Очарование страсти - Джейн Арбор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слишком полна была душа волшебством музыки, которую она слушала и чувствовала, будто она рождается в ней самой. Замерли последние мощные аккорды большого органа, а она еще слышала их в мыслях и ощущала душой. Она медленно пробуждалась к повседневности окружающего мира, но когда увидела прихожан, толпой выходящих из дверей собора и расходящихся по лужайкам вокруг него, направляясь домой, то почувствовала какой-то комок в горле.
Вся сущность человеческого одиночества была в этом. Только сейчас, ненадолго, Лин еще была частью этой огромной толпы, объединенной общим чувством, — а теперь она уже почувствовала, какой тонкой и хрупкой была эта связь. Все эти люди — опять они были чужими, хотя совсем недавно, в соборе, они и она были одно. Лин представила себе, как все идут по своим последним делам, торопясь купить подарки по секрету от близких; как отцы и матери ухитряются переправить в тайне от детских глаз елки в детскую; как дети старательно завязывают коробочки с подарками для родителей неумелыми пальчиками; как во всех уголках города молодые люди собираются на веселые вечеринки в Сочельник, а над всем этим в небесах таится чудо приближающейся ночи.
Рождество почти для всех означает уют родного дома, кроме тех, у которых, как у нее, его нет. Комок в ее горле стал больше, когда она вспомнила другие Сочельники в те времена, когда они счастливо ощущались в атмосфере родного дома и семьи, в чувстве необходимости друг для друга и взаимной любви…
— Извините, что долго, — сказал Уорнер, открывая перед ней дверь автомобиля и усаживая ее впереди. — Надеюсь, вы не замерзли?
— Ничуть, спасибо.
— Все равно, похоже, что похолодает… Рождество! Как вам понравилась служба?
— Это что-то незабываемое! — пылко сказала она.
— Да, замечательно трогательно, — согласился он. — Скажите, какой ваш любимый гимн?
— О, даже не знаю, какой лучше… «Придите ко мне, верующие» — просто чудо.
— Да, самая сущность поклонения! А знаете, я страшно люблю мелодию и ритм «Восточных королей»: «Мы, три восточных короля издалека…» Я редко могу устоять перед искушением тоже запеть с ними, когда кончают произносить первый стих и вступает хор.
— Я думаю, что это не грех, — засмеялась Лин, — по-моему, все начинают подпевать.
— А как вам гимн о Венцеславе? Или уж дети его чересчур часто поют и совсем замучили?
— Конечно, но все-таки я и его очень люблю. Его всегда хочется слушать.
— Да, верно… «Тихая ночь, святая ночь»?
— О, вот, наверное, это и есть самый любимый гимн, — серьезно сказала Лин.
— И мой тоже, мне кажется. Для меня он символизирует все то, что я называю близостью Рождества, тот факт, что почти две тысячи лет назад стояла эта Ночь всех ночей, даже один Момент из всех других моментов, и все же оба они — Ночь и Момент — опять с нами, здесь.
— Вы хотите сказать, что дух Рождества не имеет пределов времени и границ и что в эту ночь он опять везде с людьми?
— Да. — Он добавил, помолчав: — Для меня этот дух — детская, лишенная всяких сомнений вера, живущая в глубине каждого сердца, — лучше всего выражен в небольшом стихотворении Томаса Харди «Волы». Вы его знаете?
Лин не знала, и он продолжал:
— Оно очень короткое. В нем говорится, что еще маленьким мальчиком как-то в канун Рождества он услышал от взрослых о старом поверье деревенских жителей, что в Сочельник, в самую полночь, даже волы встают на колени в своем хлеву…
Он внезапно замолчал, и Лин, посмотрев на него, заметила, что машина стала тормозить. Оказалось, они подъехали к перекрестку дорог. Одна дорога уходила к уютному пригороду Спайрхэмптона, другая вела в Бродфилд. Он остановил машину и сказал:
— Знаете, о чем я сейчас подумал? Может быть, вы не откажетесь сделать небольшой крюк и заедете ко мне? У меня есть полное собрание стихотворений Харди, и мне бы хотелось, чтобы вы его прочли. У меня гостит моя старая тетушка, приехавшая на Рождество, и я вас с удовольствием познакомлю с ней. Она любит молодежь. Поедем?
Лин колебалась секунду и тут же сказала, что ей бы очень хотелось.
— Хорошо! И потом я отвезу вас в больницу.
Он жил на втором этаже большого многоквартирного дома. Когда они поднимались на лифте, он сказал:
— Вам понравится миссис Бросертон — моя тетя. Ей уже за семьдесят, она живет в отеле в Карлайте. Она очень смелая и пускается в эту поездку сюда, на юг, с видом старого исследователя, ведущего экспедицию к полюсу. Она это делает, по ее словам, потому, что убеждена: я не должен справлять Рождество, как она выражается, в одиночестве. Да и в самом деле, что хорошего?..
Гостиная оказалась уютной и хорошо обжитой комнатой. Потом Лин стала замечать детали обстановки — глубокие кресла, обитые рубчатой тканью натурального оттенка; горы разноцветных подушек, домотканых и вышитых; цветы — кувшин красной меди с махровыми белыми хризантемами в углу — и книги. Ей было приятно увидеть, что Уорнер соблюдает старинный обычай выкладывать на виду полученные им поздравительные открытки и что у него есть и маленькая елочка в кадке на боковом столике.
Церемония знакомства с миссис Бросертон была совершенно непринужденной: она подставила Уорнеру для поцелуя щеку, который чмокнул ее, и обратилась к Лин:
— Дорогая моя, вы, наверное, очень озябли, но выглядите чудесно. Снимайте-ка пальто поскорее и идите поближе к огню. Вы мне нужны — поможете с пышками. Какую сторону надо поджаривать вначале?
Лин на секунду с наслаждением ощутила прикосновение рук Уорнера, снимающего с нее пальто, и сразу же подошла к огню, поближе к старушке:
— Вы меня о булочках спрашиваете? А я и не знаю, есть ли разница.
— Есть, есть. Разве вы не знаете? — Тетя Мели насадила булочку на двузубую вилку и в раздумье вертела ее перед собой. — Если вы вначале поджариваете сторону с дыркой, то, когда помажете маслом, она будет хрустящей. А если другую жарите, то она будет мягкой и пышной. Или же все наоборот, я вот точно не помню.
— Если бы было две вилки, то мы бы могли одновременно поджарить с двух разных сторон и посмотреть, что получится, — предложила Лин. Она все время чувствовала, что Уорнер смотрит на нее, когда она рядом со старой дамой опустилась на колени перед очагом. Странно, но она больше не стеснялась его и чувствовала себя как дома.
— Конечно есть. Уорнер, еще одну вилку из кухни! — В ее голосе чувствовалась та же повелительность, какая была у Уорнера в его молчаливом жесте, которым он требовал у ассистента скальпель в операционной, внутренне улыбнувшись, подметила Лин. Но он послушно заспешил в кухню, выполняя властную команду, и, возвратившись, принес вилку и для себя.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});