Девушка и смерть - Мария Архангельская

Однажды мы договорились встретиться вечером в одном из классов. Я пришла в условленный срок, но его всё не было. Чтобы не терять времени, я решила начать без него, отрабатывая концертные номера. Через полчаса я уверилась, что сегодня его и не будет. Оставалось лишь пожать плечами, надеясь, что с ним не случилось ничего серьёзного. Энрике вообще-то был человеком обязательным и не пропустил бы оговоренную встречу без уважительной причины.

Музыка сначала зазвучала так тихо и вплелась в мой танец так естественно, что я её и не заметила. И только когда невидимый оркестр заиграл громче, я остановилась, поражённая. Опять! Что это? Галлюцинация? Репетиция нашего оркестра где-то поблизости, о которой я ничего не знаю? Или… опять призраки? Может ли быть призрак музыки?

Когда я остановилась, музыка смолкла, но потом зазвучала снова. На этот раз, она была мне отлично известна — «Полёт журавля», который я уже танцевала на гастролях. Я вспомнила, как в детстве видела журавлей на даче, где мы жили летом. Как они расправляли крылья, взмахивая ими в воздухе, и это выглядело очень красиво, меня всегда зачаровывало ощущение мощи, которое шло от этих больших крыльев, способных поднять ветер, заставлявший пригибаться камыши. Вот журавлиных танцев не видела не разу, могла лишь воображать, как они выглядят… Я тряхнула головой, поймав себя на том, что думаю не о невесть откуда взявшейся музыке, а о тех ассоциациях, которые она во мне порождала. Я прислушалась — и мысль снова куда-то ускользнула вместе с моей тревогой. Музыка завораживала, «Полёт» кончился и начался сначала, мой разум снова заполнили видения величественных танцующих птиц, и я невольно попыталась повторить их движения в собственном неуклюжем варианте. Танец я знала наизусть, но сейчас мне захотелось поменять его, приблизив к тем картинам, что возникли в моём воображении. Я начала танцевать, где-то строго следуя выученному рисунку танца, где-то полагаясь на импровизацию. Увлёкшись, я не услышала, как открылась в дверь, и опомнилась только когда танец кончился, и музыка смолкла.

— Браво! — Энрике Корбуччи захлопал в ладоши. — Замечательно! Анжела, вы делаете успехи день ото дня.

— Я уж думала, что вы не придёте, — сказала я.

— Простите, — Энрике развёл руками. — У меня возникли непредвиденные трудности, мне жаль, что я вас так подвёл. Честно говоря, я не был уверен, что вы ещё здесь, зашёл на всякий случай, чтоб извиниться. Зато завтра вечером я в вашем полном распоряжении, если, конечно, у вас нет других планов.

— Договорились, — кивнула я. — Скажите, Энрике, а что, наш оркестр репетирует сегодня?

— Нет. То есть, он репетировал утром.

— А сейчас тогда что была за музыка?

— Не знаю. Я не слышал.

— Не слышали? А когда вошли — тоже не слышали?

— Нет, — Энрике с недоумением посмотрел на меня. — А что я должен был услышать?

— «Полёт журавля», — упавшим голосом сказала я.

— Нет. Разве его кто-то играл?

— Нет, — я качнула головой. — Должно быть, мне послышалось.

Мы распрощались, Энрике ушёл, и я начала медленно переодеваться. Сбывались мои худшие опасения — Корбуччи этой музыки не слышал, а значит, у меня и в самом деле галлюцинации, то ли от переутомления, то ли бог знает от чего ещё. Но Энрике же работает не меньше, чем я, а у него всё в порядке! Или тут дело в выносливости?

Заперев дверь, я пошла по пустому тёмному коридору. За окнами шумел ветер, стучал оголившимися ветками, посвистывал в щели какой-то из оконных рам. Пятна фонарного света метались по стенам и потолку. Завернув за угол, я вышла к лестнице. Ветер на мгновение утих, потом взвыл с новой силой, словно отыскав десяток новых щелей, и из этого воя родилось шелестящее, словно многократно отражённое эхом:

— Анжела…

Я обернулась. В полутьме был виден угол коридора, за ним стоял казавшийся отсюда непроглядным мрак.

— Анжела, — выдохнул мрак, — Анжела, Анжела…

— Кто здесь? — неуверенно окликнула я.

— Анжела, — снова повторил бесплотный голос. Я замерла, чувствуя, как по спине бегут мурашки. — Анжела, не говори ему… Не говори о музыке, никому не говори. Это лишь наше с тобой. Наше… Наше…

Я развернулась и, опрометью выскочив на площадку, со всей доступной мне скоростью бросилась вниз по ступенькам. Ветер дунул мне в спину, взъерошив волосы, и ударился об оконное стекло на лестничной площадке.

— Никому… — свистнул ветер, пролетая мимо моей щеки. — Никому…

Осознание того, что сходишь с ума — не самое приятное чувство. С тревогой я ожидала, что вот-вот со мной произойдёт что-то непонятное, но страшное, после чего все окружающие заметят мои странности. Немного успокаивала мысль, что сумасшедшие-то как раз своей болезни не замечают, и раз я это подозреваю, то, стало быть, я не больна. Но уже в следующий момент я начинала сомневаться в своих выводах. Может ли заболевший сам усомниться в своём душевном здравии? Этого я не знала, и спросить было не у кого. Бьянка и Энрике знали о душевных болезнях не больше моего, да и боялась я им признаться. Приходилось переживаться свои трудности в одиночку.

Я стала рассеянной, танцевала хуже, у меня пропал аппетит, так что окружающие таки заметили, что со мной что-то происходит. Меня то и дело спрашивали, что случилось, но я с вымученной улыбкой отнекивалась и говорила, что со мной всё в порядке. Энрике качал головой, но не выпытывал, хотя не мог не понимать, что я вру. Я прекратила свои занятия с ним, стала ходить в театр только тогда, когда без этого нельзя было обойтись, то есть на репетиции и спектакли. И панически боялась оставаться там одна.

Так прошло около двух недель. Однажды, после спектакля, а это была «Рождественская сказка», я с толпой девушек направлялась к выходу, когда меня остановила сеньора Вийера.

— Анжела, — начала она, — мне жаль об этом говорить, но вы меня разочаровываете. Что вы сегодня вытворяли на сцене? Скажите, вы в состоянии сделать хотя бы простейший жете[15]?

— Да, сеньора.

— Так сделайте, сеньорита Баррозо! Давайте, давайте.

Я подпрыгнула.

— И что вам мешает проделать это на сцене? Я начинаю думать, что мы поторопились с переводом вас в корифейки. В общем так, Анжела: либо вы берёте себя в руки и начинаете танцевать пристойно, либо я поднимаю перед дирекцией вопрос о дальнейшей целесообразности вашего пребывания в театре. Вы меня поняли?

— Да, сеньора.

Сеньора Вийера развернулась и пошла прочь.

— Анжела? Вы — Анжела Баррозо?

Я обернулась на новый голос. Молодой человек лет двадцати на вид, во фраке, с букетом цветов, в общем, явно один из зрителей, пристально глядел на меня.