Дети Левиафана (СИ) - Киров Никита

— Я сдержу слово. Но после этого, надеюсь… я тебя больше не увижу никогда. Ты для меня мёртв.

— Засунь-ка эти деньги себе в жопу, — Эйнар сплюнул кровь на подбородок. — И проваливай куда хочешь. Надо было бросить тебя в той хижине. Или выдать аниссарам.

Людвиг дёрнулся.

— Пойдём, Васур, — сказал он. — Только обещай, но не будешь использовать ту штуку без нужды? Хорошо? Это опасно. Для тебя и всех остальных.

Рыцарь пошёл к городку, не оборачиваясь, поводырь подался за ним. Эйнар смотрел им вслед. Возомнивший о себе благородный сынок, малолетний ублюдок, печальная одноглазая принцесса. Я слово сдержу, как же. Но придётся тащиться в город, больше некуда.

Только в Лефланде ничего нельзя сделать без денег, а все сха, что были, ушли на дно вместе с разбитой галерой. Все монеты потеряны из-за этого кровожадного недоумка.

Людвиг и Васур отошли далеко. Может, это не вина рыцаря? Может, надо было попробовать сделать всё вместе… нет, всё не так.

Они отходили всё дальше. Эйнар перевернулся набок. Всё должно было закончиться иначе и в этом нет вины парня. Единственная вина Людвига — что он нашёл такого друга, который неспособен признать вину за то, что случилось сегодня. И в том, что случилось в детстве. Оказывается, Людвиг знал об этом. Всё это время он знал. Это хуже всего. Даже не получилось оправдаться.

Эйнар всё ещё лежал на горячем песке. Может, просто лежать, пока не умрёт? Но нет, ему, северянину, не хочется вариться заживо. Он пойдёт дальше, насколько хватит сил. Если погибнет… ну что же, теперь никто о нём не пожалеет. Он сам всё потерял. Снова.

Глава 8.2

— Двадцать сха за переправу? — Людвиг почесал затылок. — А это сколько?

— Двадцать сха — это двадцать сха, — ответил паромщик на дикой смеси Старого языка и современного наречия.

— У меня есть серебряные монеты.

— Ну если их у тебя пара килограммов, то я погоню свою старушку.

Старушка — это паром, пузатая посудина, построенная, похоже, в Старом мире. Два килограмма серебра, сколько это? А что такое килограмм? Хотя какая разница, всё равно монет почти не осталось. Но где-то должна быть та пластинка, которую подарил нордер. Людвиг открыл сумку, что поискать. Внутри только всякая походная мелочь, безделушки, вроде древней таблички с нарисованным рыцарем, куча крошек и кантар с ключами. И что делать с капсулой? Неважно, решит потом, прозрачная монетка с чем-то блестящим внутри затаилась на самом дне.

— Это одно сха. А нужно двадцать.

Паромщик дважды растопырил пальцы на обеих руках. Мизинцев не хватало. Он задумался и ещё раз показал пальцы, но только на одной руке.

— А где взять эти сха?

— Есть много способов. Я вот жду, когда кому-нибудь понадобится на тот берег и беру по двадцать сха за переправу.

— Спасибо, — Людвиг посмотрел за борт. Цветная вонючая жижа не очень располагала к купанию.

— Плыть не советую, — паромщик опустил в воду железную трубу, и она задымила.

Значит, вариант с переправой отметался. Васур куда-то скрылся и Людвиг не знал, где его искать. Да и не хотел, если честно. В этой Акире, как паромщик назвал городок, смертельно жарко, намного хуже, чем в деревне. Пот пропитал куртку и даже повязку на голове. Доспех нагрелся, а раскалённый гвоздь выпустил шипы.

Вода во фляжке закончилась. Людвиг сел в пыль у маленького дома, прячась от солнца и горячего ветра. К мокрому лицу прилипал песок. Вот теперь самое время обдумать, что делать дальше. На помощь больше нечего рассчитывать. Нордер ушёл и о нём стоит забыть, как и о том, что случилось в деревне. Лучше никогда об этом не вспоминать.

Они обманули его, билось в голове.

Пора смотреть своими глазами, как учил мастер Рейм. Правда, глаз теперь один. Акира необычное поселение и очень напоминала окрестности Стеклянного города. Такие же широкие улицы, но заваленные песком вместо серого камня под ногами. Дома уродливые и кривые, редкий достигает двух этажей. Повсюду стеклянные вывески с надписями на Старом языке. Такое впечатление, будто кто-то непременно хотел, чтобы город выглядел, как в древности, но строители просто скопировали здания, не понимая, почему они построены именно так. Получилось ужасно.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Зараза, — Людвиг перевернул фляжку. Пусто.

В городе делать нечего. Нужно идти вдоль реки, но в таком состоянии и без припасов можно умереть по пути ещё до вечера. Надо купить воды и еды, но где взять деньги для этого? Да и куда идти?

Солнце заглянуло за угол дома, выжигая тень и сгоняя с места. Прохожих попадается мало, но все они очень странные. Многие из них вооружены, но не чем-то экзотичным, а мечами разной формы. Ни у кого нет доспехов, лишь просторные штаны и то ли куртки, то ли рубашки. При встрече они или здоровались друг с другом, или злобно посматривали. На Людвига смотрели, как на какую-то диковинку и посмеивались за спиной.

У одного прохожего не было ноги, из колена торчала искривлённая железная палка, на которую он наступал. У другого не было носа, вместо него круглая крышка с отверстиями. Сидевший в тени юнец с впалыми глазами держал в руке лихтер, как у нордера, и нагревал стеклянную трубочку. Из неё шёл дым, который юноша вдыхал и начинал хихикать. Редкие безоружные люди быстро пробегали, стараясь не привлекать внимания.

Но Людвиг чувствовал, что самый странный тут он, долговязый и слепой на один глаз парень в доспехах. Хотелось пить. В деревне был колодец с вкусной водой. Так приятно было сидеть в тени и о чём-нибудь разговаривать с Ханной. Она тогда…

Она обманула его, как и все они. Почему они не сказали, кто эти люди в ущелье? Столько погибло с двух сторон, это же можно было предотвратить. Но они лгали ему, даже лучший друг ему не верил. И ещё обвинил в этом Людвига!

Он сжал кулаки так сильно, что ногти больно впились в ладонь.

— Куда ты прёшь? — раздался грубый отклик. — Варвар!

На пути стоял мужчина. Ветер трепал полы расстёгнутой рубашки, оголяя волосатое пузо. На поясе висел чёрный, чуть искривлённый меч с длинной рукоятью. Из-под коротких штанов торчали кривые ноги с жёлтыми проводами, вживлёнными прямо под кожу.

— Эта часть города принадлежит Сэйбингам, — сказал другой человек, подходя со спины. На месте правого глаза у него тусклая красная лампочка.

— Я ухожу, — пробормотал Людвиг.

— Плати штрафные!

К ним присоединился третий. Вместо левой кисти у сопляка железные прутья, похожие на пальцы.

Вот и конец. Даже если бы остались оба глаза, драться против троих невозможно. Придётся подыхать тут, в месте, где труп Старого мира ещё смердит.

— Плати двадцать сха! — завизжал толстяк.

Людвиг убивал тех, кого считал бандитами, но кто ими не был. И теперь боится настоящих разбойников? Он несколько раз вздохнул, пытаясь успокоиться. Ярость не уходила, но становилась более податливой. Она не требовала, как раньше, рубить не глядя. Она требовала убить всех троих.

Это из-за тебя, вспомнился крик нордера.

— Ну и чё ты встал? Гони медь!

— Денег у меня нет. Зато стали сколько хочешь.

На мгновение чувство стыда за дурацкую фразу оказалось сильнее злости. Ну ладно, об этом никто не узнает. Людвиг вытащил меч и несколько раз согнул гибкий клинок. Любимая стойка левым боком к сопернику больше не эффективна, нужно сильно доворачивать голову, чтобы видеть врага.

Троица переглянулась и достала мечи, такие же, как у храмовников. Только оружие служителей Церкви светилось чёрным и резало металл, а у этих обычная сталь, не лучшего качества, покрашенная, чтобы не ржавела. А отверстия вдоль рубящей кромки слишком неровные. Подделка под старину?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

А сами бандиты? Для чего нужны провода под кожей у толстяка? Видит ли одноглазый через линзу? Почему сопляк держит тяжёлый меч только правой рукой? Металлические пальцы левой не предназначены для хвата?

— Мы братья Дюбуа, — сказал одноглазый. — Я Жак, это Жан, а это Жан-Батист.

Толстяк кивнул.