Бремя чужих долгов - Тимофей Печёрин

— Одну секундочку! Скажите… — мой голос совсем некстати дрогнул, — вот в прошлый раз духи гробницы едва не утащили меня с собой. И… как бы сказать… сейчас я чувствую, что они снова могут… ну, в общем, помешать нам.

— Ты хочешь спросить, о, друг осторожности, — сразу сообразил Аль-Хашим, — нет ли какого-либо способа защититься от беспокойных душ? И эманаций проклятья как такового?

Я смущенно кивнул, а старик-алхимик нашел, чем меня успокоить.

— Такой способ есть, да пусть не тревожится твое сердце, — отвечал он, — я узнал о нем в Священном Лесу Великого Рода — от мудрейшего господина, называемого волхвом. Нужно лишь очертить место, где ты находишься, кругом и произнести особые слова.

Ну конечно — как я мог забыть?! Именно очертив кругом, меня во время пребывания в Священном Лесу смог поймать и обезвредить старик в белых одеждах и с посохом. По-видимому, это и был волхв, о котором говорил Аль-Хашим.

— Я мог бы заняться этим прямо сейчас, о, сын волнения и вестник страха, — продолжал между тем алхимик, — но не хотелось бы отвлекаться, ибо я уже как никогда близок к цели… той, что привела нас обоих сюда. Ведь совсем скоро я создам достаточно Порошка Рассеяния и Зелья Снятия Чар. Так стоит ли?..

Последний его вопрос повис в воздухе. Потому что уже миг спустя нам обоим сделалось не до разговоров. У стены лаборатории возникла бесплотная фигура — тусклая, как луна под утро и легкая, полупрозрачная, как сигаретный дым. Тем не менее, заметить эту фигуру я смог, даже не покидая тела. А может, до того часто отлучался в мир духов, контактируя с ним, что обрел особое, не вполне человеческое, чутье. Чутье, для которого заметны даже бестелесные сущности. Мог же Аль-Хашим видеть меня благодаря близости Кристалла Душ или приняв особое зелье. Вот и я могу так же. Только сам по себе, в помощи изделий алхимика не нуждаясь.

Фигура сделала несколько шагов в нашу сторону… так что я смог рассмотреть ее получше. И сразу узнал долговязое сложение, копну волос, не знавшую ухода, и столь же неряшливую бороду. А когда узнал — был готов выругаться, причем громко и весьма неприлично. Но что толку?

Немного постояв на месте лицом ко мне — еще я вроде различил ухмылку на призрачном лице — Надзиратель двинулся к Аль-Хашиму. Встал за спиной алхимика, ничего, увы, не замечавшего. Затаив дыхание и словно язык проглотив, я ждал… а зря. Потому что действия этого… нет, не человека, существа несложно было предугадать.

Я мог хотя бы предупредить своего спутника — но не решился и не успел. И даже немоту, сковавшую меня, смог отринуть лишь когда случилось… то, что случилось.

Призрачные руки схватили Аль-Хашима за горло. Схватили по-настоящему, ощутимо. Потому что ничего не понимающий алхимик захрипел, закашлял, а затем медленно и безвольно сполз на пол.

— Нет! Ах ты, ублюдок! — вскричал я со смесью гнева, горечи и стыда.

Никогда я не произносил заклинание так быстро. Надзиратель успел отступить едва на пару шагов, когда я, уже покинувший тело, бросился на него.

— Тебе это с рук не сойдет! Не уйдешь! — вопил я при этом.

Два бесплотных существа схлестнулись, смешавшись. Слились как капли… а затем исчезла и лаборатория, и лежащее на полу тело Аль-Хашима, и весь привычный мир живых, окружавший меня.

Трудно было определить время суток. Если время вообще имело к этому месту хоть малейшее отношение.

На небе не было ни облачка… как, впрочем, не было и солнца. Так что назвать его ясным язык не поворачивался. Не имело это небо и ничего общего с ночным небосводом — темным до черноты и усыпанным звездами. Нет, даже несмотря на отсутствие солнца, темноты не было тоже. Просто определить источник света не представлялось возможным. Тусклый и ровный, он, казалось, занимал все небо. Окрашивая оное в цвет, более всего напоминающий оберточную бумагу или некогда белую, но старую, давно не стираную, простыню.

Еще, если память не изменяет, похожего цвета было кофе с молоком, что давали в детском саду. Отвратительный напиток, признаться. Никогда его не любил…

Ни малейшего движения нельзя было разглядеть в здешнем небе. А воздух навеки застыл, не поколебленный даже слабеньким ветерком. Окружающее безмолвие нарушал разве что далекий гул… или вой, монотонный и приглушенный.

Земля под ногами была темно-буроватого цвета, сыпучей и мягкой. С первого взгляда становилось понятно, что расти на такой земле ничего не может. Да, собственно, ничего и не росло. В одну сторону простиралась бесконечная равнина без намека на самый низенький холмик или хотя бы бархан. Точно такую же равнину можно было увидеть, обернувшись. И лишь единственное сооружения, явно искусственное, нарушало окружающую пустоту и безнадежное однообразие. Однообразную безнадежную пустоту.

Фантазии неведомому зодчему было не занимать. А вот практичностью природа его явно обделила. Постройка представляла собой четыре высоких каменных башни, причем стоявших не ровно, а накренившись. И каждая — в свою сторону. Конические кровли имели радиус, наверное, вдвое, если не втрое больше, чем сами башни. Отчего последние напоминали не то зонтики, не то грибы.

На каждой из башен имелось по небольшому балкончику: на одной — чуть ли не под самой кровлей, на другой — всего в футе над землей, еще на двух — где-то в промежутках между этими крайностями.

Так же, на разных высотах размещались большие окна: по одному на каждую башню. Соединялись окна соседних башен каменными мостами с многочисленными подпорками-колоннами. Из-за разницы в высоте мосты шли под наклоном, напоминая детские горки.

Выстроены башни были таким образом, чтобы вместе с мостами образовывать гигантскую фигуру в форме буквы «Z». Таким диковинное сооружение могли увидеть с высоты птичьего полета… при условии, если б здесь было, кому летать. Тем же птицам хотя бы.

Приближаясь к четверке башен за неимением других ориентиров, я смог различить и еще кое-какие детали. Например, крохотные оконца в стенах, расположенные в случайном порядке. Отсутствие входных дверей. Основательно обтесанные и плотно пригнанные один к другому, камни, наконец. Но было и еще кое-что, заслуживавшее моего внимания гораздо больше, чем башни, мосты, оконца, балкончики и камни.

С одного из балконов — самого высокого — смотрел на меня человек. Единственный человек, не считая меня, в этом негостеприимном и запустелом месте. Хотя я уже понял, что и он не совсем человек. И то по меньшей мере.

Облокотившись на перила балкона, Надзиратель ухмылялся.

— Я же говорил, что мы встретимся, — молвил он флегматично.