Там, за синими морями… (дилогия) - Елена Кондаурова

К сожалению, выспаться у нее опять не получилось. Среди ночи она снова проснулась от кошмара, но, слава богине, на этот раз обошлось без крика. Ей было невыносимо стыдно за свое поведение прошлой ночью. В конце концов, то, что ей нравится ее хозяин и она доверяет ему, как никому другому, не дает ей право поднимать его криками среди ночи и заставлять сидеть с ней, как с ребенком. Да и причина такова, что не заслуживает доброго слова. Подумаешь, кошмар! Мало ли дурных снов видят люди? Наверное, поэтому, хоть она и проснулась в холодном поту от ужаса, крик так и не вырвался из ее горла. А вполне мог бы, потому что приснилось ей что-то вообще уж несусветное.

Сначала она бродила по длинным запутанным коридорам, которые заканчивались комнатами, выходя из которых опять попадала в коридор, и так до бесконечности. Она все шла и шла, отворяя бессчетное количество дверей, и никак не могла найти выход. Неожиданно она услышала крик и побежала на него. Открыла очередную дверь и увидела, как разъяренный мужчина в темно-серых доспехах с сумасшедшей яростью полосует ножом молодую темноволосую женщину. Та, еще живая, кричит, захлебываясь своей кровью, текущей из надрезанного горла. Лика зажимает ладонями рот, чтобы тоже не закричать, но слезы горячим потоком начинают бежать из глаз, потому что она понимает, что это погибает ее подруга. Близкая подруга, почти сестра, и она не представляет, как будет жить без нее дальше.

Лика так и проснулась, вся в слезах и зажимая себе рот ладонью. Долго лежала без сна, приходя в себя, и заснула только под утро.

Проспала, конечно же, за что и была наказана тем, что пропустила целый спектакль. Дорминда, как всегда, придя на рассвете, обнаружила в кувшине с молоком, оставленным молочницей, плавающего там дохлого таракана. До глубины души возмутившись подобной неаккуратностью, пожилая служанка отправилась к молочнице вместе с кувшином и устроила скандал на всю Закорючку. У той глотка тоже была что надо, так что молчать она не стала. Расплевались они знатно. Дорминда пообещала, что не то что не станет брать у нее молока, но и мимо ее дома будет ходить пореже, чтобы ненароком не подхватить какую заразу. Та в долгу не осталась, призвала на помощь других закорючинских молочниц, и они все дружно обвинили Дорминду в том, что она сама и подкинула этого таракана, чтобы сбить цену на молоко. В ответ на такую ложь Дорминда поклялась при всем честном народе, что отныне молоко станет покупать только на рынке, а этим лгуньям не даст и ломаного гроша, даже если они у нее на глазах будут умирать с голоду. Они ей ответили, что со своей стороны не дадут ей и глотка молока, если в таком плачевном состоянии окажется она сама. На это Дорминда возражать не стала, и просто ушла, гордо подняв голову.

И с этого дня к обязанностям Лики прибавилось ежеутреннее посещение рынка.

Пила, как и обещала, пришла в гости после обеда. И на следующий день тоже. А потом еще через день. И еще.

Лика не знала, как Пила, но она сама каждый день от души благодарила обоих богов за то, что послали ей такую подругу. Кроме того, неизвестно, благодарила ли богов Нета, но ей тоже определенно стоило это сделать, потому что никогда еще маленькая вандейка не была такой открытой и веселой, как во время общения с Пилой.

От Пилы Лика узнала гораздо больше о настоящей ольрийской жизни и обычаях, чем от старой Дорминды, и с ней же она в первый раз посетила храм богини Всевеликой на центральной площади Олгена. Храм произвел на Лику самое гнетущее впечатление, еще когда она вместе с пожилой служанкой присутствовала на клеймении, и сейчас она не могла отделаться от ощущения, что огромное тяжелое здание из темного камня наваливается и давит на нее всем своим немалым весом. Напротив храма богини, с левой стороны все той же площади, стоял его брат-близнец – храм Бога-Отца, как яркая иллюстрация необходимости равновесия между мужским и женским началом, хотя народу около него сновало не в пример меньше, чем возле храма богини.

Подруги, разумеется, в первую очередь направились в храм Всевеликой.

Ольрийская религия вызывала в Лике не слишком приятные чувства, но, поскольку она решила попробовать здесь прижиться, то надо было хотя бы попытаться понять ее.

Пила и Нета, оставив Лику в одиночестве, отправились относить к алтарю свои узелки с жертвами, традиционно присоединяемые к молитве о здоровье близких. В жертву можно было принести самые разные фрукты, непременно выращенные своими руками, и вообще любую, приготовленную собственноручно еду. У самой Лики не было ничего своего, даже белье, которое она носила, принадлежало ее хозяину, и потому она ничего не могла принести в жертву богине. Да от нее этого никто и не требовал. Для кого ей вообще просить здоровья? Для своего изгоя-хозяина, что ли? Самой Лике очень хотелось поставить хотя бы пару свечек с молитвой о его благополучии, но она так и не решилась потратить на это те несколько медяков, которые звякали у нее в кармане. Хотя ее хозяин, оставляя деньги на хозяйство, никогда не требовал отчета ни у нее, ни у Дорминды о том, каким образом они их расходуют, пожилая служанка, несомненно движимая самыми лучшими побуждениями, всегда проверяла расходы Лики до последней полушки, и Лике совсем не улыбалось в очередной раз попасть на допрос с пристрастием.

Поэтому она молча бродила по храму, разглядывая фрески, изображающие деятельность богини, когда она еще жила среди людей, и постепенно увлеклась, потому что это было интересно. На изящно выполненных настенных картинах богиня представала не суровой и мстительной, какой ее представляла себе Лика по рассказам Дорминды и после событий на храмовой площади, а милосердной, любящей и всепрощающей. Сердце Лики уже готово было раскрыться навстречу прекрасному образу, как вдруг она наткнулась на изображение богини с огненным мечом в руках, собирающуюся поразить толпу уродливых существ, напоминающих карикатуры на людей. Они потрясали кулаками в бессильной злобе и заходились беззвучным криком, от которого искажались их и так обезображенные ненавистью лица.

– Што, детошка, никак ижгоев стало жалко? – прошамкал кто-то у нее за спиной.

Лика вздрогнула и обернулась. В двух шагах от нее стояла согнутая старуха, вся в черном, с мерзкой улыбкой на темном морщинистом лице.

– А разве это изгои? – Ей так не хотелось в это верить!

– А хто ж еще, детошка? Ишь как рты-то ражинули, небошь, не охота в решку огненну лежть-то! Ну, нишего, богиня-матушка, заштупница наша, всех их туда мечом жагонит!

На заднем плане фрески действительно была изображена огненная река. Сердце Лики сжалось от боли. Решив, что никогда не поймет эту свигрову религию, она решительно повернулась, чтобы уйти подальше от этой фрески, но бабка с неожиданным для ее возраста проворством схватила Лику за рукав.