Миры Роджера Желязны. Том 2 - Роджер Желязны

Потом медленно выходили из воды — сначала показались головы, потом плечи, руки, бедра, и вот уже они стояли, обсыхая, на узкой полосе песчаного берега. Вошли в окаймлявший ее лес и стали двигаться вверх по течению впадающего в море ручья.

Там, где черный медведь выкапывает корни и ищет мед и где бобр шлепает по грязи своим широким, как весло, хвостом…

— Слова, — сказала Эйлин, прикоснувшись к уху…

— Да, но взгляни на медведя и на бобра. Она взглянула.

Пчелы, остервенело жужжа, роились вокруг мохнатого мародера; грязь шлепала, когда хвост грызуна ударял по ней.

— Медведь и бобр, бобр и медведь, — проговорила она. — Ну, куда отправимся теперь?

— Сквозь побеги сахарного тростника, сквозь желтые цветы хлопка, по затопленным рисовым полям, — ответил он, указывая вперед.

— О чем вы?

— Взгляни, и ты увидишь. Посмотри на растения, на их цвета, на их формы.

Они шли, глядя по сторонам.

— Сквозь рощи хурмы, сквозь многолетнюю кукурузу, по расцветшему нежными голубыми цветами льняному полю.

Эйлин становилась на колени, вглядывалась, принюхивалась, пробовала на ощупь и на вкус. Они шли по полям, и она чувствовала босыми ступнями черную теплую землю.

— …Мне как будто вспоминается что-то, — сказала она.

— По матово-зеленой ржи, — сказал Рендер, — когда она волнуется и рябит в порывах ветра.

— Подожди немного, Дедал, — попросила Эйлин. — Оно приходит ко мне медленно. Ты подарил мне желание, которое я никогда не решалась назвать вслух.

— Давай поднимемся на эту гору, — предложил он. — Крепче держись за уступы.

Они начали подниматься, и скоро земля осталась далеко внизу.

— И только ветер холодный и скалы — там, высоко в горах, — сказала она. — Куда мы идем?

— На вершину. На самый верх.

Вечность протекла или мгновение — но они уже стояли на вершине горы. Сейчас восхождение казалось им долгим.

— Расстояние, перспектива. Мы прошли все это, все, что ты видишь там, внизу. Равнины, за ними леса и море.

— А гора выдуманная, — заметила Эйлин. — Когда-то я уже забиралась на нее, только не видела.

Он кивнул, и она снова с любопытством взглянула на океан, лежавший вдали под голубым океаном неба.

Через некоторое время они начали спускаться по противоположному склону.

И снова Время дурачило их, то затягиваясь, то сжимаясь, и, оказавшись у подножия горы, они двинулись вперед.

…Идти протоптанной в траве тропой и чувствовать прикосновенье листьев.

— Теперь я знаю! — воскликнула Эйлин, хлопая в ладоши. — Теперь я знаю!

— Тогда — где мы? — спросил Рендер.

Она бережно сорвала травинку, протянула ее Рендеру, потом пожевала кончик.

— Где? — переспросила Эйлин. — Ну, конечно же, там, где слышен перепела свист в лесах, в пшеничном поле.

В этот момент раздался свист перепела, и птица пересекла им дорогу, причем птенцы шли сзади ровной цепочкой, словно нанизанные на нить.

— А я всегда гадала, что бы это могло значить… — Тьма сгущалась над тропинкой, которая вела их то лесом, то между пшеничных полей. — Как много всего, — продолжила Эйлин. — Целый каталог чувств Сиэрса и Робука. Дайте мне еще строчку.

— Там, где летучая мышь кружит накануне Седьмого месяца, — сказал Рендер, поднимая руку.

Летучая мышь резко спикировала вниз, Эйлин пригнулась, и темное пятно, трепеща в воздухе, скрылось за деревьями.

— Там, где большой золотой жук мелькает во тьме, — подхватила она.

…И мгновенно маленький сверкающий метеорит в двадцать четыре карата прочертил темнеющий воздух и упал на дорожку к их ногам. Пролежав мгновение неподвижно, как золотистый, солнечный скарабей, он уполз на обочину и исчез в траве.

— Теперь ты помнишь, — сказал Рендер.

— Теперь я помню, — ответила Эйлин.

Канун Седьмого месяца выдался холодный, и звезды бледными огоньками зажглись в небе. Они шли по тропинке, Рендер показывал Эйлин созвездия. Месяц повис, зацепившись за горизонт, и еще одна летучая мышь перечеркнула его. Вдалеке заухала сова. Оживленный разговор сверчков донесся словно бы из-под земли. И все же последнее, предзакатное сияние упорно не исчезало с небосвода, озаряя мир вокруг.

— Мы далеко ушли, — сказала Эйлин.

— Как далеко? — спросил Рендер.

— Туда, где ручей, рождаясь меж корней, течет в луга, — уверенно ответила она.

— Верно. — И, вытянув руку, Рендер нагнулся к корням большого старого дерева, мимо которого они проходили.

Между корней бил ключ, питавший ручей, вдоль которого они шли раньше. Словно связка бубенчиков, вода взлетала вверх и падала со звоном, растекаясь по земле. Ручеек журчал между деревьев, прокладывая себе русло, вился на пути к морю.

Эйлин вошла в воду. Плавные струи пенились у ее ног. Брызги окатили ее всю: спину, шею, грудь, руки.

— Идите сюда, — позвала она. — Этот ручей волшебный.

Но Рендер покачал головой и не тронулся с места. Выйдя из воды, Эйлин встряхнулась и снова была сухой, как прежде.

— Лед и радуга, — заметила она.

— Да, — сказал Рендер, — я еще много чего позабыл.

— Я тоже, но я помню, что чуть дальше идет строчка о пересмешнике, который курлычет нежно, заливается трелями, стенает и плачет.

И Рендер вздрогнул, словно заслышав пение пересмешника.

— Но это не мой пересмешник! Эйлин засмеялась.

— Какая разница? Все равно скоро его очередь. Рендер покачал головой и отвернулся. Эйлин снова оказалась у него за спиной.

— Жаль. Я буду внимательнее.

— Прекрасно.

Он сошел с тропинки и двинулся вперед.

— Я забыл, что дальше.

— Я тоже.

Ручей остался далеко позади. Они шли, приминая траву, по бескрайним плоским равнинам, и только краешек пылающей солнечной короны виднелся над горизонтом.

Там, где закатные тени тянутся по безграничным, безлюдным прериям…

— Вы что-то сказали? — спросила Эйлин.

— Нет. Но я опять вспомнил. Вот это место: там, где стада бизонов, растекшись темными пятнами на много миль, движутся с места на место.

Большое темное пятно слева от них постепенно принимало все более отчетливые очертания, все более явно в темноте проступали формы бизона — царя американских равнин. Словно и не было никогда никаких родео, ярмарок скота, изображений на старых пятицентовиках, — животные стояли теперь перед ними, неповторимые, темные, пахнущие землей, медлительные, могучие, мохнатые; стояли тесно, опустив книзу рогатые головы, мощные бока вздымались и опадали; это был живой символ зодиакального Быка, неистощимого весеннего плодородия; и вместе с сумерками таяли они, уходя в прошедшее, в прошлое — быть может, туда, где трепещут радужные колибри.