, которых я насчитала семнадцать человек разного возраста. Хотела смолчать, но не удержалась.

— А где их родители? — задала свой вопрос Элле, когда она повела нас той же дорогой обратно на первую станцию.

— Родители… не у всех они были, родители-то… большинство ребят мы подобрали в городе — жили на улицах, питались, чем придется. Здесь мы их общиной растим. Хотя у некоторых есть свои, родные, отец и мать. Все взрослые на других станциях — работают. Наши землекопчики, как вы, наверное, заметили, очень прожорливые. Им много разных овощей нужно. На других станциях у нас огороды разбиты — выращиваем картошку, свеклу, морковку. Даже немного пшеницы сажаем — хлебушек деткам нужен.

— А вы не боитесь с такими-то богатствами, что на вас кто-нибудь нападет? Охраны я у вас особой не заметил, — Слава тоже заинтересованно разглядывал нашу собеседницу.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Боялись. Поначалу. Да только мясо все любят. А вот выращивать его, потрошить и готовить — никто. У нас есть, как раньше говорили, "крыша" — все банды местные понемногу землекопчиков кушают. И даже платят нам.

— Зачем вам тогда патроны наши нужны? — Димона этот вопрос явно волновал больше других.

— А что с вас ещё взять-то? — справедливо спросила Элла Петровна. — А вот мужики нам хорошие, сильные очень даже нужны. Женщин своих много. Мужчин — мало. Хотя, доктор нам свой очень пригодился бы! Так что, вдруг кому-то приглянется наша жизнь, мы всем рады! Поэтому никому и не отказываем ни в приюте, ни в угощении. Ну, а на всякий случай, оружие всегда держим наготове — доверяй, но проверяй! Пойдемте, у нас еще и комнаты для отдыха есть для таких гостей, как вы!

Она пошла вперед, а я вдруг была остановлена Ярославом. Теперь он уже сам нащупал мою ладонь в темноте тоннеля, осторожно потянул на себя. На нас, кажется, никто и не обратил внимания. Элла что-то говорила Димону ласковым, милым голоском и была настолько увлечена разговором с ним, что на нас не обернулась. Вокруг возились зверюшки, похрустывали морковкой или свеклой, а я застыла посреди темного длинного коридора, прижатая к мужской груди, схваченная в кольцо сильных рук. Глупое влюбленное сердце молотком стучало в груди и пропустило удар в тот момент, когда теплые нежные губы коснулись моей шеи сзади.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ — Зойка, а давай здесь останемся? Отвезем Пророка и к Элле попросимся жить! Ты будешь детишек лечить, а я морковку выращивать?

— А как же Женька, как твой Жук? Ты же говорил, что нужно наш город возрождать?

— Вот объясни мне, зачем ты его сейчас вспомнила? Неравнодушна к нему? — Слава развернул меня лицом к себе и сжал ладонями лицо, но говорил при этом спокойно и даже ласково.

Мне было легко признаваться ему. Никаких сомнений не было и близко.

— К тебе неравнодушна, Славочка! Очень даже неравнодушна, — встала на цыпочки, притянула его голову к себе и поцеловала со всей любовью, на которую была способна. И он ответил с жаром, с желанием, которое невозможно было не заметить. И наш поцелуй быстро перерос в нечто большее — в чистую страсть, в помешательство, когда понимаешь, что ничего сейчас, в эту конкретную секунду между вами быть не может, но руки сами проползают под одежду, ласкают, поглаживают его гладкую, горячую кожу. Когда упиваешься его неповторимым запахом — особенным, любимым… И его нетерпеливые умелые руки медленно ползут под свитером по животу, туда, к болезненно сжавшемуся соску и шероховатым пальцем… по самой вершинке… И вдруг на ухо шепотом:

— Рыжая, почему ты грустная такая сейчас на станции была?

32

Ярослав.

Спросил ее, чтобы отвлечься, чтобы не натворить глупостей, ведь уже готов был… прямо здесь рядом с ящиками, полными непонятных и неизвестно еще насколько добрых к людям, зверьков. И почувствовал, что напрягаясь, отстранилась сразу же и физически и душой.

— Не-е-ет, не отпущу! Объясни мне, я хочу понять!

Дурак, зачем завел этот разговор сейчас, в кромешной темноте, и в глаза ее возможности нет заглянуть! Притянул ее к себе еще крепче, обхватил обеими руками. Думал не расскажет, промолчит, не доверится мне, но она ответила тихо-тихо, с болью в голосе:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Я тоже хотела бы… себе такого вот маленького. Чтобы семья, чтобы вместе.

Мне хотелось сейчас пообещать ей, что буду рядом, что не оставлю. Мне хотелось предложить ей такую семью, детей. Мне хотелось не отпускать ее, всегда держать вот так вот в своих объятиях. Но топот приближающихся шагов заставил оторваться, с сожалением напоследок коротко прикоснувшись к ее губам.

В голове успела мелькнуть мысль о том, что и я тоже хотел бы подержать на руках своего сына. Я любил Сашку, но я не растил его, не учил ходить и говорить, не рассказывал на ночь сказки. Я любил его, но так ли именно, как отец любит своего родного сына? Этого не знал.