Записки несостоявшегося гения - Виталий Авраамович Бронштейн

его, нетерпеливо размахивающего металлическим

половником на высокой ступеньке полевой кухни, и до сих пор не могу сообразить: каким

образом, в ответ на его реплику: — «А ну, давай миску живей, салага, маму твою я …», -

маленький Дима Мечик, безмерно скучавший по своей мамочке, умудрился подпрыгнуть

и нанести повару страшный удар в подбородок, повергший этого гиганта наземь, в

хлюпающую под кухней жижу?

Повара еле откачали, а командир, после довольно продолжительной беседы с

плачущим драчуном, вскользь заметил, что за пареньком стоит присматривать: как бы в

очередной раз во время такой вспышки у него не оказалось под рукой огнестрельного

оружия…

Дима был харьковчанином. Со временем мы подружились. Это был вполне

сформировавшийся благородный юноша. Он выручал других, даже рискуя собой.

Несмотря на невысокий рост и невзрачную внешность, твердый характер и непреклонная

воля неизменно выделяли его в любом обществе. Люди, способные на

самопожертвование, вообще не часто встречаются в нашей жизни. Однажды он серьезно

выручил меня.

Здесь надо сделать одно отвлечение. На моем рабочем месте, в предбаннике

каморки-пенала шифровальщика, в старом деревянном шкафу на проволочных плечиках

висела полевая форма нашего начальника штаба майора Сердюкова. Он облачался в нее

несколько раз в году во время тревог и учений. Зачем я отвлекаю ваше внимание такими

мелочами? Чтобы было понятнее, каким образом мне частенько удавалось прогуляться по

городу в прекрасной офицерской форме, сидевшей на мне лучше, чем на родном хозяине.

С ней, правда, не очень сочетались солдатские кирзовые сапоги. С 46-ым размером обуви

натянуть на себя 42-ой майорский мне не удавалось, но встречные военнослужащие, как

правило, не обращали на это внимания и охотно приветствовали молодого решительного

майора, спешащего по своим офицерским делам в сторону Текстиля — микрорайона, где

располагались девичьи общежития местного хлопчатобумажного комбината.

53

Однажды Дима пригласил меня участвовать в одном дружеском застолье. Сходить

на день рождения его девушки, жившей в общежитии в комнате с двумя подругами и

попросившей его прихватить с собой парочку дружков. А так как увольнительных у нас

не было, я надел свою майорскую форму, достал ребятам специальные повязки и под

видом патруля мы отправились в город.

Кажется, в тот день в комнате именинницы произошла некоторая накладка: к

моменту нашего прихода там уже шел пир горой — гуляла другая троица знакомых ребят

из нашей части. Увидев наш дружный патруль, они поначалу почувствовали себя

лишними на этом празднике жизни. Дело, как минимум, пахло гауптвахтой. Но когда они

узнали «майора», их ликованию не было границ — пьянку можно было смело продолжать!

Все, что было потом, мне запомнилось отрывочно. Сначала вместе пили за

именинницу. Потом стали выяснять отношения: кому из нас оставаться здесь дальше.

Затем драка три на три в маленькой комнатушке. Естественное продолжение рубки в

коридоре общежития, где было как-то посвободнее. Крики девушек. И самое страшное –

падение в лестничный пролет с четвертого этажа ефрейтора Сливы из противостоящей

нам тройки. Девушки повыскакивали на шум из своих комнат. Драка шла в коридоре

полным ходом. Именинница догадалась вызвать такси и умоляла Диму немедленно

уехать. Кто-то из общежития позвонил в комендатуру и сообщил, что там идет драка

пьяных солдат с армейским патрулем. Уже через несколько минут грузовик с солдатами

комендатуры подъезжал к общежитию. Снизу закричали, что прибыли солдаты. Я понял, что это конец: мне ни в коем случае нельзя было попадаться в офицерской форме

настоящим патрулям — я был тогда кандидатом в члены партии и происшествие, связанное

с гибелью человека, влекло за собой самые тяжкие последствия. Мой друг, мгновенно

осознав это, дико заорал: «Ребята, садитесь в такси, я вас прикрою!», а так как нам было

неудобно бросать его и спасаться самим, то он прикрикнул на девчонок:

— «Забирайте их и ведите через черный ход к такси! Спасайте майора! Вам что -

непонятно, дуры?!».

История эта закончилась благополучно. Солдат, упавший в лестничный пролет, не

только остался жив, но даже ничуть не пострадал — пьяные хорошо переносят падения. Я с

Юрой Мельником попал на такси в часть, а остальные участники драки были задержаны и

препровождены в городскую комендатуру. Их поодиночке допрашивали и, как вы

понимаете, главным вопросом был один: назвать майора, который выдавал себя за

старшего патруля и смылся с места происшествия на такси. Меня никто не выдал.

Горжусь.

На следующий день, когда я принес командиру очередную порцию шифровок на

подпись, он спросил: известно ли мне, что мой дружок Дима Мечик отдыхает в

комендатуре, и знаю ли я вообще что-нибудь об этом?

— «Ведь там, кажется, был еще какой-то майор из нашей части», — озабоченно добавил

он, — хотелось бы знать, что это за мерзавец, который бросил своего друга в трудную

минуту…»

При этом он так внимательно посмотрел на меня, что мне ничего другого не

оставалось, как тут же во всем признаться.

— «Я так и думал, что это была форма нашего начальника штаба, — медленно произнес

подполковник, — бросает ее, мудак, повсюду, чтобы домой не таскаться… Так ты

говоришь, он кричал: — «Я вас прикрою! Спасайте майора!»? — восхищенно переспросил

мой боевой командир.

— «Вот тебе и плакса! С таким можно воевать — уважаю!» — вынес он окончательный

вердикт и послал дежурного офицера забрать Димку из гауптвахты.

С полгода спустя в нашей части произошло еще одно знаковое для нас с Димкой

Мечиком событие. Стрелялся Александр Дьяченко, первогодок из Ставрополя, нелюдимый, внешне высокомерный парень из профессорской семьи. Чистил в ружейной

комнате свой автомат, да вдруг приставил его к груди, навалился и нажал на спуск. Вся

54

казарма сбежалась на выстрел, один Димка не растерялся: стал мгновенно вызванивать

медиков. Дьяченко в тяжелом состоянии забрали в госпиталь, а на следующий день оттуда

сообщили, что самострел наш оказался невероятно удачлив: пуля прошла в нескольких

миллиметрах от сердца, каким-то чудом не повредив жизненно важные органы.

Порядок в армии в те времена был таков: если солдат стрелялся в не очень важное

для лишения себя жизни место, в конечности или еще куда-нибудь, это расценивалось, как

попытка к дезертирству, и после излечения такому бойцу светил срок. Выстрел же в грудь

или живот считался прямой попыткой суицида, и таких ребят, если они выживали, как

психически неполноценных, немедленно комиссовали из армии.

В случае Дьяченко, стрелявшегося в область сердца и только чудом не погибшего, все было настолько ясно, что уже через месяц он оказался с белым билетом в родном

Ставрополе.

Но это я забежал вперед. А тогда, на следующий день после попытки