Явление - Александр Степанович Попков

сомневаться в единственном Боге, если больше не с чем сравнивать! Думаю, что верховный жрец не пришёл сюда из-за страха услышать эту, по его мнению, ересь. А тебе, жрец, всё равно никто не поверит.

Нефертари неожиданно закончила разговор и пошла в глубь храма семенящей походкой царицы, не сказав Архандру ни одного слова на прощание. Архандр смотрел ей вслед и удивлялся тому, что даже в движении Богоподобная никогда не отрывает ног от земли. Два охранника повернулись и направили копья в сторону выхода, показывая Архандру, что его визит закончен.

Андрей Геннадьевич проснулся, не понимая, где он находится. «Жрец, которому никто не поверит», — задумчиво, как бы вспоминая что-то важное, повторил он вслух. Приняв холодный душ и вернувшись в комнату, Андрей Геннадьевич упёрся взглядом в кресло из тёмного дерева с изгибистыми подлокотниками и набалдашниками в виде головы павиана. В это кресла захотелось сесть, как хочется сесть в кресло императора в каком-нибудь музее. Андрей Геннадьевич аккуратно расположился в кресле, приняв удобную позу и опустил руки на головы обезьян. Он замер, сонливость сняло как рукой, сознание прояснилось, от благородного дерева шла какая-то приятная теплота и спокойствие. С каким-то новым незнакомым удовольствием Андрей Геннадьевич наконец-то вскочил с кресла, оделся и пошёл завтракать. В кафе гостиницы все столики были свободны, только в углу сидел с чашкой кофе господин с внимательным прищуром. Он вдруг улыбнулся Андрею Геннадьевичу и заговорил.

— Андрей Геннадьевич, позвольте представиться, Владимир Александрович Зиновьев. Вадим Александрович попросил встретиться с вами до вашего отъезда.

— Доброе утро, Владимир Александрович, я имел удовольствие присутствовать на вашем диспуте в Сочи.

— Присаживайтесь, Андрей Геннадьевич, за мой столик, а я закажу вам кофе — здесь варят бесподобный кофе, только ради него вы будете приезжать в Москву.

— Я не большой любитель этого напитка.

— Знаю, но, поверьте, хотел бы вам открыть это удовольствие. А вы вспоминаете ваших товарищей по экстриму в Сочи?

— Представьте, да. Я даже, кажется, понял, кто был смотрящим в нашей команде.

— Очень интересно, и кто же?

— Думаю, Сергей.

— Вы угадали сейчас, а вот опытный номенклатурщик Григорий Алексеевич вычислил Сергея с первых минут.

— Но виду не подал.

— Вы выбрали Сергея как исполнителя вашей идеи, но на самом деле Сергей мог преодолеть преграду своим, более простым и безопасным способом, но вы не разглядели такую возможность. А вот Иван Иванович подтвердил свою репутацию крепкого хозяйственника. Он был бы прекрасным мэром, если бы наши избиратели не хотели только сладких сказок.

— Я, кажется, понимаю, в чём была моя ошибка.

— Мы не считаем это ошибкой, это всего лишь минус один балл. Но вернёмся к делу. Как вы уже знаете, в вашем городе Олег, наш сотрудник и любитель пароксизмов на публику, работает над проектом для господина мэра, увидевшего себя в большой игре и, должен сказать, имеющего на это право — Виктор Филиппович много лет при власти и уже стал жрецом.

Андрей Геннадьевич вздрогнул, но постарался не выдать своего удивления.

— Так значит он понимает язык жреческих знаков? — спросил Андрей Геннадьевич, намеренно стараясь увести разговор в так заинтересовавшую его оккультную тему.

— Думаю, что да. Язык жреческих знаков можно использовать как сигнал, дающий ему шанс уйти, сохранить при этом лицо. Вот расскажу вам историю про скрытые посылы. Приглашают одного модного режиссёра, исповедующего принципы авангардного театра, совершенно неожиданно на церемонию награждения деятелей культуры, чтобы вручить какую-то награду. Сам лично жмёт режиссёру руку и не для камеры говорит что-то вроде: «Мы на вас рассчитываем». Бедный режиссёр несколько ночей не спит, пытаясь разгадать загадку, что означают эти слова: обычная протокольная вежливость или какое-то поручение. Потом приближенные Самого намекают творцу, что от него ждут смелости. И творческое чутьё подсказывает ему гениальную сцену для новой постановки: голая русалка, прикрываемая только волосами проходит по сцене мимо иконки, крестится на неё и потом исчезает в свете рампы. Спектакль ставят в афишу раз в месяц без всякой рекламы, но билетов на него достать не возможно. На премьеру собирается всё московское селебритис, которым и адресован сигнал: гештальт оскорбления чувств не касается круга сверхновых и на свободу их совести пока никто посягать не собирается. Вот так! А мы с вами, Андрей Геннадьевич, люди маленькие и поэтому наш посыл мэру должен быть ещё больше завуалирован. А скажите, Андрей Геннадьевич, где Виктор Филиппович мог сталкиваться вблизи с настоящими богами?

— Знаю по его рассказам, что в Индии он посещал какой-то шиваитский храм с детородным началом.

— А, это, скорее всего, Лингараджа. Что-то мне уже подсказывает, что наш неутомимый Олег Иванович собирается послать Виктору Филипповичу «метку» именно в виде этого артефакта божественного происхождения. Олег, конечно, знает, что будет наказан за подобную дерзость, но, как говорится, победителей не судят.

Андрей Геннадьевич удивлённо смотрел в сверкающие вдохновением глаза Владимира Александровича, а потом и сам рассмеялся с приятным облегчением, но при этом он подумал вовсе не о мэре — он представил Подстебенко, безуспешно пытающегося собрать пазл «явления» из симфониальных фантазий своего любимого Пелевина.

— А вы, Владимир Александрович, как мне кажется, не любите русский народ? — Андрей Геннадьевич ощутил какую-то высокую степень доверительности в их беседе и позволил себе этот неудобный вопрос.

Владимир Александрович сделался серьёзным, и Андрей Геннадьевич уже стал сожалеть о своей вольности.

— Позвольте, Андрей Геннадьевич, я расскажу вам историю своей бабушки. В молодости она была красавицей и любимицей своего отца. Когда ей стукнуло восемнадцать, то к ней посватался вдовец с двумя сиротами. Её отец не смог отказать в сватовстве, потому что это была родня местного деревенского священника. Бабушка ушла в чужую большую семью с высокими требованиями к прилежанию, порядку и трудолюбию. Первого сына она родила в поле, так получилось, потому что она не хотела разговоров о своём притворстве, и сама пошла на работу — никто её не гнал. В коллективизацию мужчин из нашей семьи забрали на Беломорканал, а женщин, старух и детей погрузили на подводы и погнали на Васюганские болота. Дело было в марте, и её второй семимесячный сын Николай подморозил ножки. На пересыльных пунктах кулацкие семьи не пускали в теплые помещения, единственное, что позволяли — ночевать в тамбурах, стоя на ногах. Семимесячный дядя мой не доехал до места ссылки — умер от обморожения ног. Из девяти бабушкиных детей в живых осталось трое. Я очень люблю свою бабушку и часто вспоминаю её, хотя её уже давно нет в живых. А что касается моего отношения к русскому народу, которому наплевать на