Темное просвещение. Американские консерваторы против Империи и Собора - Ярвин Кёртис

чем лукавит, учитывая довольно очевидный обход вопроса о том, что еврейство — это вопрос этнической принадлежности, а также религии; крови столько, сколько веры. Существует совершенно другая социальная и психологическая текстура между тем, чтобы сказать своему итальянскому отцу-католику, что вы не верите во Христа, и, например, сказать, что вы испытываете отвращение к итальянцам. По этим причинам Ярвин прав, объясняя, что наличие отца-еврея «заставляет меня подозревать, по крайней мере, у некоторых антисемитов». Это, безусловно, вызывает у меня подозрения. Позаимствовав пресловутую формулировку Мела Гибсона, У Ярвина есть «собака в бою», даже если она немного мала. Возражение против антисемитизма и предложение аргументов против него, скорее всего, принесет некоторую форму вознаграждения, даже если в данном случае оно ограничивается исключительно психологическим облегчением в виде снятия с родни по отцовской линии определенных обвинений. Это понимание не помогает разгадывать конкретные аргументы, предложенные Ярвином, но помогает понять их происхождение, а также помогает объяснить стойкость и странность, которую они неизменно демонстрируют.

Эссе Ярвина начинается, на мой взгляд, очень хитроумно, смешением поверхностного великодушия с тонкими залпами. Например, за ранней, в некоторой степени покровительственной похвалой Кевину Макдональду скрывается колкость, которая явно не раскрывается до конца эссе. Это, конечно, осуждение антисемитизма как «политическое пустословие в Мюнхене в 1936 году или в 1886 году, если на то пошло и сейчас в Тегеране». Почему именно отрицательные взгляды на евреев в целом следует рассматривать как неискренние (лицемерные, квазимодные речи) в любой из этих периодов времени или мест, остается нераскрытым. Фактически, это эссе поражает своим подавляющим пренебрежением к истории и антагонистическим продвижением сионизма, временами казалось, что оно исходит из идеи, что это явление началось в Америке 1950-х годов. В формулировке Ярвина явно подразумевается, что антисемитизм был «легче» или, по крайней мере, более модным в Германии (1886 и 1936 гг.), Аргумент, который, хотя и верен в одном смысле (он был более распространенным в культурном отношении), вводит в заблуждение, поскольку пренебрегает определенные ключевые промежуточные периоды. В Веймарской республике, например, был широкий спектр законов о речи, по крайней мере, соизмеримых с законами современной Европы, и более обширных, чем все, что есть в современной Америке. Антисемитские высказывания преследовались очень регулярно,[4] и многие из ведущих антисемитских идеологов 1936 года, включая таких, как Юлиус Штрейхер, несомненно, продемонстрировали «убежденность» в своих убеждениях в течение многих тюремных сроков до 1933 года [5].

Кроме того, в истории очень мало периодов, когда антисемитские аргументы можно было рассматривать как продукт неискреннего ханжества. Подавляющая тенденция заключалась в том, что антисемитские высказывания были рискованной антиэлитной деятельностью, несущей возможность смерти или увечий при некоторых средневековых европейских монархиях [6], а в последнее время — даже серьезного социального остракизма и тюремного заключения для таких видных общественных деятелей, как Фридрих Ницше, Рихард Вагнер, Генри Форд, Чарльз и Энн Морроу Линдберги, каждый из которых пережил периоды длительной личной тревоги или беспокойства из-за воздействия, которое изложение антиеврейских идей могло оказать на их жизнь. [7]

Первый главный аргумент Ярвина в отказе от антисемитизма заключается в том, что он «не видит важности еврейских интеллектуалов в переходе американского истеблишмента от «суперпротестантизма» в стиле 1920-х годов к послевоенному секуляризму и мультикультурализму». Разъясняя свою точку зрения, Ярвин подчеркивает, что «мультикультурализм не претендует на то, чтобы быть еврейским», как если бы это было каким-либо доказательством. На самом деле это вызывает только ряд вопросов:

* Помимо «заявлений», существуют ли какие-либо объективные доказательства того, что евреи сыграли особую роль в продвижении плюрализма, терпимости и мультикультурализма в западных обществах?

* Поскольку мультикультурализм — это идея и сам по себе он не может «претендовать» на что-либо, не лучше ли спросить, утверждают ли евреи, что они мультикультуралисты?

* Есть ли какие-либо свидетельства того, что евреи сыграли важную роль, как евреи, в переходе американской иммиграционной политики между 1920-ми и 1960-ми годами?

Является ли мультикультурализм еврейским?

Играли ли евреи особую роль в продвижении плюрализма, терпимости и мультикультурализма в западных обществах? Исторические данные свидетельствуют о том, что первая защита мультикультурализма в его современной политической форме возникла в трудах Моисея Мендельсона (1729–1786), немецкого еврея и философа «Открытых границ», который довел идеи Просвещения о толерантности до предела с помощью таких вопросов как: «Как долго, на протяжении скольких тысячелетий должно продолжаться это различие между хозяевами земли и чужеземцем? Не лучше ли для человечества и культуры стереть это различие?»[8]. Основная мотивация Мендельсона в контексте упадка абсолютных монархий заключалась в том, чтобы обеспечить евреям возможность сохранить свою уникальную идентичность в рамках будущего мультикультурного общества — комбинация, которая, по его мнению, обеспечит еврейскую безопасность и преемственность в Европе. Первичным требованием для такого будущего будет делегитимизация понятия стержневой гегемонистской культуры, с которой, как ожидается, будут ассимилироваться другие. На самом деле Мендельсон был пионером целого движения (Хаскала) еврейских интеллектуалов, известных как маскилим, все они распространяли философию толерантного мультикультурализма в кругах Просвещения и предоставили евреям из гетто в Европе методологию поверхностной ассимиляции и этнически безопасный еврейский секуляризм — принцип «быть европейцем снаружи, евреем внутри». Ученый Эфраим Нимни утверждал, что современный мультикультурализм неразрывно связан с пользой для евреев и представляет собой воплощение идей Хаскалы:

Если модель Хаскалы была серьезно подорвана жесткостью европейской модели национального государства, то модель пост-Хаскалы в высшей степени осуществима в эпоху мультикультурализма и многонациональных государств и согласуется с образом жизни и желаниями светских евреев в современных либеральных демократиях. … Еврейские диаспоры имеют общий проект с другими этническими и национальными меньшинствами, и еврейские общины пост-Хаскалы обнаруживают чувство миссии и отпечаток своей коллективной личности. Это чувство миссии привлекает и мобилизует, поскольку оно связано с непосредственными еврейскими интересами, а также имеет более широкое применение в пользу других меньшинств… все это полностью соответствует целям и задачам еврейства пост-Хаскалы.[9]

Идеи Хаскалы Мендельсона, заимствованы и в тоже время контрастируют со взглядами европейских атеистов, деистов и либеральных протестантских философов, особенно рационалистов, таких как Бейль и Локк (которые, честно говоря, оба были кальвинистами), которые верили в общее человечество, способное двигаться к миру без религии или к единой религиозной истине[10].

Для Мендельсона идея будущего общего человечества была просто территориальной — европейские земли и сообщества по сути стали бы домом для отдельных людей, которые имели право придерживаться своих собственных убеждений без давления с целью ассимиляции с ценностями и традициями более широкой культуры. Короче говоря, мультикультурализм Мендельсона означал бы немногим больше, чем отказ большинства от своей позиции в политической, культурной и демографической групповой гегемонии,