Белый кролик, красный волк - Том Поллок

— Доза че…

БЛИНБЛИНБЛИНБЛИН

Я не могу думать. Меня клинит. Белый шум. Жгучая, тошнотворная боль. Черные кляксы расползаются перед глазами.

— Вторая доза.

Что-то жужжит, боль сверлит висок, как дрель, плюя фонтаном крошек черепа, с ниточкой красного мозга, спиралью закрутившегося вокруг насадки. Мне кажется, я умираю.

— Держите его.

Мои губы отдирают от зубов — мерзкое, липкое чувство, — и я начинаю выть.

— Третья доза.

В голове раздается звук, похожий на удар хлыста, и я обмякаю, пластиковые веревки впиваются в мои запястья до мяса. Я буквально чувствую, как у меня на спине расцветают синяки — через тонкий матрац я, должно быть, ударился спиной о раму кровати, хотя я этого и не помню. Видимо, потерял сознание.

— Ладно, давай попробуем. — Голос Риты слышен как сквозь вату.

Мою голову запрокидывают назад. Я чувствую такое изнеможение, как будто только что перенес полномасштабную паническую атаку. Это почти можно принять за облегчение. Моя эндокринная система исчерпала свои ресурсы.

Пятна света вползают под капюшон. Ткань подворачивают, убирая ее с моего лица. Чьи-то пальцы щупают мой пульс. Свет ослепляет, и сквозь пелену слез я смотрю, как чья-то рука удаляется от моей шеи, рука с белыми пальцами и черной ладонью.

Нет, это не ладонь — это перчатка.

Руки обтянуты перчатками без пальцев.

Она склоняется надо мной. Ее лицо серьезно, светлые волосы зачесаны за уши. Она встречается со мной взглядом. Проходит семь долгих секунд.

— И-Ин… Ингрид? Нет! НЕТ! Не с-с-смейте! Т-т-т-только т-т-троньте ее…

Слова вырываются из меня морзянкой, но я умолкаю, когда замечаю, что она не привязана к кровати. Ингрид не похожа на пленницу.

— П-п-почему? К-как? Ч-ч-что ты… Что ты здесь д-д-д-делаешь?

— Что ты здесь д-д-д-делаешь?

Какой-то голос, скупой и бесстрастный, как говорящие часы, эхом повторяет мои слова. Я вижу, как губы Ингрид шевелятся точно в такт, идеально совпадая с моими, точка за точкой, тире за тире.

Я молчу. В горле полно толченого стекла.

— Как ты это делаешь?

И хотя я задаю этот вопрос про себя, Ингрид его озвучивает своим ровным, стерильным голосом. Я смотрю, как скачет пирсинг в ее губе, когда она произносит слова.

Она поднимает глаза и смотрит поверх моей головы, и только тогда я вспоминаю, что Рита все еще стоит позади меня.

— Я настроилась, — говорит она.

Настроилась? Настроилась на что? Что за чертовщина, Ингрид?

— Я не Ингрид, Пит, — говорит она. — Я Ана.

Она смотрит на меня, внимательно изучая мое лицо, ее глаза бегают туда-сюда, как будто она читает.

— Питер, — зовет меня Рита, оставаясь за моей спиной. — Где твоя сестра?

Но я не могу отвести глаз от Ингрид. Зачем она это делает? «Нет, Ингрид, — думаю я. — Пожалуйста, мы же друзья».

— Мы друзья, Пит, — соглашается она. — Ты мой лучший друг, и мне очень жаль, что приходилось лгать тебе. — Теперь в ее голосе пульсирует искренность. — Обещаю, я все объясню, но ты должен сказать нам, где Бел.

Вот черт. Неужели. Да, действительно. Она реально читает мои мысли. Как? Ингрид? Пожалуйста, вытащи меня отсюда. Помоги мне. Помоги моей маме. Она кормила тебя ужином. Ингрид. Ингрид. Боже!

Она поднимает глаза на Риту и качает головой.

— Это слишком для него. Он не соображает. Он не может надолго сосредоточиться на вопросе, и я не успеваю считать ответ.

Рита склоняется ко мне ближе, изучая. Я чувствую ее дыхание на своей шее. От нее пахнет перцем.

— Может, еще одну дозу, — задумывается она.

— Нет! — На мгновение мне кажется, что Ингрид снова озвучивает мои мысли, но она уже на полпути к Рите, протестующе выставила руку. — Нет, в этом нет необходимости, позволь мне… просто поговорить с ним.

Моя голова похожа на глину для лепки. Сквозь туман перед глазами светлые волосы Ингрид кажутся нимбом.

Этого не может быть. Это невозможно.

— Ежедневно происходит столько невероятных вещей, так как ты можешь знать это наверняка? — Знакомые карие глаза спокойны. — Откуда тебе это знать? Ну же, Пит, ты же математик, ты ученый. Это научный метод: скорректируй теорию в соответствии с полученными данными. Я здесь. Я — данное. Давай, корректируй.

Я стискиваю зубы. Но как? Объясни мне. Как ты читаешь мои мысли?

— Знаешь, сколько звуков в английском языке?

Нет.

— Сорок четыре. Знаешь, сколько мышц задействует твоя мимика? Сорок две. Тело более чем способно передать любую твою мысль, не прибегая к помощи речи, Питти, — и тебя это особенно касается. И я… я просто откалибрована специально для того, чтобы принимать их. Или, точнее, отражать.

Отражать. В уставшей, настрадавшейся голове всплывает воспоминание. Это было много лет назад. Мама, сложив руки мостиком над тарелкой картофельных вафель, объясняла то, чем она занималась на работе.

— З-з-зеркала?

Это все, что я могу из себя выдавить, но Ингрид понимает. Естественно, она понимает.

— Совершенно верно, Питти, — кивает она. — Зеркальные нейроны. То же самое, что позволяет тебе на интуитивном уровне чувствовать, когда у твоей сестры плохое настроение или когда маме нужно выпить. Они есть у всех. Но у меня их больше — на двести процентов больше. Я — зеркало. Ты чувствуешь — я чувствую. Ты думаешь — я думаю.

Ужасно глупо, но почему-то теперь я могу думать только о липких салфетках в мусорке под моим столом и еще о том, что сейчас я думаю об этих салфетках. А потом я вспоминаю учебник математики, открытый на странице с благодарностями, и думаю, как я был горд собой, как невероятно воодушевлен тем, что у меня появилась подруга, которая меня понимает, с которой мы настолько на одной волне, что иногда казалось — и тут мне хочется и рассмеяться, и закричать, и расцарапать себе лицо, — она читает мои мысли.

А где Джин Грей?

Концепция телепатии меня пугает.

Мое лицо горит огнем, и слезы унижения текут по щекам.

— Да, — говорит она, и ее голос немного срывается, как будто она тоже на грани слез. — Прости.

Я отворачиваюсь, и присоски на виске тянут обожженную кожу.

— П-п-п-пыт… — начинаю я.

— Тебя никто не пытает, Питер, — чуть ли не упрекает Рита.

А чертовски на это похоже.

У Ингрид вид не менее болезненный, чем у меня.

— Понимаю, тебе больно, — говорит она. — И мне правда жаль. Я знаю, как это больно. Но нам пришлось так поступить. У тебя начиналась паника, а с тобой невозможно общаться, когда у тебя паника. Твой пульс был на отметке двести двадцать, ты был неуправляем. Пришлось дать тебе разряд тока, чтобы остановить это и я могла прочитать