Камни последней стены - Чингиз Абдуллаев

«Шилковский жив» — написал он. Габриэлла прочла, ее лицо дрогнуло. Она растерянно опустилась в кресло, взглянула на Дронго.

— Вы блефуете? — уточнила она.

Он покачал головой. Очевидно, наблюдатели уже поняли, что между неизвестным посетителем и женщиной происходит какой-то странный разговор. Неожиданно в кабинете резко зазвонил мобильный телефон Дронго. Глядя на растерявшуюся женщину, он достал аппарат. Звонил Андрей.

— Уходите, — услышал Дронго. — Они уже идут к вам.

— У меня мало времени, — сказал открытым текстом Дронго. — Через несколько секунд здесь будут чужие. И меня могут арестовать. Нам нужно срочно поговорить. Поверьте мне, это очень важно.

— Он остался жив? — спросила она.

— Да, идемте.

Он буквально схватил ее за руку, забрал с вешалки оба плаща, и они выбежали из кабинета. К лестнице пройти было невозможно. К лифтам — тоже. Преследователи могли появиться с любой стороны. Он увидел небольшую комнату в конце коридора, где находилась кухня, буквально поволок за собой женщину и втолкнул туда. Он успел закрыть дверь, когда двое из БМВ вбежали в коридор. Увидев пустой кабинет Габриэллы, один из преследователей громко выругался по-немецки. Дронго прижал палец к губам, показывая, чтобы она молчала. Женщина стояла рядом. От нее исходил сладковатый аромат парфюма. Дронго следил в приоткрытую дверь за незнакомцами. Один из них достал телефон и позвонил. Другой побежал по коридору, заглядывая в каждый кабинет. Если он дойдет сюда, нужно будет что-то предпринять. Неизвестный приближался. Через секунду он откроет и их дверь. Дронго схватил женщину и, чуть наклонив ее голову, начал целовать. Сухие губы сопротивлялись. Она не понимала, что нужно этому человеку. В этот момент дверь открылась. Неизвестный увидел только широкую спину Дронго, застывшего в поцелуе с женщиной.

— Извините, — сказал незнакомец, закрывая дверь.

В этот момент она улыбнулась, поняв, почему именно Дронго сделал это, и открыла рот. Поцелуй получился более долгим, чем он ожидал. Настоящим. Они стояли так еще несколько секунд. Потом смущенно отпрянули друг от друга.

— Извините, — сказал Дронго, — я не хотел, чтобы наш разговор прервали.

— Первый раз в жизни меня целуют и извиняются, — призналась Габриэлла. — Вы употребляете «Фаренгейт». Это мой любимый парфюм.

— Да, — кивнул Дронго, — а у вас, кажется, Гуччи. Но его ароматы бисексуальны. Вы не боитесь так открыто бросать вызов?

Она усмехнулась. Потом взглянула на Дронго.

— Что теперь мы будем делать?

— Нам нужно выйти отсюда и найти место, где можно спокойно поговорить, — сказал Дронго. — Вы не знаете, куда мы могли бы пойти? Боюсь, что нам лучше сейчас не выходить из здания. Пусть наши преследователи думают, что мы уже сбежали, и ищут нас по всему универмагу.

— На пятом этаже есть комната психолога, — сообщила Габриэлла. — Это моя подруга. Она сегодня в Кельне, и ключи от кабинета у меня. Если хотите, мы поднимемся туда.

— Идемте, — сразу согласился он.

Они вышли из комнаты и прошли к аварийной лестнице. Осторожно открыв дверь, вышли на лестницу и поднялись на пятый этаж. Здесь было тихо, людей не было видно. Габриэлла достала ключи и открыла дверь. Они вошли в комнату, и она заперла дверь. Здесь стоял стол и несколько стульев. Висели копии картин импрессионистов. В соседней комнате находилась кровать и несколько кресел, где сотрудники могли расслабиться под успокаивающую музыку. Габриэлла прошла к столу и села в кресло психолога.

— Садитесь, — указала она на соседнее кресло. Дронго положил плащи и сел напротив нее.

— Вы из Москвы, — сказала женщина. Она не спрашивала, это было утверждение.

— Да, — кивнул он.

— Шилковский на самом деле жив, или вы мне солгали?

— Жив. Он перенес несколько операций, был в очень тяжелом состоянии, но выжил.

— Слава Богу, — произнесла она с чувством. — Мы считали себя виноватыми в их смерти. Все произошло так неожиданно и так быстро. Мы думали, что Хеелиха и Шилковского убрали по приказу из Москвы.

— Я вас понимаю.

— У вас есть его адрес? Хотя нет, не нужно. Спустя столько лет.

Он молчал, ожидая, когда она выговорится.

— Первое время было так ужасно. Ни во что не хотелось верить, я никому не могла верить. — Она достала из сумки сигареты, потом посмотрела на запертую дверь и убрала пачку чисто подсознательно, как бывший профессионал. Она верно вычислила, что сигаретный дым могли почувствовать в коридоре и найти их в этом убежище.

— Хорошо, что вы мне сказали о Шилковском, — призналась женщина. — А насчет остальных тоже правда?

— Да. Нигбур погиб несколько дней назад в автомобильной катастрофе. А два дня назад в Тель-Авиве кто-то стрелял в вашего бывшего коллегу Оливера Бутцмана. Он чудом остался жив, хотя его положение еще достаточно сложное.

— Непонятно, — нахмурилась она, — кому понадобилось убивать Бутцмана. Он был прекрасным человеком.

— Вы хорошо знали Гайслера?

— Конечно, хорошо. Мы работали в одной группе. А почему вы спрашиваете?

— В Израиле считают, что именно он стрелял в Бутцмана.

— Карстен Гайслер стрелял в Бутцмана? — Она медленно покачала головой. — Никогда в жизни. Никогда. Либо вы блефуете, либо в Тель-Авиве произошла какая-то ошибка. Это абсолютно исключено.

— Почему?

— Он не станет стрелять в Бутцмана. Это невозможно.

— Тем не менее кто-то выстрелил в вашего бывшего коллегу. И у следователей есть все основания полагать, что это сделал Гайслер.

— Значит, они ошибаются. — Она снова взглянула на пачку сигарет. Но не притронулась к ним.

— Что значит ошибаются? Почему вы так в этом уверены?

— Гайслер обязан жизнью Бутцману. Он его спас в восемьдесят восьмом, в Марокко. Тогда в дом, где должна была состояться встреча, заложили взрывчатку. Бутцман успел в последний момент предупредить Гайслера. Он спас ему жизнь, и Карстен об этом всегда помнил.

— Значит, вы считаете, что он не мог выстрелить?

— Никогда, — твердо сказала она, — никогда. Нужно было знать Гайслера. Это неправда.

— В таком случае чем вы можете объяснить эти покушения?

— Не знаю. Я сама заметила, что за моим домом установили слежку. Я думала, что это обычная проверка. Здесь часто проверяют прибывших с Востока. Но потом заметила, как профессионально они меня «ведут», и поняла, что это специалисты из другого ведомства.

— Вы помните ноябрь восемьдесят девятого, когда вы вывозили документы из архивов?

— Конечно, помню. Тогда убили Хеелиха и Шилковского. Черт возьми, никак не могу привыкнуть, что он жив. Интересно было бы на него посмотреть.

— Он изменился.

— Мы все изменились.

— Вы сдали документы и возвращались все вместе. Правильно?

— Да. Но у нас спустилось колесо. Менарт решил его поменять, а полковник Хеелих не стал ждать. Он собирался ехать за ребятами и Шилковский попросил взять его с собой. Они поехали в машине полковника за оставшимися ребятами. В здании оставались Нигбур и Вайс. Как раз в этот момент толпа прорвала Берлинскую стену, и мы опасались погромов.

— Что было потом?

— Мы остались вчетвером. Я, Менарт, Гайслер и Бутцман. Как странно, что мы остались именно вчетвером. Потом Гайслер сказал, что напрасно мы отпустили Хеелиха. Нужно было ехать всем вместе. А Бутцман сказал, что напрасно мы сдали документы русским. Их можно было продать.

— Продать?

— Да, я точно помню, что он сказал «продать». Но потом сам засмеялся и добавил: «Кому они будут нужны, ведь скоро не будет ни нашего государства, ни нашей разведки». Только Менарт молчал. Он возился с колесом и ничего не говорил. Потом мы поехали дальше и забрали Нигбура с Вайсом. К этому времени выяснилось, что Хеелих и Шилковский еще не вернулись. Мы поехали обратно и увидели, что они убиты. Вернее, убитого Хеелиха и тяжело раненного Шилковского. Неужели он выжил? Мы были убеждены, что он умер.

— Чудом, — кивнул Дронго. — А Бутцман мне не говорил, что вы сначала забрали Нигбура и Вайса, а потом поехали за Хеелихом.

— Может, он забыл. — Она тихо вздохнула. — Прошло столько лет, а я помню события той ночи во всех подробностях. Собственно, та ночь разделила мою жизнь на две части. В первой была Восточная Германия, служба, командировки, мои коллеги. Во второй — эта сытая, спокойная, равнодушная Западная Германия с ее устоявшимися правилами и привычками. Мне еще повезло, я встретила своего будущего мужа и переехала сюда. Потом родились дети. Первое время я здесь сходила с ума от тоски и скуки. В нашей прежней стране люди были гораздо приветливее, умели смеяться и плакать, не были такими равнодушными. А здесь — вежливость и политкорректность. Здесь никого не интересует, что у тебя в душе, какие у тебя проблемы в семье. Пришла, отработала и ушла. Вот такая у меня теперь жизнь. После моей прежней привыкнуть к этой было достаточно сложно. Но я смогла.