Легенды московского застолья. Заметки о вкусной, не очень вкусной, здоровой и не совсем здоровой, но все равно удивительно интересной жизни - Николай Ямской

В Москве нигде ничего подобного долгие годы не было. В 1941–1945 годах «Арагви» оказался одним из немногих ресторанов, который не был, как другие, закрыт или перепрофилирован в рядовой пункт питания во время войны. Он фактически по-прежнему оставался рестораном высшего разряда — правда, закрытого типа, предназначенного для обслуживания «спецконтингента». И только ближе к Победе приоткрыл двери пошире. В ресторан стали пускать тех, кто был в состоянии оплатить свое пребывание по коммерческим ценам. Последние, конечно, «кусались». Но ведь и высшее качество гарантировалось. Причем не только потому, что так было заведено во всех «фирменных» московских заведениях. С «Арагви» тех лет спрос вообще был особый.

Там за малейшую недоброкачественность можно было и «высшую меру социальной защиты» схлопотать. Потому что в иных обстоятельствах могло угрожать здоровью самого товарища Сталина. В «Арагви» он, правда, не появлялся. Но однажды ранним летним утром 1940 года лично посетил одну из расположенных в этом же доме коммунальных квартир, где по соседству с каким-то бедным студентом и полусумасшедшей старухой проживал в двух комнатах друг его детства, бывший председатель Совнаркома Грузинской ССР С. Кавтарадзе. В 1937 году — как все люди, чересчур много знавшие о прошлом генсека, — Сергей Иванович по личному распоряжению Сталина был арестован. А перед войной, по его же приказу, возвращен жене, прописан в вышеупомянутой квартире дома № 6 и даже пристроен на работу в одно из издательств.

Утро нашей Родины

Посреди предшествующей историческому визиту ночи Кавтарадзе без всяких объяснений вытащили из постели. Но доставили не на Лубянку, как он ожидал, а… прямо за накрытый в кремлевском кабинете Хозяина стол. Тот, оказывается, решил замириться. А по грузинскому обычаю окончательное примирение возможно только тогда, когда стороны переломят хлеб и выпьют друг с другом в доме обиженного. Поэтому, к ужасу Сергея Ивановича, на рассвете вождь пожелал продолжить застолье в его коммуналке. Внезапное появление в обыкновенном московском дворе кавалькады черных лимузинов, многочисленной охраны, расторопно перекрывшей все ходы и выходы, и самого нетвердо вышагивающего к подъезду генералиссимуса с каким-то совершенно ошарашенным гражданином вызвало у окружающих ощущение коллективного сна. Грузчики, перетаскивавшие ящики в «Арагви», буквально остекленели. Полусонный лифтер, отдавая честь, обалдело приложил ладонь к «пустой» голове. А открывшая входную дверь полоумная старуха на следующий день бродила по двору и всем рассказывала:

— Этот грузин Кавтарадзе совсем с ума сошел: приходит ночью пьяный, а перед собой держит портрет Сталина…

Каким вином нас угошали…

О том, как все происходило, лучше прочитать в «Актерской книге» Михаила Козакова. В ней он весьма подробно воспроизвел воспоминания самого Сергея Ивановича, которого знал лично. А также рассказ другого невольного свидетеля — проживавшей в том же доме Зины Поповой, своей приятельницы и дочки легендарной Анки.

Однако в нашей истории важно совсем другое. А именно то, чем оба в тесной комнатушке Кавтарадзе угощались. Оказывается, горячие шашлыки, лобио, сациви и прочие вкусности мальчики из сталинской охраны расторопно принесли как раз из «Арагви». Да и как же иначе?

«Общепитовскую еду» вождю абы какую — в смысле, не исследованную досконально — пищу никогда не подавали. Такое можно было доставить только из этого ресторана.

А там процедура была строжайшим образом отработана. Формально «Арагви» работал до комендантского часа. Неформально — до пяти утра. А фактически — столько, сколько было нужно ретиво крышевавшим данное заведение компетентным органам. Ведь помимо вождя им приходилось гастрономически обслуживать свое собственное начальство и даже их любовниц.

Продуктовый набор от человека-ястреба

В этой связи на память приходит эпизод, который Евгений Евтушенко включил в свою во многом автобиографическую книгу «Мой XX век». Случилось это в 1952 году, когда он еще не был «отяжеленным» славой поэтом, а числился студентом Литинститута. Одна из знакомых пригласила его с двумя приятелями на день рождения подруги, которая жила в отдельной квартире в шикарном доме как раз напротив ресторана «Арагви». Как потом выяснилось, это была чуть ли не единственная постоянная любовница Лаврентия Берии, к которой он — видимо, неожиданно для самого себя — привязался и которая родила ему ребенка.

Человек-ястреб ее всячески опекал и обустраивал. Поэтому праздник, на который довольно случайно попали ребята, поразил их необычностью обстановки и редким по тем временам благополучием. «Стол, — вспоминал Евтушенко, — был накрыт а-ля фуршет, как тогда не водилось, и несмотря на то, что виктрола (разновидность первых радиол. — Авт.) наигрывала танго и фокстроты, никто не танцевал, и немногие гости жались по стенам с тарелками, на которых почти нетронуто лежали фаршированные куриные гребешки, гурийская капуста и сациви без косточек, доставленные прямо из «Арагви» под личным наблюдением похожего на пенсионного циркового гиревика великого Лонгиноза Стожадзе».

Волчье ухо Большого брата

А вот еще одна жизненная история, связанная с совсем иного рода «угощением», но происшедшая в начале все тех же 1950-х и тоже связанная с «Арагви». Я ее услышал от Якова Яковлевича Этингера — видного российского ученого, доктора исторических наук, почетного члена семи зарубежных академий, а тогда студента МГУ. До 1950 года он тоже проживал в соседстве с этим рестораном. Но только не напротив, а все в том же доме № 6. Его приемный отец Я.Г. Этингер — мирового уровня кардиолог и номинант на Нобелевскую премию — своих высокопоставленных пациентов из числа видных советских военачальников и партгосноменклатуры частенько принимал на дому.

А те, доверяя доктору свое драгоценное здоровье, заодно раскрывали и душу. Лубянские специалисты претендовали на такой же уровень откровенности. Однако на добровольность уповать не могли. И потому поставили квартиру профессора на прослушку. Со временем по мере необходимости точно так подключались к семейным очагам и других «общественно значимых жильцов».

Результаты не заставили себя ждать. Арестованный в 1950 году и спустя год скончавшийся в тюрьме на Лубянке профессор Этингер был посмертно «пристегнут» к раздутому Сталиным «делу врачей-вредителей». Самого Якова взяли за месяц до ареста отца. Спустя полвека он рассказывал мне, как его, 21-летнего студента, доставили на Лубянку. И сначала били трофейными эсэсовскими дубинками. А потом припирали к стенке обильным цитированием материалов прослушки.

Им накрывали как родным. И скоро «накрывали»…

Прослушка в «Арагви» оказалась самой долгоиграющей. Поскольку и в постсталинские времена ресторан негласно продолжал оставаться спецподразделением Лубянки. Сюда и директоров назначали только таких, которые отбарабанили свое в органах. И «уши» к слетающимся на здешние праздники еды зарубежным дипломатам, журналистам, высоким иностранным гостям «пристегивали». Заодно «писались» разговоры и родной отечественной публики. Интересно, знали ли об этом оккупировавшие «Арагви» в 1960-х московские цеховики — организаторы самых рентабельных в стране подпольных предприятий? Или скоро сильно их разбавившие за столами подпольные короли фарцы и валюты? Про одного из таких — Яна Рокотова по кличке Ян Косой, подведенного потом задним числом под расстрельную статью самим Никитой Хрущевым, — тогда слагались легенды. Для подобного рода посетителей уже закрытый было на ночь ресторан открывали вновь, вызывали официантов, накрывали шикарные столы. Словом, трудились, не считаясь со временем и не покладая рук. Для «плана». «На державу». И себя, конечно, любимых…

Коронный номер с номерками

А уж как любили в таком вкусном месте работать и отдыхать советские бойцы «невидимого фронта»! Не зря уже в постперестроечные времена один из видных наших в прошлом разведчиков Михаил Любимов ностальгировал: «Пою кабинеты с вежливыми официантами: там много побывало ценной агентуры. Какие были времена! Кабинеты готовили заранее, ставили на столы дорогой (и не фальшивый!) коньячок, черную икру, балыки и прочий дефицит. Знали, что государство не скупится на полезное дело, оплатит с лихвой. Мэтр (порой отставник КГБ) встречал у раздевалки, держал руки по швам и угодливо заглядывал в глаза. Был ПОРЯДОК, было уважение к органам…»

У нас — молодых шестидесятников второй половины 1960-х годов, или, как саркастично назвал эту генерацию критик Рассадин, «младозасранцев», — никакого уважения к этим самым органам не было. Только опаска. Да и то, до третьей рюмки. Далее начиналось: «Да пошли они…» И прочая фронда. Для некоторых это плохо заканчивалось. Кого-то шантажировали, вербуя в «доброжелателей».