Хобо - Зоран Чирич

«Какой план?», спросил я Пеню, вдыхая ночной воздух, состоящий из одних выхлопных газов. Их вонью я душил другую. «Поедем к Ранко в Алексинац?».

«Туда уже едет другая команда. Мы свое дело сделали». Он поглаживал себя по луноподобному черепу, вытирая пот. «Столько сигарет потратил на эту скотину!», пробурчал он и завел машину. «Надо куда-то заскочить, купить пару пачек. Не люблю оставаться без курева».

«Конечно, заскочим». Домой мне не хотелось.

Пока мы кружили по городу, выбирая место, чтобы передохнуть, купить сигареты, выпить и все такое, я рассказал Пене, что произошло со мной в «Клубнике». Он слушал меня рассеяно. «Что, диджей, ты, кажется, потрясен? Я же сказал, ты можешь ее удочерить». Я сидел, скрестив руки, и смотрел через лобовое стекло. Пеня топтал меня, не снижая темпа: «Знаешь, что говорят строители, когда заливают бетон?».

Я молчал, общаясь с ветровым стеклом, но оно тоже что-то скрывало. Пеня ответил вместо него: «Какой бетон, такая и опалубка».

Я понял, почему он сказал мне это без насмешки.

«А ты знаешь, что говорят опытные ебари?», спросил я только для того, чтобы не остаться в долгу.

«Что?», он сильно наклонил голову в мою сторону, и я подумал, уж не хочет ли он положить ее мне на плечо. Его веселило, что меня, так по-идиотски скомпрометированного, теперь можно топтать как угодно.

«Что каждый человек педофил до определенной границы». Я видел волоски, торчащие у него из уха.

«Мне кажется, что так говорят не опытные, а закомплексованные ебари», процедил он, одну за другой открывая мои карты.

«Уж ты-то в ебарях разбираешься». Я был зол на себя за то, что вообще завел разговор про того мальчишку. Какого хрена я мог от него ждать?

«Я разбираюсь кое в чем другом», сказал Пеня и легонько ткнул меня кулаком в плечо. Неоновые надписи бежали перед нами как ожившие дорожные знаки, указывающие направление полуночникам, бездельникам и любопытствующим. «Диджей, ты оказался зверем что надо. Видел бы ты себя еще совсем недавно. Например, когда я в первый раз за тобой приехал. Я тебя просто не заметил. Вообще. Пустое место. Мне было непонятно, почему Барон тебя взял. Но он-то умеет почуять зверя. Он раскусил тебя с первого взгляда». Пеня затормозил и въехал на тротуар, недалеко от группы парней, которые стояли и пялились на другие группы, которые пялились на них. Есть хорошее, простое правило — никто не станет на тебя смотреть, если ты не смотришь на него.

«Как Барон меня раскусил?», я вернулся к сказанному Пеней.

«Да так», и он щелкнул пальцами.

Я посмотрел на него очень, очень ясным взглядом, хотя мне самому ничего не было ясно. «Прости, Пеня, но я не понимаю, что ты хочешь этим сказать».

«Ты — один из нас», в его глазах светились гордость и одобрение.

Своими загадками он доводил меня до паранойи: «Каких таких — нас?».

«Таких, которым нечего терять. Поэтому не пытайся заморочить мне голову своими душещипательными историями. Ты не пациент. И не дай тебе бог когда-нибудь им стать». Пеня закончил отмывать мою обнаруженную им личность.

Ну, что-то в этом было. У нас с ним было нечто общее. И он, и я терпеть не могли наркоманов и наркотики, мелкое жулье и крупных подхалимов. И мы этого не скрывали. Правда, я все равно не понял, что он подразумевал под словом «пациент»? Но спросить не успел, потому что в голове у меня вдруг возникла грязная физиономия Пижона Гиле. Точнее, возникло нечто другое. Наконец-то в моих руках оказался джокер! Теперь можно было начинать ночь.

Когда я вошел в офис, Барон, закрыв глаза и скрестив на груди руки, слушал Стиви Уандера ранних семидесятых — сдержанная баллада в среднем темпе с синтезатором на заднем плане. Эти хрестоматийные звуки напомнили мне о днях, когда я покупал пластинки, чтобы дарить их дорогим мне, и при этом всегда неправильным, людям, а это лучше, чем продавать их незнакомым коллекционерам. Но от виниловых воспоминаний толку было немного, и я застыл у двери, стараясь ничем не помешать наслаждению. Сам я был плохой публикой, да и кому удастся впасть в транс, стоя с руками на заднице.

Плечи Барона слегка подрагивали, погрузившись в музыку, он расслаблялся в своем готическом кресле. «Эта песня обладает духом», мечтательно вынес он свое суждение. Для него словом обладать выражалось естественное духовное состояние. Барон продолжал спокойно жмуриться в позе «хайер энд хайер»[27]. У него были тяжелые веки и заметные мешки под глазами, мне был виден мужественный «греческий» профиль, густые темные волосы, безукоризненно зачесанные ото лба к затылку. Все-таки это действительно был человек без лица, каким-то образом ему удавалось заставить меня видеть его именно таким.

«Все много мудозвонят о душе, но дух — вот это». Стиви Уандер парил над рефреном мелодии, которая звучала без участия голоса. «Это переживет время». Я слушал, как они разговаривают друг с другом точно подобранными словами. Потом Барон медленно открыл глаза, чтобы убедиться в той истине, которую изрек: «Один только Стив Уандер умел пользоваться синтезатором как церковным органом. Видишь, все эти негры из прошлого учились своему ремеслу в церкви».

«Не надо забывать и бордели», решился я сказать свое слово, правда, вовсе не из желания правильно отразить историю ритм-энд-блюза, а только для того, чтобы он меня заметил.

«Об этом я и говорю. Разница между церковью и борделем такая же, как между клубом и пивной. Понимаешь?»

Я сказал, что понимаю. Все равно для Барона не существовало разницы между «понимаю» и «не понимаю».

Песня вскоре закончилась, и Барон пожелал услышать, зачем я попросил его о срочной встрече. Он и на этот раз не предложил мне сесть.

«Что у тебя такого важного, что ты хочешь мне сказать?». Темные непрозрачные глаза начали отсчет времени. В моем распоряжении было примерно столько, сколько уйдет у него на то, чтобы десять раз моргнуть.

«У меня есть идея насчет нового дела», начал я, спотыкаясь о собственные слова.

«Кто ты такой, чтобы разыгрывать передо мной бизнесмена?». Он крутил перстень на среднем пальце.

Я открыл рот, чтобы срыгнуть свои козыри, но ровный металлический голос заставил меня подавиться ручкой того джек-пота, о котором я мечтал: «Знаешь, в чем проблема отношений с жополизами? Они так часто лижут задний проход, что у них иногда возникает желание побрить задницу тому, кого лижут».

«Я не жополиз. Я твой человек». Мантру я произнес довольно решительно.

«Иди отсюда», сказал он спокойно. Я спросил себя, значит ли это, что он меня прогоняет, но не двинулся с места. У меня не было выбора. «Иди отсюда», повторил он, глядя на меня как на идиота, который решил переть напролом. «Спроси первого встречного парня, спроси его: «Ты человек Барона?» И он тебе ответит: «Да», да еще и пошлет тебя, сам догадываешься куда, за то, что ты об этом спросил. Понимаешь?».

Я сказал, что понимаю.

«Тут и понимать нечего», оборвал он меня, загадочно оскалившись и давая понять, что высокомерие не передается ни воздушно-капельным путем, ни генетически, а просто является характерной особенностью.

Стены офиса все больше давили на меня, но я не отступал. Отступать мне было некуда. Я был букмекером, поставившим все, что у него есть, на окончательно обессилевшего боксера, у которого даже развязались шнурки на перчатках, и этим окончательно обессилевшим боксером был лично я. Темные непрозрачные глаза закончили отсчет времени. Я вошел в клинч с неприкрытой головой, стоя на цыпочках. «Барон, это дело как раз для тебя. От него так и несет баблом. Горой бабла».

«Деньги не пахнут», произнес он очень, очень серьезно. «И, кроме того, тебе, вероятно, известно, что я занимаюсь только чистыми делами».

«Это дело простое и чистое», я оставался в клинче. Собственно, это был единственный способ остаться на ногах. «Это дело для настоящих господ. Разве тебе не хотелось бы слушать Стиви Уандера, да еще и получать за это деньги? Большие деньги».

Он перестал крутить перстень на среднем пальце: «Не впутывай Стиви Уандера в свои глупости».

«Не думаешь ли ты», спросил я уже в трансе, «что пришло время устроить в Нишвиле что-нибудь грандиозное?»

«Что грандиозного здесь можно устроить? Организовать бал гомосексуалистов в Соборной церкви?».

«Радио Барон», выкрикнул я, представляя новую сенсацию. «Радио с супермузыкой и суперспонсорами, которые будут драться друг с другом за рекламное время, не спрашивая о цене. Ты только представь себе, сколько есть в этом городе людей, для которых будет честью вложить деньги в радио Барона».

«За стенами этого офиса нет никакой чести», он положил свои когтистые руки на стол. Длинные, как у пианиста, пальцы выбивали дробь по искусственно «состаренному» ореховому дереву. На столе не было ни бумаг, ни иллюстрированных журналов, ни хрустальных пепельниц — от этого его величина была еще более заметной. Я имею в виду величину стола. Другая величина подразумевалась, и я загремел тоном проповедника: «На это есть Пеня и я, мы их научим тому, что такое честь, и что за честь нужно платить по прейскуранту Барона».