Любовь и бесчестье - Карен Рэнни

— Пожалуйста, не рвите ее. Это моя единственная сорочка.

— Единственная?

Она кивнула.

Монтгомери нахмурился:

— Граф Конли — богатый человек.

Вероника наклонила голову, глядя на пол, на его башмаки и штаны. Потом ее взгляд коснулся его ног, нерешительно задержался на них. Если она снова приложит туда руку, почувствует ли прежнюю твердость? А возможно, он стал еще больше?

— Вероника!

Когда взгляд Монтгомери остановился на ее лице, она вспыхнула.

— Почему у вас всего одна сорочка? — спросил он нежно.

— Дядя Бертран не рассчитывал, что ему придется и кормить и одевать меня.

Выражение его лица несколько изменилось, но исходившие от него чувства она восприняла как внезапную вспышку полена в камине.

— И как часто он повторял вам это?

Вероника положила руку ему на грудь.

— Вы не должны его осуждать, Монтгомери. Я ведь дочь его сестры, а не его собственное дитя.

— Но вы член семьи.

— Стоит ли нам сейчас обсуждать поведение дяди Бертрана?

Монтгомери кивнул, наклонился и приподнял подол сорочки, прежде чем стянуть ее с нее через голову.

Вероника снова оказалась обнаженной.

Его большие ладони накрыли ее груди, а большие пальцы прошлись по обнаженным соскам. Но она следила не за его руками, а за выражением лица.

Ноги ее задрожали. А тело затрепетало, но не от холода и даже не от предвкушения. То, что она почувствовала, было чем-то иным, чем-то способным вывернуть ее наизнанку, заставить ее отбросить сдержанность, стыд и робость.

Она была готова сделать все, чего бы он ни потребовал.

— Вы меня поцелуете? — спросила она.

— Сейчас?

Монтгомери улыбнулся, и эта улыбка казалась почти порочной, но она ее озадачила и очаровала.

— Пожалуйста!

Он склонился к ней и нежно прижался губами к ее соску.

Вероника имела в виду не это.

Его язык скользнул по соску, который оказался между его губами, и Монтгомери осторожно потянул за него.

Руки Вероники взметнулись вверх и обхватили его плечи.

— Монтгомери, — сказала Вероника, и это было все, что она была способна произнести.

Только его имя.

Монтгомери отступил на шаг, снял сюртук и жилет, не отводя от нее взгляда.

Потом снова нежно прикоснулся к ней, медленно повернул, обнял. Ткань его рубашки и штанов слегка царапала обнаженную спину.

Его ладони прикрыли ее груди, одно запястье касалось соска, пальцы сжали правую грудь. Другая его рука оказалась на ее животе. Монтгомери потянул ее к себе и принялся целовать в шею.

В таком положении Вероника оказалась оторванной от него, будто он сам хотел прикасаться к ней, но не желал, чтобы она прикасалась к нему.

Рука Монтгомери спустилась ниже, большой палец затеял игру с ее пупком, пальцы запутались в нежном пушке, прикрывающем лонный бугорок. Вероника положила голову ему на плечо, и он воспользовался этим, чтобы поцеловать ее под подбородком. Губы его были горячими, язык будто пробовал ее кожу на вкус, измерял скорость ее бешеного сердцебиения.

Веронике казалось, будто она тает, расплавляется в его объятиях. Она испытала желание ритмично пошевелить бедрами, облегчая задачу его чутких талантливых, изучающих ее пальцев, но при каждой ее попытке сделать это он клал ладонь ей на живот, успокаивая ее.

Наслаждение нарастало до тех пор, пока она не смогла думать больше ни о чем, кроме его пальцев, выплясывающих на ее коже. Дыхание вырывалось из ее рта с трудом, а бедра двигались, как если бы он заставлял их производить круговые движения. Монтгомери был неутомим и выискивал все новые места своими чуткими пальцами и нежно потирал их, а она только вздыхала и готова была сдаться. Соски ее отвердели, а между бедрами разливался жар.

Каким порочным и распутным он был! Разумеется, будучи ее мужем, Монтгомери имел право совершать подобные действия.

— Ты так красива, — бормотал он ей на ухо. — И так податлива, Вероника!

Она чуть не разрыдалась от удовольствия. Монтгомери прижался к ее обнаженным ягодицам. Дыхание его было тяжелым, а сам он был твердым.

Монтгомери бормотал слова восторга, и они казались столь непривычными, что это и шокировало Веронику, и приятно поражало. Ткань его одежды была жесткой и раздражала кожу, Отросшая щетина царапала щеку. Его губы казались теплыми, когда касались ее уха, а острые зубы прикусили мочку.

А потом не осталось ничего, кроме наслаждения, ничего, кроме жара, распространившегося по всему телу, и закончилось это внезапным криком Вероники.

Ее тело поникло в его руках, но в следующий момент она повернулась в его объятиях, заставила его опустить голову и прихватила зубами его нижнюю губу. Затем вцепилась в его рубашку, нетерпеливо желая ощутить близость его обнаженного тела и надеясь на то, что скоро он окажется обнаженным. Она жаждала этого.

В груди Монтгомери зародился рокочущий смех. Он поднял ее, не выпуская из объятий, и нежно и бережно уложил на кровать. Она лежала там, утомленная и окруженная наслаждением, как облаком. Вероника смотрела на его постепенно обнажавшееся тело по мере того, как он снимал одежду.

Рубашка, башмаки, штаны, нижнее белье — все это полетело в тот же угол, где приземлилась ее одежда.

Минутой позже Монтгомери, обнаженный, стоял рядом, и его мощный член был напряжен и поднят почти вертикально. Зачарованная зрелищем, Вероника потянулась и, дотронувшись до его органа, ощутила кончиками пальцев его твердость и жар.

Монтгомери присоединился к ней и теперь лежал, опираясь на руки и целуя ее.

Ее тело снова затрепетало от властного зова плоти, застенчивость и робость были забыты, и Вероника все болезненнее ощущала примитивное желание по мере того, как Монтгомери ласкал ее груди пальцами и ртом, прикусывал их зубами и умащал ее кожу влагой горячих губ. Вероника обвила руками его голову и прижала ее к груди.

Он отстранился, и она запротестовала. Монтгомери улыбнулся, но вскоре его улыбка поблекла, когда он опустил голову, чтобы снова поцеловать ее. Вероника провела ладонью по его мускулистым рукам, потом положила руки ему на плечи и смотрела ему в глаза, радуясь, что видит его в этом тусклом свете. Его глаза были полны жара, а бронзовое тело источало страсть.

Монтгомери медленно поднялся. Вероника собралась с силами, готовясь испытать боль, закрыла глаза и попыталась думать о королеве. Ей пришлось напомнить себе, что женщины всех времен проходили через это испытание и оставались живы.

Независимо от ее воли ноги Вероники раздвинулись, а бедра поднялись, облегчая проникновение. Монтгомери вошел в нее нежно, позволив приспособиться не только к его размерам, но и к самому акту. И почему-то то, что должно было показаться ей чужим и неприемлемым, она ощутила как нечто правильное и ожидаемое.