Небо истребителя - Арсений Ворожейкин

К счастью, все сели благополучно. И только после этого я почувствовал, как устал. Но предстояла еще встреча с генералом Сбытовым и тренировка полка в полетах пятерками. Все это прогнало усталость, и я сел в самолет, чтобы отбуксировать его на противоположную сторону аэродрома.

Мое предположение о причине остановки турбины в воздухе подтвердилось. Генерал Сбыюв посоветовал:

— Надо что-то делать, разгонять ворон. Инженер-капитан Захар Косицкий, внимательно проверивший двигатель на моем самолете, сказал:

— Придется в районе аэродрома потрошить гнезда. Иначе они нам часто будут портить настроение. На этот раз только турбина разрушена, ее мы заменим. Но могло быть и хуже.

— Могло, — согласился генерал. — Но как этих птах разогнать? Может, попугать на По-втором?

Я поддержал командующего, сказал, что после моего пролета над вороньим базаром птицы разлетелись.

— Вот уж никак нельзя было и подумать, что для реактивных самолетов птицы станут опасным врагом! — Николай Александрович сочувственно взглянул на меня: — А если бы эта ворона попала в воздухозаборник при взлете?

Прежде чем уехать с аэродрома, генерал собрал руководящий состав полка и сообщил:

— Двадцать восьмого апреля утром будет генеральная репетиция — пролет через центр Красной площади. Первая пятерка, ведущая, пойдет в полном составе. От остальных трех пятерок полетят только ведущие. Дистанция между ними пятьсот метров. Поднимутся и оба резервных самолета. Им идти на посадку сразу же, как только полк сделает разворот над последним контрольным ориентиром. После этого полета самолеты привести в полную готовность и опломбировать. Двадцать девятого и тридцатого апреля всему полку выходной, но без особой надобности из гарнизона не отлучаться. После парада и до утра третьего мая отдых. Отлет в свои гарнизоны намечайте на пятое-шестое мая. Вот все, У кого есть вопросы ко мне?

— Есть вопрос, — раздался голос замполита полка Сорокина. — Можно двадцать восьмого и двадцать девятого организовать поездку в театры и музеи Москвы?

— Пожалуйста.

— А съездить в Москву к жене? — спросил Елизаров.

— Конечно. Жен можно пригласить в гарнизон. Здесь есть гостиница. Я позабочусь, чтобы им дали номера.

Как только я проводил генерала, ко мне подошел Костя Домов:

— Как ты думаешь, на праздник не пригласить ли мне в Монино Галю?

— Одобряю, Домаха!

Рассвет в тот день был особенно ярким я теплым. Летчики приехали на аэродром в летных комбинезонах. Но когда из-за горизонта выкатилось солнце, оно словно разбудило спящие облака, и они поплыли к аэродрому. Через полчаса пропало солнце, а вскоре все небо стало темно-серым и хмурым. Однако четыре пятерки Як-15 и пара резерва успели слетать поочередно с интервалом в пять минут. Получилось неважно. Крайние самолеты не выдержали симметрию пятерок. Я не удивился. Известно же, первый блин комом. А второй, третий?

— Следующий полет будет лучше, — заявил подполковник Висковский. — Но, — он показал в небо, — мне эти облака не нравятся. Я только что разговаривал с метеорологами. Они не обещают улучшения.

— А ухудшение обещают?

— Сейчас высота нижнего края восемьсот метров. Предупреждают, что к середине дня облачность понизится. И даже возможен небольшой снег с дождем. Видимость при осадках упадет до трех-четырех километров.

— А успеем мы еще разок слетать пятерками? — спросил я Бориса Константиновича.

— Я что-то не верю этим прогнозам: уж очень толстые облака, и снегопад с дождем может быть таким густым, что видимость совсем пропадет. Не дай бог, если такая погода застанет летчика в небе.

Подошел инженер полка Косицкий и доложил, что двадцать два Як-15 готовы к полету. Я вопросительно взглянул на Бориса Константиновича. Он понял мой взгляд и неопределенно пожал плечами: решай, мол, ты командир. На мой вопрос, через какое время ожидается снег с дождем, начальник метеостанций ответил: «Часика через два-три».

— Все пятерки должны успеть провести тренировку, — сказал я руководителю полетов. — Но ты, Борис Константинович, смотри за небом внимательно и поддерживай связь с синоптиками. В случае ухудшения погоды сразу командуй посадку.

— Давай рискнем, но условимся, что ты пятеркой походишь в районе аэродрома, присмотришься к облакам, оценишь горизонтальную видимость.

Пятеркой я сделал большой круг над аэродромом. Высота нижнего края облачности семьсот метров. Видимость на пределе. Если она уменьшится, летать будет трудно. А такая возможность не исключена: облака толстые и до того холодные, что при соприкосновении с ними на стекле кабины сразу же образуется иней. Они будто застыли, плотно заслонив землю от солнца.

Во время войны мне не только случайно, но и по заданию приходилосъ летать в тяжелые снегопады, дожди и туманы, а до войны я даже специально тренировался летать в сложных метеоусловиях. И каждый раз чувствовал, что погода может быть коварнее, чем враг. Опыт вырабатывает предчувствие. Поэтому и поспешил распустить пятерку на посадку, передав на старт, чтобы в воздух никого не выпускали.

Сжижался на полосу с того же направления, где столкнулся с вороной. На этот раз в районе аэродрома никаких птичьих базаров не было. Они то ли разобрались, что от металлических «птиц» можно погибнуть, то ли погода им для веселых «бесед» не подходила,

Не успел я срулить с полосы и выключить двигатель, как пошел моросящий дождь. Видимость резко ухудшилась. А вскоре с моросью повалил снег. Я взглянул на полосу: по ней бежал самолет. Вторая половина полосы уже не просматривалась. Я встревожился, а затем и перепугался. Снег повалил такой густоты, что сразу же покрыл весь аэродром.

Вспомнил март сорок четвертого. Тогда пятерка «яков» и двенадцать штурмовиков вылетели из Ровно в район Бродов. Погода была плохая, но задание мы выполнили. На обратном маршруте нас накрыл снегопад. В Ровно прилетел только один истребитель, остальные приземлились в поле и на других аэродромах. Для многих летчиков-штурмовиков это был последний полет. Погиб и командир группы майор Иван Павлюченко. Тогда, во время войны, полет был необходим в интересах победы. А сейчас? Риск, как говорится, благородное дело. Трое сели. А остальные?

Кто в ответе, если они разобьются или поломают машины? Только я один. Душу терзала мысль: «Зачем пошел на такой неоправданный риск, ведь войны нет и никто меня не подгонял?» И тут же спешил успокоить себя: «Да, войны нет, но фронт есть. Мирный фронт. Только он и высокая боеготовность армии могут предотвратить новую войну». Только тут я вспомнил про радио, нажал кнопку и запросил Бориса Константиновича:

— Все приземлились? Порядок?

Руководитель полетов сразу уловил мое натужно-деланное спокойствие, я даже почувствовал в его голосе смешинки:

— Что, Арсен, дрожишь? Полный порядок. Не волнуйся. Все сели нормально.

От радости я даже запел, как когда-то Амет-Хан на Ай-Петри: «Легко на сердце от песни веселой…» Но, видя перед собой плотную занавесь снега, понял, что эта песня совсем некстати. Летчики одеты по-летнему, а на старте нет никакого укрытия. Включив радио, передал Висковскому, чтобы он немедленно отправил людей в казарму, Хуже было мне самому. Я, как и все, летал налегке. В закрытой кабине было тепло, поэтому не хотелось вылезать из самолета. Не спеша снял с головы шлемофон, который всегда оставлял в машине, протер вспотевшую голову носовым платком. На платке почему-то оказалось много-много волос…

Как только я открыл кабину «яка», техник самолета Иващенко подал мне фуражку:

— Здорово похолодало, товарищ майор. Оденьтесь, а то простынете, — потом накинул на меня свою зимнюю куртку и сообщил: — Вас ждет старый фронтовой товарищ.

— Кто?

— Сами увидите.

Из двери стартовой радиостанции выскочил Амет-Хан. Вспомнился новогодний ужин. Тогда он был худым, подавленным и каким-то оскорбленно-униженным. Сейчас выглядел, как на фронте, радостно-возбужденным. Я понял, что жизнь у Аметхи наладилась.

— А почему ты в гражданском костюме и без пальто? — спросил я.

— Угадай, где я теперь работаю? — вместо ответа спросил он. — Где служу Родине?

По радостному тону я решил, что он все-таки добился перевода из академии в свой родной полк. Но почему одет в гражданский костюм? Едет к себе на родину, в Крым?

— Я стал летчиком-испытателем — с радостью выпалил Амет-Хан. — Работаю поблизости отсюда.

— Это хорошо! А как с армией? Неужели уволился?

— Уволился. Почти полгода жил безработным. В кадрах меня обвинили во всех грехах, в каких только можно обвинить военного человека. Спасибо главкому. Заступился. Теперь я летаю. Да еще как!

О своих мытарствах Амет-Хан говорил скупо, зато о новой работе рассказывал увлеченно. Меня заинтересовало вооружение реактивных самолетов.