Человек-волк - Альфредо Конде

Плавание к замку Сан Антон в конечном итоге стало своего рода зрелищем, и маленькое путешествие к нему с пристани Парроте превратилось в обязательную воскресную морскую прогулку, пришедшуюся по душе жителям Коруньи. Дон Педро уверял меня, будто моя слава так велика, что туда прибывали люди из Ферроля и Сантьяго и даже из других городов королевства Галисия, только бы оказаться рядом со мной, ощутить близость человека-волка. И лишь постепенно и неохотно они перестали приезжать, не находя отклика на свои крики. Об этом, должно быть, весьма сожалеют моряки, перевозившие их на своих рыбачьих лодках. По словам дона Педро, некоторые из этих моряков побывали в Америке. Я тоже сожалею об этом. Теперь я не слышу их голосов. И моря не вижу. Но я слышу его.

Пока я находился в этой камере, я успокаивался, стоило мне только обратить взгляд к горизонту, казавшемуся бескрайним. Раньше мне было неведомо сие отдохновение для ума, состоящее в том, чтобы полностью предаться созерцанию горизонта. Никогда прежде до перевода в Корунью я не видел моря. Теперь я должен признать, что первый взгляд на него вызвал у меня головокружение. Я очень испугался, когда мне пришлось сесть в лодку, на которой меня доставили в замок Сан Антон.

Я знал, что дон Висенте как-то переплыл Миньо на лодке, не сходя с лошади, поскольку уверял, что в случае, если лодка перевернется, животное сможет доплыть вместе с ним до берега, а относительно себя, если бы ему пришлось плыть по воле бурного потока, не имея возможности ухватиться за поводья верного коня, он этого утверждать не мог. Но у меня не было никакого животного под рукой, за которое я мог бы ухватиться, разве что за уши стражников, следивших за моей перевозкой. Мне было страшно. И я почувствовал себя спасенным, когда ступил на маленькие ступеньки пристани, к которой мы причалили.

Но теперь меня заключили не в камеру, нависавшую над водой, как раньше, а в одно из самых дальних внутренних помещений замка, расположенного в полном уединении на острове посреди моря, близ города. Мне никогда не убежать отсюда, поскольку я не умею плавать.

Шум моря, окружавшего мое заточение, его постоянное незримое присутствие немало способствовали тому, чтобы я прислушался к угрозе адвоката, готового спасти меня лишь ради собственного успеха на профессиональном поприще и добившегося этого с той же холодностью и расчетливостью, с какими я приговаривал к смерти свои жертвы, дабы возвыситься над своим происхождением. Потому-то я и принял эту угрозу и взял на заметку предупреждение, которое она в себе заключала. Нельзя сказать, что теперь мы не знаемся друг с другом. Я проявил покорность и послушание и никогда больше не давал ему повода для недовольства. Но я никогда этого не забуду.

Девятого ноября 1853 года дон Педро Паскасио Вальдес в качестве председателя, дон Хуан де Мата Альварадо, дон Антонио Родригес Рока, дон Феликс Эремчум и дон Эусебио Моралес Пучдебан в качестве членов суда приняли решение, что следует отменить, и отменили приговор от шестого апреля, рекомендованный судьей первой инстанции Альяриса, приговорив меня к пожизненному заключению с лишением гражданских прав, полным пожизненным запрещением заниматься какой-либо деятельностью, а также передачей под надзор властей на протяжении всей жизни в случае получения помилования и освобождения от основного наказания. Они также постановили, что все проданное имущество должно быть возвращено тем, кто обладает на него правом, что меня освобождают от обвинения по пункту причинения насильственной смерти, одобряют отложение рассмотрения дела Доминго Алонсо, принятое четвертого февраля, и требуют придания земле, в соответствии с церковным обычаем, костей, найденных в горах. Я был спасен! Пресса, наука и высочайшее вмешательство добились этого!

Когда я выслушал приговор и понял, что его чтение завершено, я остолбенел, наслаждаясь тишиной, воцарившейся в зале; затем я повернул голову в ту сторону, где, как я знал, должен был узреть суровое выражение лица дона Висенте Марии и Барбары, которую я даже не предполагал увидеть такой испуганной. Теперь я действительно был Человеком-волком. Суд не признал меня невиновным в моих преступлениях, но освободил меня от смертной казни. К тому времени я уже хорошо усвоил, принимая во внимание все произошедшее, что именно газеты спасли меня от виселицы, освободили от смертной казни и пока что приговорили к пожизненному заключению, а там уж посмотрим.

Я — Человек-волк. Когда я выслушивал окончательный приговор суда, я понял, что сомнение, усердно посеянное мною, орошенное письмом мистера Филипса и санкционированное королевским вмешательством, наконец-то дало свои плоды. Я — Человек-волк.

Все, что смаковали газеты, утверждал мистер Филипс и произносили в суде, навсегда останется в сознании людей. Это было равнозначно тому, чтобы в той или иной форме признать, что я тот, кем себя объявляю. Человек-волк, бедный, умственно ущербный человек-волк, невежественный, суеверный крестьянин, жалкий плод отсталой и угнетенной общественной среды.

Барбара потерпела поражение, Фейхоо оказался всего лишь бедным народным лекарем, королева была великодушна. Мистер Филипс превратился в солидного ученого, чей голос, повествующий об обстоятельствах моего дела, вскоре будет слышен на всех международных форумах. Руа Фигероа опубликует книгу о моем деле, а я выйду на свободу через несколько лет в связи с какой-нибудь чудесной королевской амнистией, а то и раньше. Все это я понял в тот самый миг, когда был зачитан окончательный приговор суда.

Я продолжал смотреть на врача-писателя, пока не удостоверился в том, что его взгляд изменился и в нем проявилось восхищение моим умом, и тогда я с удовлетворением принял его. К тому времени взгляд Барбары тоже изменился. Теперь он был полон ненависти, она поняла, что я добился своего, что я спас себе жизнь. Она ждала своей очереди, удобного момента, чтобы обрушить на меня всю горечь крушения своих надежд, всю свою жажду мести. Теперь она была как я, только вот не убивала. Но я понял, что она может сделать это в любой момент, когда, не отрывая от меня взгляда, она плюнула прямо перед собой, и ей было все равно, в кого может попасть ее плевок. Теперь она совсем сравнялась со мною. Быть таким, как я, гораздо проще, чем это могло бы показаться чувствительным душам.

Руа Фигероа наслаждался своим триумфом, неспешно собирая бумаги, получая удовольствие от того, что большая часть судебных заседателей взирала на него с профессиональным уважением, если не с восхищением. Он знал, что ему еще предстоит продолжение дела, что прокурор обжалует приговор и ему вновь придется отстаивать свое мнение. Но даже в наихудшем из случаев, в том невероятном случае, если я вновь буду приговорен к смерти, оставалась реальная возможность, что исполнение приговора будет приостановлено в ожидании высочайшего решения, — иными словами, как бы там ни было, я уже спас себе жизнь, и еще прольются реки чернил, еще более, еще гораздо более побуждающие к прощению душу королевы и души всех остальных людей.

Мой адвокат бросил на меня такой взгляд, какой плотник мог бы бросить на самую прекрасную мебель, которую он когда-либо создал, когда ум его уже озабочен созданием новой; а может быть, на самую ужасную и бесполезную из всех, какую ему приходилось делать из-за в недобрый час взятых на себя обязательств, вопреки собственной воле или же по вине низкосортного или гнилого материала, когда изделие уже продано и он намеревается заняться изготовлением следующего, — иными словами, он взглянул на меня с выражением, в котором можно было в равной степени угадать как гордость, так и полное безразличие.

И этого выражения я тоже никогда не забуду. В свое время Руа Фигероа пришел ко мне, заставив оценить его готовность защищать меня по разряду бедных клиентов. И пока я жив, я всегда буду помнить, что его поведение, корыстное и хладнокровное, оказалось гораздо более полезным не только для моих целей, но и для его собственных, нежели поведение Фейхоо и Барбары. И даже Бастиды. Все трое действовали, подчиняясь страсти, которая пробуждает стремление к справедливости, но им это нисколько не помогло. Что уж говорить о судьях, пребывающих под гнетом общественного мнения, возбужденного прессой и милостивым королевским вмешательством, которое произвело на них такое сильное впечатление и которому они не смели противоречить? Итак, следует всегда держать голову холодной. Всегда. Нельзя подчиняться никакому влиянию, и пусть все происходит в соответствии с твоей собственной волей, а не чужой.

Я отвел глаза от моего адвоката с его отстраненным взглядом и посмотрел на прокурора, выступавшего в судебном процессе против меня. Должно быть, несладко это — столько пережить, зная, сколько он, о человеческой натуре; ведь получив такое количество приобретенных подобным образом знаний, познакомившись с реальностью вроде той, которую ему только что предоставил я, человеческое существо, будь то прокурор или нет, должно чувствовать себя свободным от истин, которые проповедуют нам люди вроде дона Педро Сида и которые в конечном счете всегда оказываются необходимыми. Для чего? Ну, хотя бы для того, например, чтобы воспитывать сознание простых душ и не позволять им растлиться. Это уже немало. И служит целям обустройства общества.