Столица - Эптон Синклер

Благодаря своим непрестанным стараниям миссис де Грэффенрид удалось завоевать большое влияние в свете. Она очень зла на язык, и все ее опасаются, добавила миссис Виви, однако и ей случалось встречать достойных противников. Однажды она пригласила к себе опереточную звезду, которая должна была выступать перед ее гостями; все мужчины обступили актрису; миссис де Грэффенрид пришла в бешенство и стала их разгонять; тогда актриса, непринужденно откинувшись на спинку кресла и томно взглянув на миссис де Грэффенрид, сказала: «Да ведь она на десять лет старше самого господа бога!»

Бедной миссис де Грэффенрид не забыть этого до конца жизни!

В тот же вечер Монтэгю привелось наблюдать сходную картину. Около четырех часов утра миссис Виви пожелала поехать домой и попросила Монтэгю разыскать ее провожатого, графа Сент Эльм де Шампиньона,— кстати сказать, того самого, которого собирался застрелить ее муж. Монтэгю обошел весь дом и наконец спустился вниз,— там в специально отведенной для них комнате отдыхали и закусывали актеры. Несмотря на то, что секретарь миссис де Грэффенрид охранял входную дверь, кое-кому из молодых людей удалось пробраться в комнату, и все они уже распивали шампанское и назначали свидания хористкам. Там была и сама хозяйка дома; она собственноручно выталкивала из комнаты мужчин, которых набралось туда человек двадцать, а среди них и графа — кавалера миссис Виви!

Монтэгю передал то, что ему было поручено, снова поднялся наверх и стал ожидать своих, чтобы вместе отправиться домой. В курительной собралось несколько мужчин, так же, как он, кого-то ожидавших. А среди них оказался и майор Винэбл, беседовавший с незнакомым Монтэгю человеком.

— Идите сюда,— позвал его майор; и Монтэгю подошел, вглядываясь в лицо незнакомца.

Это был высокий широкоплечий человек могучего сложения, с небольшой головой и очень выразительным лицом: крепко сжатые губы, слегка опущенные углы рта, орлиный нос, глубоко сидящие проницательные глаза.

— Вы незнакомы с мистером Хэганом? — сказал майор.— Хэган, это мистер Аллен Монтэгю.

«Джим Хэган!»— Монтэгю сделал над собой усилие, чтобы отвести от него любопытный взгляд, и опустился в предложенное кресло.

— Хотите сигару?—сказал Хэган, протягивая свой портсигар.

Мистер Монтэгю совсем недавно переехал в Нью-Йорк,— сказал майор.— Он тоже южанин.

— Вот как?—откликнулся Хэган и поинтересовался из какого он штата.

Монтэгю ответил и добавил:

— Я имел удовольствие познакомиться на прошлой деле на выставке лошадей с вашей дочерью.

Завязался разговор. Оказалось, что Хэган был уроженцем Техаса, и когда он узнал, что Монтэгю разбирается в лошадях — настоящих лошадях, конечно,— он сразу почувствовал к нему симпатию. Майора отозвал кто-то из его компании, и Монтэгю с Хэганом продолжали разговор вдвоем.

С Хэганом было очень легко болтать, но все же в глубине души Монтэгю ощущал какой-то смутный трепет от сознания, что беседует с сотней миллионов долларов. Он был еще неискушенным новичком в столичной игре и воображал, что человек, являющийся хозяином дюжины железных дорог и политической жизни шести штатов, должен быть окружен особой атмосферой благоговения и таинственности.

Хэган был прост и любезен в обращении; самый обыкновенный человек, интересующийся самыми простыми вещами. Когда он говорил, на его лице проскальзывало иногда какое-то застенчивое, почти виноватое выражение, которое озадачило Монтэгю. Поразмыслив об этом на досуге, он понял, что это, вероятно, связано с тем, что Хэган был сыном бедного фермера в Техасе— «белый бедняк». И Монтэгю недоумевал, как это возможно, чтобы спустя столько лет в этом человеке все еще сохранился инстинкт, заставлявший его относиться с почтением к подлинному джентльмену старого юга и чувствовать себя чуть ли не виноватым в том, что у него сто миллионов долларов.

И вместе с тем в Хэгане была какая-то необыкновенная сила.

Когда он разговаривал, он в то же время внимательно наблюдал за собеседником. И что самое странное — Монтэгю почудилось за этим улыбающимся лицом другое — угрюмое и сосредоточенное. Странное это было лицо—с широкими изогнутыми бровями и опущенными углами рта; оно долго после преследовало Монтэгю, вызывая в нем чувство тревоги.

Подошла мисс Хэган и приветствовала их с присущей ей строгой сдержанностью, и миссис Хэган, шумная, живая, одетая en grande dame[15].

— Заходите как-нибудь,— пригласил Хэган,— иначе мы вряд ли когда-нибудь увидимся, я редко выезжаю.

Хэганы уехали, а Монтэгю остался один. Он сидел и курил в раздумье; перед ним все еще маячило лицо этого человека, и внезапно, как при вспышке яркого света, он разглядел то, что таилось за этим лицом: голова хищной птицы — голова гордого и одинокого орла! Вам приходилось, вероятно, видеть эту птицу в зоологическом саду: забравшись куда-нибудь повыше, она терпеливо сидит, выжидая своего часа. Но душа ее далеко. В широких просторах парит она мечтой, готовая с быстротой молнии ринуться вниз и вонзить когти в намеченную жертву!

Глава десятая

На следующей неделе у молодых Монтэгю оказалось уйма дел. Вернулись в город Уоллинги, и у них открывался зимний сезон; подходило время бала, на котором Элис будет официально представлена обществу. Для такого случая у нее, разумеется, должен быть новый и самый прекрасный из всех туалетов. Ее кузен подсчитал, что каждая минута на этом балу обойдется ей почти в пять долларов!

Во что это обойдется самим Уоллингам, страшно было и подумать. Их бальный зал превратится в цветущий сад. Ужин будет сервирован на сто человек, и второй ужин — после танцев; и после каждой фигуры котильона все гости получат дорогие призы. Приобретение призов было поручено Оливеру, и Монтэгю, услышав, сколько они должны стоить, пришел в ужас.

— Робби не допустил бы, чтобы у него оказалось что-либо второсортное,—заявил младший брат в ответ на его восклицание.

Элис приходилось теперь делить время между Уоллингами и портнихами; каждый вечер по возвращении домой она рассказывала о своих новых успехах в подготовке к балу. Элис была совершенный новичок в светской игре, и ей, конечно, охотно прощалось все ее волнение; миссис Робби нравилось видеть сияющее личико девушки и снисходительно улыбаться на ее нетерпеливые расспросы. Сама миссис Робби ограничилась тем, что сделала распоряжения, касающиеся бала, своему управляющему, декоратору и секретарю и продолжала вести обычный образ жизни, забыв и думать о предстоящем вечере.

Так поступали все светские дамы.

Дом, или, вернее, дворец, Уоллингов занимал целый квартал на Пятой авеню; это был один из шести особняков семьи Уоллингов, принадлежащих к достопримечательностям столицы. Для того чтобы получить представление обо всех их владениях, пришлось бы составить целый каталог: одно имение находилось в Северной Каролине; другое—в Адирондеке, несколько поместий на Лонг-Айленде и в Нью-Джерси; было их несколько также и в Нью-Порте; из последних одно почти всегда пустовало, за что миссис Билли Олдэн прозвала его «трехмиллионным пустынным замком».

Монтэгю два или три раза провожал Элис к Уоллингам и таким образом имел возможность познакомиться с жизнью миссис Робби в домашней обстановке. У нее было тридцать восемь слуг. Настоящее маленькое государство, королевой которого была она сама, а премьер-министром— ее экономка; затем следовали другие ранги, классы и касты, которых было не меньше, чем в любом феодальном княжестве. Здесь было шесть отдельных столовых для слуг различных рангов, причем каждый из них с презрением смотрел на стоявших ниже его по рангу. Здесь существовала прислуга для прислуги и подсобная прислуга для этой последней. Хозяйка дома давала распоряжения только троим: старшему дворецкому, управляющему и экономке; а имен остальных слуг даже не знала — слуг так часто меняли, что, как она заявила, можно предоставить сыщикам разбираться, кто служит в доме, а кто просто забрался в дом с целью ограбления.

Миссис Робби была еще молода, однако ей нравилось играть роль женщины, утомленной жизнью и той высокой ответственностью, которую возложило на нее общество. Непосвященные, глядя на нее, воображали, что она пребывает в постоянной праздности и покое; в действительности же последняя судомойка чувствовала себя гораздо свободней; миссис Робби буквально изнемогала под бременем своих обязанностей. Этот огромный механизм хозяйства требовал мудрости Соломона, терпения Иова и постоянно грозил развалиться. Жалованье, которое она платила своему управляющему, могло составить целое состояние, и несмотря на это, он грабил направо и налево и вечно ссорился с шеф-поваром. На дворецкого пало подозрение, что он напивается, выкрадывая для этого вина самых дорогих, редчайших марок, а новая горничная оказалась репортершей одной воскресной газеты. Часовой мастер, который в течение десяти лет ежедневно ходил заводить все стенные часы в доме, внезапно умер, а слуга, ведавший всякими безделушками, заболел; и экономка впала в отчаяние, предвкушая, что теперь ей придется обучать нового человека.