Корабль плывет - Николай Караченцов

— Почему из Орли?

— Там только что была авария, загорелся самолет, а у вас травма, ожоги…

— Нет, я только что со сцены.

На другой день за мной заехал Пьер на своей огромной машине с водителем. Я на костылях спустилась вниз, и мы поехали на финал спектакля. Когда мы вошли в зал, раздалось вот это: «Я умираю от простой хворобы…», и мы, не сдерживаясь, зарыдали в два голоса. У него был длинный шарф на шее. Мы поделили его на две части: одним концом вытирала слезы я, а другим — он. Так и закончился вечер.

Я поражалась тому, что он, как ребенок, воспринимал этот финал. Я — актриса, и в силу моей профессии я «завожусь» от того, что происходит на сцене. Живу происходящим. Я Колиного героя вижу лежачим, как бы его смерть, и на это реагирую. Но Пьер был зритель. А реагировал настолько эмоционально! Он плакал и восклицал: «Это гениально! Гениально!»

Он подыскивал для Коли какие-то новые роли, приносил ему пьесы, просил, чтобы их срочно перевели.

Париж и Пьер Карден остались для нас в том, незабываемом времени. Парижские улочки… кафе… музеи… Как-то он мне звонит в номер и говорит: «Люси, мы идем сегодня в «Мулен Руж» после спектакля — надевай шляпку, меха». Я подобающе оделась: шляпка, меховое манто. Меня потрясло то, что он сказал: «Я вас представлю всему «Мулен Ружу»!» Значит, входим, заканчивается какой-то номер на сцене, луч прожектора падает на Пьера Кардена; он говорит: «Я должен вас познакомить с русской звездой, которая сейчас находится в Париже с гастролями спектакля ««Юнона» и «Авось»»!» Пьер показывает рукой на Колю, и на него направляется луч прожектора.

Раздаются аплодисменты. «И его очаровательная подруга Люси!». Мне Коля шепчет: «Давай уж без костылей!» И я отбрасываю костыли и стою минуту на одной ноге и потом падаю на руки, подхватившему меня официанту… Прожектор с меня тут же убирают. Но был это очень эффектный момент: я в перчатках, в мехах, в шляпе — падаю…

У меня есть фотография, на которой Коля стоит вместе со всеми этими полуобнаженными красавицами «Мулен Ружа», с перьями на голове. Кругом одни только обнаженные груди, и там, где-то между ними Колина голова…

Когда мы уезжали, Пьер Карден плакал. Он целовал Колю и говорил: «Как жаль, что кончились эти мои счастливые дни!»

У Кардена — специальные агенты во многих странах мира, которые ему сообщают: «Вот здесь произошло чудо!» И он сразу же вылетает на место происхождения этого чуда. Он ездит по миру, смотрит и отбирает то, что относится к редчайшей категории чуда.

Он сам не ставит музыкальные спектакли, но прекрасно знает эту сценическую форму, ее специфику. И как только ему сообщили, что в Москве аншлаг на «Юноне», он сразу прибыл в Москву. Он понял уникальность нашего спектакля, увидел сочетание талантов, стопроцентное Колино попадание в роль, его яркую индивидуальность. Он это оценил и полюбил. А через несколько лет повторил гастроли, но только уже в Нью-Йорке.

Когда с Колей случилась беда, Пьер Карден прислал сначала телеграмму, а затем письмо. Он написал: «Дорогой Николя, я понимаю, что ты не сможешь прочесть, но прошу прочесть тебе твоих близких, Люси. Я с вами, моя любовь по-прежнему с вами. Я помню те прекрасные дни. Чем я могу помочь? Всегда ваш…» Потом он приехал в Москву и привез Коле в подарок золотые запонки с изображением лошадиных голов. Кони такие рвущиеся, скифские.

В Москве Карден вел переговоры по поводу того, чтобы показать «Юнону» в Ницце, где у него, по-моему, огромная вилла и где живут его друзья: актеры, режиссеры, композиторы, художники. Он хотел подарить им ««Юнону» и «Авось»» в год ее 25-летия.

Он посмотрел спектакль и уехал в Париж. В Ниццу отправились наши постановщики, чтобы понять, как монтировать спектакль на местной сцене. И вдруг Карден написал в театр: «Извините, я не смогу вас принять». Я думаю, что он отказался потому, что это уже совсем другой спектакль, а не тот, что был раньше. Новой «Юноной» он не смог бы удивить своих друзей в Ницце. Я так к этому отношусь. Удивить в этом спектакле уже действительно нечем.

А в театре все уже готовились к гастролям…

И сейчас мы ему тоже пишем через мою подругу-переводчицу. Мы пишем ему нежные письма с благодарностью, с любовью…

Граф Резанов

Масштаб его авантюризма — за гранью. Можно быть игроком, можно рисковать, на чем-то заводиться, куда-то заноситься, но здесь уже непостижимый размах. Графа можно отнести к тем уникальным людям, которые двигают вперед человечество. Вознесенский написал красивые слова: «Он мечтал, закусив удила, свесть Америку и Россию. Авантюра не удалась. За попытку — спасибо».

Мне Андрей Андреевич давал книги, напечатанные в разных странах, которые в какой-то степени касались графа Резанова и его времени. И в поэме, и в спектакле есть то, что называется художественным вымыслом, хотя история графа реальная. Действительна и история с Кончитой, девочкой, фактически правящей в Сан-Франциско в начале прошлого века. Она сама пришла к Резанову на корабль, благодаря ей были подписаны первые контракты. То, что у меня с Резановым совпали имена и отчества, Вознесенский называл фатальным совпадением.

Граф считался одним из богатейших людей в России. Шесть домов только в Петербурге. Он заметен уже при дворе Екатерины, был любимцем императора Александра. В спектакле возник такой социальный посыл: граф рвется снова в Америку, а его царь не пускает. Он пишет прошения Румянцеву, еще кому-то, его не пускают. Но в конце концов прорывается. В настоящей жизни было не совсем так. После смерти при родах 22-летней жены 40-летний Резанов находился в страшной хандре. Роль графа при дворе видна по такому факту: сам император выехал к похоронной процессии, чтобы поклониться праху молодой Анны Резановой. Граф был вхож в знаменитую туалетную комнату дворца, где ночью решались судьбы империи. Именно там обсуждался вопрос о связях с Америкой. Так что царская охранка его никак не гноила. Но что делать — спектакль ««Юнона» и «Авось»» был выпущен в советские времена.

Если продолжить настоящую историю графа, он, несомненно, образованный человек, свободно владеющий испанским, и, похоже, именно поэтому, а также чтобы отвлечь его от тоски, царь распорядился сделать графа начальником экспедиции из русской тогда Аляски в испанскую тогда Калифорнию. Знаменитый мореплаватель Крузенштерн оказался под началом Резанова. И отношение к графу моряков было неоднозначным, похожим на отношение карьерных мидовцев к новому послу, который до того служил секретарем обкома. Но Резанов был человеком очень сильным и по-российски широким, сумел изменить ситуацию.