Сальватор. Том 1 - Александр Дюма

– Да что же я такого сделал?! – вскричал король

– Вы не сделали, но позволили сделать, государь.

– Маршал! Клянусь вам, я преисполнен добрых намерений.

– Есть пословица, ваше величество: добрыми намерениями вымощена дорога в ад!

– Скажите мне, маршал, все, что вы об этом думаете.

– Сир! – молвил маршал. – Я был бы недостоин милостей короля, если бы… я… не исполнил приказания, которое он мне дает.

– Итак?

– Итак, сир, я думаю, что вы – безупречный принц; однако вы, ваше величество, окружены и обмануты то ли слепыми, то ли несведущими советниками, которые либо не видят, либо плохо видят.

– Продолжайте, продолжайте!

– Я сейчас выражаю общественное мнение, сир, и потому скажу вам так: по духу вы совершенный француз, так черпайте советы в своей душе, а не где-нибудь еще.

– Значит, в народе мной недовольны?

Маршал поклонился.

– И по какому поводу недовольство?

– Сир! Закон о печати глубоко затрагивает интересы населения и наносит по ним смертельный удар.

– Вы полагаете, что именно этому я обязан сегодняшней холодностью?

– Я в этом уверен, государь.

– В таком случае я жду вашего совета, маршал.

– По какому поводу, сир?

– Что мне делать?

– Ваше величество! Я не могу советовать королю!

– Можете, раз я вас об этом прошу.

– Сир! Ваша непревзойденная мудрость…

– Что бы вы сделали на моем месте, маршал?

– Ну, раз вы приказываете, ваше величество…

– Не приказываю, а прошу, герцог! – подхватил Карл X с величавым видом, никогда ему не изменявшим при определенных обстоятельствах.

– В таком случае, сир, – продолжал маршал, – прикажите отменить закон, созовите на другой смотр всю национальную гвардию и вы увидите, как единодушно солдаты будут вас приветствовать, и поймете, какова истинная причина их сегодняшнего молчания.

– Маршал! Я завтра же прикажу отменить закон. Назначьте сами день смотра.

– Не угодно ли вашему величеству, чтобы смотр был назначен на последнее воскресенье месяца, то есть на двадцать девятое апреля?

– Отдайте приказ сами: вы – главнокомандующий национальной гвардии.

В тот же вечер в Тюильри был созван Совет, и, вопреки упорным возражениям кое-кого из его членов, король потребовал немедленно отменить «закон любви».

Министры, несмотря на выгоды, которые им сулило применение этого закона, были вынуждены подчиниться монарху. Возвращение закона, кстати, было всего-навсего мерой предосторожности, ограждавшей их от несомненного и окончательного провала в сражении с палатой пэров.

На следующий день после неудавшегося смотра, на котором национальная гвардия продемонстрировала свое недовольство, король оценил всю серьезность положения, а маршал Удино безошибочно определил причину, г-н де Пейроне попросил слова в начале заседания палаты пэров и зачитал с трибуны ордонанс, предписывавший отмену закона. Сообщение было встречено радостными криками во всех уголках Франции, все газеты, и роялистские и либеральные, откликнулись на это событие.

Вечером Париж блистал иллюминацией.

Нескончаемые колонны наборщиков двигались по улицам и площадям города с криками: «Да здравствует король! Да здравствует палата пэров! Да здравствует свобода печати!»

Эти гуляния, огромное стечение зевак, затопивших бульвары, набережные и прилегавшие к ним улицы и все прибывавших по всем крупным парижским артериям вплоть до Тюильри, как кровь приливает к сердцу; крики этой толпы, хлопки петард, летевших из окон, сполохи взмывавших в небо ракет, которые усеивали небо недолговечными звездами; море огней, зажженных на крышах жилых домов, – весь этот шум и блеск придавали городу праздничный вид и радовали его обитателей, что обыкновенно не случается во время официальных празднований, проводимых по распоряжению правительства.

В других крупных городах королевства наблюдалось не меньшее оживление; казалось, не Франция одержала одну из тех побед, к которым она уже привыкла, но каждый француз торжествовал свою личную победу.

И действительно, оживление это принимало формы самые разнообразные, но и самые, если можно так выразиться, личные:

каждый искал индивидуальную форму для выражения своей радости.

То это были многочисленные хоры, расположившиеся на площадях или разгуливавшие по улицам, распевая народные песни; то импровизированные фейерверки или танцы длились всю ночь; в одном месте это были народные шествия или скачки с факелами в подражание античным бегам; а в другом сооружали триумфальные арки или колонны с памятными надписями. Города сияли иллюминациями, особенно восхитительно был расцвечен огнями Лион: берега обеих рек, главные площади города, многочисленные террасы его пригородов оказались, так сказать, обвиты длинными светящимися лентами, отражавшимися в водах Роны и Соны.

Даже битва при Маренго не внушила большей гордости, даже победа при Аустерлице не была встречена с большим энтузиазмом.

Ведь победы эти принесли с собой лишь торжество, тогда как провал «закона любви» явился не только победой, но и отмщением; это было обязательство перед всей Францией избавить ее от кабинета министров, который на каждой новой сессии словно ставил целью уничтожить какую-нибудь из обещанных свобод, гарантий, освященных Конституцией.

Это проявление общественного сознания, эта народная демонстрация силы, это ликование всего населения по поводу отмены закона напугали министров, и те решили в тот же вечер, невзирая на шум и всеобщее оживление, отправиться в полном составе к королю.

Они потребовали доложить о себе.

Стали искать короля.

Король не выходил, однако его не было ни в большой гостиной, ни в кабинете, ни у его высочества дофина, ни у герцогини Беррийской.

Где же он находился?

Лакей сообщил, что видел, как его величество в сопровождении маршала Удино направлялся к лестнице, которая вела на террасу салона часов.

Поднялись по этой лестнице.

Два человека стояли на террасе; под ними бушевало людское море, освещаемое разноцветными огнями и оглашаемое ликующими криками; силуэты этих двух людей четко выделялись на фоне светящегося лунного диска и серебристых облаков, стремительно мчавшихся по небу.

Эти двое были Карл X и маршал Удино.

Им доложили о визите министров.

Король взглянул на маршала.

– Зачем они пожаловали? – спросил он.

– Требовать от вашего величества какой-нибудь репрессивной меры против всеобщей радости.

– Пригласите этих господ! – приказал король.

Удивленные министры последовали за адъютантом, которому камердинер передал приказание короля.

Спустя несколько минут члены совета собрались на террасе салона часов.

Белое знамя – знамя Тайбурга, Бувина и Фонтенуа – развевалось под легким дуновением бриза. Казалось, ему было приятно слышать эти непривычные приветственные крики толпы.

Господин де Вилле ль выступил вперед.

– Сир! – начал он. – Меня беспокоит опасность, угрожающая вашему величеству, вот почему я пришел вместе со своими коллегами…

Король его остановил.

– Сударь! Вы приготовили свою речь до того, как вышли из министерства финансов, не так ли? – спросил он.

– Сир…

– Я не прочь вас выслушать, сударь. Однако прежде я желаю, чтобы с этой террасы, возвышающейся над Парижем, вы посмотрели бы и послушали, что происходит в городе.

Король простер руку над океаном огней.

– Стало быть, – рискнул вмешаться г-н Пейроне, – ваше величество требует нашей отставки?

– Да кто вам говорит об отставке, сударь? Ничего я от вас не требую. Я вас прошу посмотреть и послушать.

На мгновение воцарилась тишина, но не на улицах – там, наоборот, с каждой минутой становилось все шумнее и радостнее, – а среди прославленных наблюдателей.

Маршал держался в сторонке, и на губах его блуждала торжествующая улыбка. Король по-прежнему указывал рукой на толпу и поворачивался попеременно во все стороны; благодаря своему росту он возвышался над всеми этими людьми; под тяжестью прожитых лет он согнулся, однако в минуты, подобные этой, он находил в себе силы выпрямиться в полный рост. В это мгновение он на целую голову превосходил собравшихся – не только ростом, но и умом!

– Теперь продолжайте, господин де Виллель, – приказал король. – Что вы хотели мне сообщить?

– Ничего, сир, – отвечал председатель Совета. – Нам остается лишь выразить вашему величеству свое глубочайшее почтение.

Карл X кивнул, министры удалились.

– Ну, маршал, мне кажется, вы совершенно правы, – промолвил король.

И он вернулся в свои апартаменты.

На следующем заседании Совета король высказал министрам свое желание произвести смотр войскам 29 апреля.

Его величество заявил о своем намерении 25-го.

Министры попытались было переубедить короля. Однако его желание было непоколебимо, и он оставил без внимания требования министров, защищавшие прежде всего их личные интересы.