Путь в Версаль - Голон Анн

Барба залилась слезами.

– Госпожа, – пролепетала она, – ваши прекрасные волосы… ваши такие прекрасные волосы! Кто же их теперь расчесывает?

– Я сама… иногда. Барба, не плачь так горько. Прошу тебя.

– Если госпожа позволит, – пробормотала служанка, – у меня есть щетка. Я могла бы… воспользоваться… тем, что я с госпожой…

– Ну, если хочешь.

Проворные руки служанки принялись распутывать отливающие золотом прекрасные пряди. Анжелика прикрыла глаза. Как велика власть каждодневных действий! Старательных рук служанки оказалось достаточно, чтобы вернуть прошлое. Барба всхлипывала.

– Не плачь, Барба, – повторила Анжелика, – все это закончится… Да, я верю, что это кончится. Не сейчас, я знаю, но наступит день… Ты не можешь понять, Барба. Это как круг ада, из которого нельзя выйти иначе как через смерть. Но я начинаю верить, что все же смогу бежать. Не плачь, Барба, добрая моя девочка…

Они спали вместе. Барба начинала работу на заре. Анжелика спустилась за ней в кухню харчевни. Барба налила ей горячего вина и сунула пару пирожков.

Теперь Анжелика направлялась в Лоншан. Выйдя за ворота Сент-Оноре и миновав песчаные пятиугольники променада, называвшегося Елисейскими Полями, она добралась до деревни Нёйи, где, как уверяла Барба, находились ее дети. Анжелика еще не знала, что будет делать. Быть может, издали наблюдать за ними? А если вдруг Флоримон, заигравшись, подойдет поближе, она попытается привлечь его пирожком.

Она спросила, где находится жилище матушки Маво, и, подойдя к дому, увидела детей, играющих в пыли под присмотром девчонки лет тринадцати. Все они были замызганные и дурно одетые, но, похоже, чувствовали себя хорошо.

Она тщетно пыталась узнать среди них Флоримона.

Из дому вышла дородная женщина в сабо, Анжелика предположила, что это кормилица, и решилась войти во двор:

– Я бы хотела видеть двоих детей, порученных вам госпожой Фалло де Сансе.

Крестьянка, крупная темноволосая мужеподобная женщина, оглядела ее с нескрываемым недоверием:

– Что это вы деньги с таким опозданием привозите?

– Так, значит, оплата пребывания у кормилицы поступает с опозданием?

– Хоть бы с опозданием! – взорвалась женщина. – Того, что оставила госпожа Фалло, когда я их приняла, и того, что потом привезла служанка, не хватило даже, чтобы месяц кормить их. А потом – дудки! – ни су! Я ездила в Париж, чтобы потребовать денег, но эти Фалло переехали. Что за манеры у сутяг-прокуроров! Все они одинаковы – что прокуроры, что адвокаты.

– А они? – спросила Анжелика.

– Кто?

– Дети.

– Почем я знаю? – пожав плечами, бросила кормилица. – Мне хватает дел и с теми крошками, за которых платят.

Подошедшая девочка быстро предложила:

– Младший там. Могу показать.

Взяв Анжелику за руку, она провела ее через главное помещение фермы в хлев, где находились две коровы. Позади яслей стоял ящик, в котором Анжелика с трудом разглядела ребенка примерно шести месяцев от роду. Он был совершенно голеньким, если не считать какого-то прикрывающего животик грязного лоскута, кончик которого он жадно сосал.

Анжелика схватила ящик и втащила в комнату.

– Это я положила его в хлев, потому что ночью здесь теплее, чем в погребе, – прошептала девочка. – И везде валяются хлебные корки. Но он не худенький. Я дою коров утром и вечером и каждый раз даю ему немного молока.

Ошеломленная Анжелика смотрела на ребенка. Этот безобразный червячок, покрытый гнойниками и паразитами, не мог быть Кантором! Тем более что Кантор родился блондином, а у этого ребенка были каштановые кудряшки. Тут ребенок открыл глазки, и стали видны великолепные ясные радужки.

– У него такие же зеленые глаза, как ваши! – сказала девочка. – Значит, вы его мать?

– Да, я его мать, – глухим голосом ответила Анжелика. – А где старший?

– Наверное, в собачьей конуре.

– Жавотта, не лезь не в свои дела! – гаркнула крестьянка.

Она недружелюбно следила за ними, но не вмешивалась, видимо надеясь, что в конце концов эта женщина с грустным лицом принесет деньги.

Будка была занята огромным сторожевым псом устрашающего вида. Чтобы выманить его оттуда, Жавотте пришлось прибегнуть к множеству уговоров и обещаний.

– Фло все время прячется за собаку, потому что боится.

– Чего боится?

Девчонка быстро огляделась:

– Что его побьют.

Она вытащила что-то из будки. Появился какой-то черный кудрявый комок.

– Но это другая собака! – воскликнула Анжелика.

– Нет, это его волосы.

– Конечно, – прошептала она.

Разумеется, подобная шевелюра могла принадлежать только сыну Жоффрея де Пейрака. Но под этим густым, темным и плотным руном было жалкое, худосочное сероватое тело, покрытое лохмотьями.

Анжелика встала на колени и дрожащей рукой приподняла взлохмаченные волосы. Она увидела бледное исхудалое личико, на котором блестели расширившиеся от страха черные глаза. Хотя было очень жарко, ребенка сотрясала непрерывная дрожь. Под грязной шершавой кожей выступали острые тонкие кости.

Анжелика встала и подошла к кормилице.

– Вы оставили их умирать с голоду! – грозно сказала она. – Вы оставили их умирать в нищете. Месяцами дети не получали никакой заботы, никакой пищи. Только собачьи объедки или кусочки, которые эта девчушка отрывала от своего скудного ужина. Вы подлая женщина!

Крестьянка побагровела. Скрестив руки на груди, она заорала.

– Добренькая нашлась! – задыхаясь от ярости, вопила кормилица. – Сваливают на меня детей без единого су, пропадают, не оставив адреса, да еще какая-то нищенка с большой дороги, цыганка, египтянка, какая-то… меня поносит!

Не слушая ее, Анжелика вернулась в дом.

Схватив висящую у очага тряпку, прикрепила ею Кантора к себе на спину, завязав узел на груди, в точности как носят своих детей цыганки.

– Что это вы собираетесь делать? – спросила кормилица, вошедшая в дом вслед за Анжеликой. – Вы ведь их не уведете, а? Или давайте деньги.

Анжелика порылась в карманах и бросила на землю несколько монет. Крестьянка хмыкнула:

– Пять ливров! Смеешься, что ли? За этих щенков мне должны верных три сотни. Плати давай! Не то позову соседей с собаками, чтобы прогнали тебя.

Высокая и крупная кормилица, расставив руки, встала в дверях. Сунув руку за корсаж, Анжелика выхватила кинжал. Клинок Родогона сверкнул в темноте таким же жестоким блеском, как глаза той, что держала его.

– Уйди с дороги, – глухо бросила Анжелика, – уйди, или прирежу!

Услышав воровской жаргон, кормилица побледнела. В предместьях Парижа были слишком хорошо осведомлены о воровской дерзости и умении людей такого сорта владеть ножом.

Крестьянка в ужасе отступила. Анжелика прошла мимо, направив на нее острие кинжала, как учила Полька.

– И не вздумай звать на помощь! Не посылай ни псов, ни мужичье по моим следам, иначе горе тебе. Завтра же твоя ферма вспыхнет огнем, а ты проснешься с перерезанной глоткой. Поняла?

Дойдя до середины двора, Анжелика сунула кинжал за пояс и, подхватив на руки Флоримона, бросилась в сторону Парижа.

Задыхаясь, она спешила в сторону столицы, пожирающей человеческие существа, где для двоих ее полумертвых детей не было иного пристанища, кроме руин и зловещего гостеприимства нищих и бандитов.

Ее обгоняли кареты, обдавая потное лицо Анжелики облаками пыли. Но она не замедляла шага, не ощущая тяжести своей двойной ноши.

«Этому придет конец! – думала Анжелика. – Должен же этому прийти конец. Однажды я сбегу и приведу их к живым…»

В Нельской башне проспавшаяся после попойки Полька помогла ей устроить детей.

Глава X

При виде детей Каламбреден, вопреки ее опасениям, не выказал ни гнева, ни ревности. Но выражение крайнего изумления возникло на его суровом и черном лице.

– Ты спятила? – сказал он. – Ты спятила, если привела сюда детей? Ты что, не видела, во что здесь превращают детей? Ты хочешь, чтобы у тебя их брали внаем и заставляли попрошайничать?.. Чтобы их сожрали крысы?.. Чтобы Жан Тухляк у тебя их выкрал?