Мясной рулет (Встречи с животными) - Джеральд Даррелл

Внизу в распоряжении Павло было много источников тепла. В гостиной стоял высокий торшер, которым он владел единолично: зимой он забирался под абажур, поближе к лампочке, и блаженствовал в тепле. У него была своя табуреточка с подушкой возле камина, но он отдавал предпочтение лампе, поэтому мы ее не выключали по целым дням, а счетчик накручивал сногсшибательные суммы. В первые же погожие весенние деньки Павло выходил в сад, где любил сидеть на заборе, греясь на солнышке, или бродил взад-вперед, вылавливая пауков и прочие лакомства. Примерно посередине забора была устроена зеленая беседка из увитых ползучими растениями шестов, и в эту гущу зелени Павло скрывался, если ему грозила опасность. Не один год тянулась его война с большой белой кошкой наших соседей: она, очевидно, полагала, что Павло просто какая-то необычная крыса и долг повелевает ей его прикончить. Она часами, не жалея себя, пыталась подкрасться к нему, но, так как белая шкура была отлично заметна на зелени листвы, ей ни разу не удалось застать Павло врасплох. Он дожидался, пока она подползет совсем близко, сверкая желтыми глазами, облизываясь розовым язычком, и, неспешной рысцой пробежав по забору, нырял в густое сплетение зелени. Оказавшись в полной безопасности, Павло вопил и улюлюкал, как уличный мальчишка, выглядывая из цветов, а одураченная кошка бродила вокруг, стараясь отыскать среди стеблей плюща дырку, куда могло бы протиснуться ее раскормленное туловище.

Возле забора, между беседкой, где прятался Павло, и домом, росли два небольших фиговых дерева, и мы вырыли вокруг них глубокие канавы, которые наполняли водой в летнюю жару. Однажды Павло разгуливал по забору, что-то бормоча себе под нос и охотясь на пауков, как вдруг, подняв голову, увидел своего злейшего врага - громадную белую кошку, которая восседала на заборе, отрезая ему путь к спасительной беседке. У него оставался единственный выход - отступить вдоль забора и удрать в дом, что он и сделал, во весь голос призывая на помощь. Конечно, жирная белая кошка не могла бежать с такой легкостью, как Павло, ей было далековато до циркового канатоходца, и все же она, медленно пробираясь по забору, стала нагонять Павло. Она, так сказать, висела у него на хвосте, когда он добрался до фиговых деревьев, со страху оступился и, закричав, полетел прямо в наполненную водой канаву под деревом. Он вынырнул на поверхность, задыхаясь и отфыркиваясь, и принялся плавать кругами, поднимая тучу брызг, а потрясенная кошка следила за ним глазами: вряд ли она когда-нибудь еще в жизни видела "водяную мартышку". К счастью, я подоспел раньше, чем она успела опомниться и выудить Павло из воды, и ей пришлось спасаться бегством. Я вытащил захлебывающегося от ярости Павло, и остаток дня он пролежал перед камином, завернутый в одеяльце, мрачно бормоча что-то себе под нос. Это происшествие настолько расшатало его нервы, что он целую неделю не высовывал носа из дому, а стоило ему заметить вдалеке белую кошку, как он поднимал крик и не успокаивался до тех пор, пока кто-нибудь из нас не сажал его к себе на плечо, где он чувствовал себя в полной безопасности.

Павло прожил с нами восемь лет, и нам казалось, что в доме завелся гномик-домовой: нас то и дело подстерегали разные неожиданности. Приспосабливаться к нам он не желал, пришлось нам приспосабливаться к его привычкам. Например, он настаивал на том, чтобы есть вместе с нами и непременно то же самое, что и все. Он ел из блюдечка, которое мы ставили на подоконник. На завтрак он получал овсянку или кукурузные хлопья с теплым молоком и сахаром; на второй завтрак ему давали зелень, картошку и ложку пудинга, какой ели все. Во время чаепития его приходилось силой держать подальше от стола, иначе Павло с пронзительным восторженным верещанием нырял в банку с вареньем: он искренне считал, что ее ставят на стол лично для него, и чувствовал себя глубоко оскорбленным, если вы не разделяли его точку зрения. Мы обязаны были ровно в шесть часов укладывать его спать, а если опаздывали, то заставали его нетерпеливо бегающим взад-вперед возле ящика комода - шерсть у него стояла дыбом от гнева. Нам пришлось научиться никогда не захлопывать дверь, не посмотрев, где Павло, - он почему-то очень любил сидеть наверху и предаваться размышлениям. Но самое ужасное, по его мнению, уйти на весь вечер, оставив его в одиночестве. Когда мы возвращались, он без обиняков выражал нам свое крайнее возмущение; мы впадали в немилость; он презрительно поворачивался к нам спиной, когда мы с ним заговаривали, или уходил в угол и сверлил нас оттуда пристальным взглядом, с лицом, перекошенным от гнева. Примерно через полчаса он весьма неохотно сменял гнев на милость и с царственной снисходительностью принимал кусочек сахара и глоток теплого молока перед отходом ко сну. У Павло совершенно так же, как у людей, менялось настроение: когда он бывал не в духе, он ворчал и ругался и порой готов был цапнуть вас ни за что ни про что. Зато, когда разнеживался, подбирался к вам, сияя от любви, очень быстро высовывая и убирая язычок, причмокивая губами, и, вскочив на плечо, страстно покусывал за ухо.

По дому он передвигался особым образом: он не любил спускаться на землю и старался не касаться пола, если это было возможно. В родном тропическом лесу он перебирался бы с дерева на дерево по лианам и веткам, но в пригородном доме таких удобств не предвиделось. Поэтому Павло передвигался, как по дорожкам, по планкам для картин, скользя с неимоверной скоростью на одной руке и одной ноге и складываясь пополам, как мохнатая гусеница, пока не добирался до подоконника. Он взлетал вверх по гладкому краю двери с такой грацией и непринужденностью, с какой нам не удалось бы взбежать по парадной лестнице. Иногда он ухитрялся часть пути проделать на спине у нашего пса, прыгнув на него сверху и цепко держась за шерсть, как крохотный Старый Водяной. Пес, который успел усвоить, что особа Павло священна и неприкосновенна, молча бросал на нас умоляющие взгляды, пока мы не снимали мартышку у него со спины. Он недолюбливал Павло по двум причинам: во-первых, пес не понимал, почему это похожее на крысу создание беспрепятственно разгуливает по всему дому, а во-вторых, Павло докучал ему и донимал его, не жалея сил. Обезьянка свешивалась с подлокотника кресла и дергала пса за брови и усы, тут же отскакивая на безопасное расстояние. А то еще, дождавшись, пока пес уснет, Павло совершал молниеносный наскок на его беззащитный хвост. Однако временами заключалось нечто вроде вооруженного перемирия, и пес лежал, растянувшись перед камином, а Павло, сидя у него на боку, старательно приводил в порядок его лохматую шкуру.

Когда настал его смертный час, Павло обставил свой уход в лучших викторианских традициях. Несколько дней ему нездоровилось, и он все время лежал в комнате сестры на широком подоконнике, застеленном его меховым одеяльцем, и грелся на солнышке. Как-то утром он вдруг стал отчаянно кричать на мою сестру, и она, переполошившись, громко позвала всех нас, уверенная, что он умирает. Вся семья, побросав свои занятия, кинулась наверх, в ее спальню. Мы столпились возле подоконника и внимательно вглядывались в Павло, но ничего особенного как будто с ним не происходило. Он охотно выпил молочка и откинулся на своем меховом ложе, глядя на нас блестящими глазами. Мы совсем было успокоились, решив, что это ложная тревога, когда он внезапно весь обмяк. Мы в полной панике насильно раскрыли ему рот и влили туда еще немного молока. Он понемногу пришел в сознание и лежал, не шевелясь, у меня в сложенных лодочкой ладонях. Он взглянул на всех нас, собрал последние силы, высунул язычок и чмокнул губами, в последний раз выражая свою любовь. Потом уронил головку и спокойно скончался.

Дом и сад осиротели - там воцарилась такая пустота, так не хватало его задорной крохотной фигурки, его яркой индивидуальности. Никто из нас, заметив паука, уже больше не кричал: "Где Павло?" Никогда больше нам не приходилось просыпаться ни свет ни заря, чувствуя переступающие по лицу холодные лапки. Он стал одним из нас, сделался членом семьи, а это не удавалось ни одному из наших домашних любимцев, и мы искренне оплакивали его смерть. Даже соседская белая кошка казалась огорченной и расстроенной: для нее наш сад без Павло тоже навсегда опустел и потерял привлекательность.

Глава 4.

Человеческие экземпляры

Когда бродишь по разным странам, собирая коллекции животных, как-то само собой получается, что начинаешь коллекционировать и людей. Вообще я склонен никогда не прощать людям те недостатки, которые прощаю животным, но в этом смысле мне повезло: большинство людей, повстречавшихся мне в моих странствиях, были просто чудесными человеческими экземплярами. Конечно, ловцу животных обычно легче устанавливать контакты: все мечтают познакомиться с человеком столь редкостной профессии и самоотверженно ему помогают чем могут.