Трампеадор - Антонио Арлетти

Франческо уже встал и разжигал огонь. Чувствовал он себя превосходно, и я порадовался, что не придется везти его по реке завернутым в шкуру гуанако.

Единственным напоминанием о слишком обильном ужине осталась тоненькая корочка на нижней губе.

Когда пришел дон Педро, мы снимали шкурку с нутрии. Он вежливо отказался от мате и обменялся с Франческо несколькими фразами об охоте. У него был смущенный вид человека, который совершенно не привык, но сейчас вынужден просить об одолжении. Наконец он решился. Кони, которых мы видим на другом берегу,—его.

— Их ровно десять. Десять несчастных лошадок, которых сумасшедшая кобылица уговорила перейти реку. Случилось это еще осенью, река в ту пору сильно обмелела. А когда утром мы увидели коней, вдруг начался прилив. И вот уже четыре месяца бедняги кони пасутся на том берегу, прямо напротив. Они очень соскучились по дому, часами глядят на ранчо, но переплыть реку не решаются. С тех пор Хуан уже не может охотиться с болеодорой на страусов и гуанако, а нам приходится ходить в селение пешком.

Я всю жизнь провел на лошади, и без нее мне так же неудобно, как без штанов. С рекой я никогда дружбы не водил, и у меня даже лодки нет. Хуан еще молод, но в смелости он не уступит мужчине. Он хотел перебраться через реку у Пасо-дель-Лимая. Путь туда и обратно займет не меньше двадцати дней. Я не разрешил — слишком уж это долго. Хоть нам и нелегко приходится, мы решили дождаться лета, когда река снова обмелеет. Но, увидев вас, Хуан снова стал рваться на тот берег, за конями. Я согласился.

Если вы его перевезете, он сможет переправиться в Пасо-дель-Лимая на пароме и дней через пять будет дома.

Для двух старых морских волков просьба дона Педро была сущим пустяком, но времени это отняло бы порядочно. Пересечь реку в этом месте немыслимо, и нам предстоит спуститься вниз по течению.

Куда более трудным будет возвращение. Грести против течения — напрасный труд, и целых два километра нам придется плестись берегом, волоча за собой каноэ.

Словом, работа нас ждала нелегкая, но для нашего гостя мы готовы были и на большее. Меня очень удивляло необычное волнение и беспокойство дона Педро. Вначале я приписал его смущению человека, который привык справляться с любыми трудностями, а теперь вынужден просить об одолжении. Но все объяснялось совсем иначе.

— Хуан мой единственный сын, и я хочу, чтобы он пережил меня,— продолжал дон Педро.— Я не побоялся бы отпустить его на коне в горы: когда сын едет верхом, то кажется, будто он врос в седло. Но вот переправа через реку меня немного пугает. Не хочу вас обидеть, но реку надо почитать.

Тут он стал объяснять, как нужно обращаться с этим капризным божеством, и я уловил в его словах недвусмысленный совет не возвращаться назад, если с Хуаном что-нибудь случится.

Мы договорились встретиться в полдень. В знак дружбы я отдал старику остатки меда для его сладкоежки дочери.

Юный Хуан пришел один, серьезный и важный.

Отец снабдил его всем необходимым для дальней дороги: лассо, седлом, болеадорой. По лицу юноши можно было прочесть, что доверенная ему ответственная миссия наполняет его гордостью. Он старался держаться степенно и спокойно, как verdadero hombre — настоящий мужчина, и всячески умерял свою ребяческую радость.

Переправились мы без особых трудностей. Течение снесло нас вниз, чуть дальше задуманного, но с помощью Хуана мы пристали почти к тому месту, где паслись лошади. Здесь мы выгрузили снаряжение Хуана и его самого. Распрощавшись с нами, он, захватив лассо, отправился ловить своих скакунов, которые чуть поодаль наблюдали за нашими маневрами.

Мы двинулись вдоль берега, таща за собой тяжелое каноэ, а затем поплыли к своему лагерю.

Уже на середине реки мы увидели Хуана. Он подскакал на коне к берегу и махал нам сомбреро. В седле юноша казался совсем не таким неуклюжим, как в каноэ.

Дон Педро ждал нас на берегу у разведенного им костра. Он снова пригласил нас к себе на ужин. Под тем предлогом, что нам рано утром отправляться дальше, мы отказались. Честно говоря, мы боялись снова объесться козлятиной и еще больше — последней отчаянной атаки притаившейся оспы.

Всю ночь на противоположном берегу горел костер Хуана, посылая нам свой дружеский привет.

Хуан предпочел расположиться на ночлег между нашей палаткой и ранчито, отложив выступление в поход на следующее утро.

Он первую ночь в своей жизни спал не дома, а на берегу реки и хотел, чтобы родные и мы были свидетелями его боевого крещения. Как и всякий гаучо, он захватил с собой постель и еду.

Седло служило Хуану кроватью, круп лошади — подушкой, козья шкура — матрацем, попона (chiripa) — одеялом. Я так и не выяснил, превратилась ли со временем кровать в замысловатое южноамериканское седло или же седло — в кровать.

Оно вполне годится для обеих целей и кажется созданным дерзкой фантазией какого-нибудь современного архитектора.

Прожаренное ребрышко козленка отец дал Хуану только на этот вечер. По добрым здешним обычаям, утром Хуан позавтракает тем, что раздобудет на охоте. На коне, да еще с болеадорой, настоящий гаучо никогда не пропадет с голоду.

При пробуждении нас ждал приятный сюрприз: возле огня стояла большая деревянная миска, полная молока. Нам полагалось бухнуться на колени, громко вопя о чуде, если бы рядом не отпечатались следы Трини. Хотя она приходила по велению отца, это поручение доставило ей удовольствие. Ведь эти чужеземцы такие смешные, и очень интересно еще раз побывать у них в лагере.

Мы пообещали дону Педро, что на прощание непременно подплывем к его ранчо. Все семейство вышло нас встречать на берег реки. По знаку седобородого патриарха Трини подошла и протянула нам маленького разделанного козленка. Мы даже не пытались вежливо отказаться, потому что дон Педро мог кровно обидеться, а Трини ехидно усмехнулась бы. А сейчас она мило улыбалась, и глаза ее говорили: «Конечно, при вашем аппетите этого мало, но до вечера, верно, хватит».

Прощание было коротким, но очень сердечным.

За эти дни мы успели проникнуться симпатией друг к другу. Наше появление было для них самым крупным событием года, отодвинув на задний план даже эпидемию оспы.

Этот год наверняка войдет в их семейные воспоминания как «Е1 aflo de los gringos»[36]. Нам понравилось, что эти люди упорно сопротивлялись «цивилизации», которую несли с собой помещики, а их поразило, что мы сумели обуздать реку.

Все же дон Педро еще раз посоветовал нам обращаться о рекой повежливее. В порыве откровенности я признался ему, что сам боюсь реки еще больше, чем он.

— И Сантьяго так говорил... Бедный Сантьяго, это был настоящий мужчина!