Недотрога в моей постели - Яна Невинная

наслаждаясь шоком на лицах Илоны и кудрявого клоуна Пазолини. — Сейчас показать или потом?

— Максим, не пугай гостей, — с укоризной посмотрела на меня Тая, успокаивая их обоих: — В доме всё есть. Туалеты, ванные. Вечером будет баня.

— Баня! Я знаю баня! Водка — веник — баня! — воскликнул совершенно по-глупому итальянец, а я закатил глаза. Русская водка, черный хлеб, селедка, мля.

— Медведей с балалайками не ждите, они только зимой бывают, — пошутил я мрачно, но трое присутствующих в доме гостей были на таких серьезных щах, что юмора не оценили. У меня же настроение вдруг поднялось. Я осознал, что так или иначе буду рядом с Таей.

Осталось решить, как избавиться от Илоны и модельера. Они, похоже, отлично спелись по дороге сюда, общие интересы дадут им пищу для массы разговоров, а будущее сотрудничество так и вовсе гарантирует, что оба порадуют своим отсутствием. Надо постараться и выжить их отсюда поскорее, решил я.

— Можете найти удобства в большом доме, но поторопитесь, а то гостей становится всё больше, как бы не образовалась очередь. Вы идите-идите, а мы с Таей приведем здесь всё в порядок, — проводил я их с радушной улыбкой, а потом повернулся к растерянной Тае, закусившей губу и сцепившей руки в замок.

— Не переживай, насиловать не буду. По крайней мере не сейчас. Шутка не удалась, да? — заметил я, проходя вглубь одной из комнат. — Не обращай внимания, я просто пытаюсь разрядить обстановку. На самом деле надо заняться будущим ночлегом. Просить твою маму точно ни о чем не будем. Сами разберемся. Так даже интереснее.

— Кровати тут полуторные, — сообщила очевидное Тая, присаживаясь на цветастое лоскутное одеяло с прожженными дырками от сигарет. Ох уж эта бурная молодость.

— Вы с Илоной ляжете тогда на кровати, а твой итальянец познает прелести сна на надувном матрасе. Ну или поедет в гостиницу, если такой вариант не устраивает, может и Илону с собой прихватить, — небрежно пожал плечами, подошел к странному вишневому комоду со стоящим сверху ламповым телевизором и смахнул пыль.

— Мы не всегда были богаты, — пояснил Тае, видя, что она пытается сложить дважды два в уме. — Это бабушкин старый дом. Новый построили, а этот стал гостевым. Выкинуть вещи было жалко, а потом как-то некогда стало и не к чему. Надо, конечно, обновить всё тут.

— Надо, — кивнула Тая, — поднимаясь с кровати и рассматривая советский ковер с оленями на стене, портрет бабушки и дедушки, висящий рядом, потрогала кружевные края коротких занавесок. — Бабушкин уют жалко портить, конечно, но здесь можно устроить место для ночевки с детьми. А печка не работает? — спросила она, проходя в кухню и опускаясь на колени перед небольшой печуркой.

Села прямо на пол, не побоявшись испачкаться. Эта простота не вязалась с привычным мне образом возвышенной скрипачки, но делала Таю более земной и к тому же отличала ее от Илоны. Та бы точно не стала копаться в старой печке, боясь испачкаться.

— Вряд ли, но можно попробовать, — ответил я, усаживаясь рядом и с упоением наблюдая, как Тая смутилась от близости, но не стала дергаться и отсаживаться подальше. — А так здесь есть обогреватели. Не замерзнем.

— Я всегда мечтала о классической бабушке, вернее, о деревне, чтобы купаться в озере, кататься на велосипеде, играть с детьми, а потом лежать на теплой печке и кушать пирожки с капустой, но всё детство провела со скрипкой, — едва слышно проговорилась она скорее сама себе, чем мне, осторожно касаясь изогнутой старой кочерги. — Репетировала без конца, играть было некогда. Бабушка по папе решила, что так для меня лучше.

— Значит, сама ты не особо хотела заниматься музыкой? — спросил я тихо, опасаясь испортить момент внезапной откровенности, нахлынувшей на Таю.

— Хотела. Потом хотела. Но поначалу не понимала, зачем так много заниматься, злилась. В конце концов смирилась. Психолог сказала, что именно поэтому я такая безынициативная. Родители всегда за меня всё решали, убив тягу к самостоятельности, и я привыкла.

— Психолог? — пораженно уставился я на Таю, с болью в сердце слушая ее исповедь и жалея маленькую девочку, с тоской смотрящую в окошко на играющих ребят во дворе.

— Да, Максим, психолог. Твои игры не пошли бесследно, — сказала она с укором, вскидывая подбородок и глядя прямо в глаза. — Она советовала высказать тебе все обиды. Мол, так станет легче.

— Прости. Наверняка она представила себе какого-то монстра, — предположил я, почувствовав горечь во рту.

— Нет, Максим, она даже пыталась назвать твои мотивы. Не чтобы оправдать, а чтобы лучше понять твои действия и придать им смысл.

— И что же? Интересно.

— Ничего особенно нового я не услышала. Твоя горячность и вседозволенность породили ощущение власти и безнаказанности. Равнодушие к людским судьбам отключило человечность.

— Действительно, я монстр, — сглотнул я, слушая жесткую оценку своих действий.

— Ты не монстр, нет, — покачала головой Тая, — ты поступил жестоко, но и мы с мамой не были невинными жертвами. Я не должна была считать твоего отца своим, но мне так не хватало собственного. Понимаешь? Я пыталась бороться с собой, жила поначалу в старой квартире, тогда как мама уже съехалась с Николаем Дмитриевичем. Они уговаривали меня. Долго уговаривали. Стоило согласиться, и дальше уже не было возможности отказаться от хорошей еды, одежды. Это было с нашей стороны низко и неправильно.

— Ты не виновата в том, что твоя мать нашла себе любовника. А потом заботилась об единственном ребенке доступными ей средствами. Кто бы поступил иначе? Любая мать сделала бы всё для своего ребенка. Наверное, поэтому и отец долго жил с нелюбимой женой. Ради нас с Ромкой. Но… — глухо бормотал я, — у меня был выбор. В отличие от вас. Я мог сделать что угодно, но выбрал продуманную жестокую месть. Тая, знаю, ты не можешь пока простить меня, но вдруг… когда-нибудь… — уже шептал я, в сгущающихся сумерках начиная плохо видеть лицо Таи, но эта темнота делала нас будто бы ближе, порождала откровенность и отсекала от остального мира.

Словно мы находились на отдельном островке, высаженные на него ради выяснения отношений. И нас не заберут отсюда, пока не будет сказано последнее слово. Вот только говорить было трудно. Слова застревали в горле. Нет, извиняться не было