Прекрасные авантюристки (новеллы) - Елена Арсеньева

Кровь взыграла. Решительное слово прозвучало. Обратной дороги не было…

Постановили вечером еще раз обойти казармы и сообщить о решительных действиях, а в ночь с 24-го на 25-е выступать. Грюнштейн сказал, что преданность гвардейцев необходимо подстегнуть выдачей денег. Он был крещеный еврей, а потому — прирожденный финансовый гений.

Елисавет пошарила в шкатулках и нашла всего триста рублей. Лесток ринулся к Шетарди с настоятельной просьбой о деньгах. Маркиз жил широко и вечно нуждался. Он пообещал завтра (!!!) дать две тысячи, и то не из своего кармана: надеялся занять у приятеля, выигравшего недавно крупную сумму в карты. В конце концов Елисавет заложила свои последние бриллианты!

Ох, сколько раз французскому посланнику помянут впоследствии эту непростительную скупость!.. Из-за нее переворот в России не стал делом рук Франции, и безвозвратно было утрачено французское влияние на Елисавет.

Но пока что в столь далекое будущее никто не заглядывал: до него надо было еще дожить! Вернее, добиться его.

Было одиннадцать вечера. Из казарм вернулся Грюнштейн и сообщил, что гвардейцы готовы действовать, осечки не будет. Лесток послал своих людей к Остерману и Миниху: разузнать, нет ли там тревоги. Но все было тихо, а в окнах Зимнего дворца темно. Правительница спокойно спала.

Елисавет получала эти известия, стоя на коленях перед иконой Богородицы. Было страшно… может статься, завтра на ее остриженную голову уже напялят клобук? Или взметнется над ней топор палача?

— Помоги, матушка Пресвятая Богородица! — зашептала она, стискивая руки. — Клянусь, что никого на смерть не пошлю, никого по моей воле не казнят, когда взойду на батюшкин трон. Помоги…

Она и сама не вполне понимала, что говорит, а Лестоку, который стоял за ее спиной, вообще показалось, что она бредит. Времени торговаться с вышними силами уже не было! Он поднял Елисавет с колен, надел ей на шею орден Святой Екатерины, учрежденный в честь ее матери, сунул в руки серебряный крест — повлек вон из дому.

Елисавет и Лесток сели в сани; на запятки вскочили Воронцов и Шуваловы. Кони понеслись во всю прыть к казармам преображенцев. Следом, в других санях, мчали Разумовский, Грюнштейн и прочие.

По дороге к казармам был дом Шетарди. Елисавет, которую уже опьянила быстрая езда, а может быть, предчувствие победы, велела остановить, вызвать посланника и крикнула ему:

— Я на пути к славе!

И сани понеслись дальше, оставив маркиза метаться по дому и ждать новых известий. Потом, когда все уже будет сделано, он самыми яркими красками распишет свою роль в перевороте, свое участие в нем. Однако в Зимнем дворце в решительную минуту его не оказалось!

Между тем сани Елисавет остановились перед съезжей избой Преображенских казарм. Часовой, ничего не знавший, забил тревогу. Лесток ножом вспорол его барабан, а человек тридцать гренадеров, бывших в деле, разбежались предупредить товарищей. Несколько сот человек моментально собрались вокруг саней, из которых вышла Елисавет.

Она не готовила никаких речей. Словно сама Судьба говорила в ту минуту ее устами, находя единственно верные слова:

— Узнаете ли вы меня? Знаете ли, чья я дочь?

— Знаем, матушка! — раздались крики.

— Меня хотят заточить в монастырь. Готовы ли вы пойти за мной, меня защитить?

— Готовы, матушка! Всех их перебьем!

— Не говорите мне про убийство, я не хочу ничьей крови. — Елисавет подняла крест: — Клянусь, что умру за вас. Целуйте и мне крест на этом, но не проливайте напрасно крови.

— Клянемся! — рыкнула ночь сотнями луженых гвардейских глоток.

Солдаты кинулись целовать крест — давали первую присягу будущей императрице.

— Пойдем! — наконец крикнула Елисавет, и около трехсот человек двинулись вслед за ее санями вдоль Невского проспекта.

Около Адмиралтейства она выбралась из саней и пошла было во главе своего воинства, однако ее ноги вязли в снегу, гвардейцы зароптали:

— Мы что-то тихо идем, матушка!

Им хотелось в эту ночь лететь, как на крыльях.

Два силача подхватили Елисавет на руки, голова у нее закружилась…

«Что происходит? Нет, этого не может быть! Это не со мной! Куда они несут меня? Во что я впуталась? Это ведь авантюра чистой воды! Не сносить мне теперь головы! Все кончено для меня. Все кончено. Или… или все только начинается?!»

Последние, запоздалые отголоски осторожности немедленно выветрились из головы: Зимний дворец был рядом. Новая жизнь была рядом — только руку протяни!

У ворот Лесток отделил двадцать пять человек гвардейцев, которым велено было арестовать Миниха, Остермана, Левенвольде и Головкина. Восемь гренадеров, знающих пароль, прошли вперед, сделав вид, что совершают ночной обход. Внезапно накинулись они на четырех часовых, стоявших у входа, легко обезоружили их и открыли дорогу остальным. Офицер крикнул было тревогу:

— На караул! — однако его повалили, занесли над ним штык…

Елисавет отвела штык и побежала вверх по лестнице в покои императрицы. Ночь та проводила с мужем, поскольку Линар, как известно, был в отъезде. Вообще, Анна Леопольдовна хоть и не терпела мужа и не разговаривала с ним, была очень точна в исполнении супружеских обязанностей.

Один из гренадеров грубо растолкал спящих, однако Елисавет запретила будить маленького императора. Анна Леопольдовна никак не могла — вернее, не хотела! — понять обрушившейся на нее беды. Антон Ульрих, которого все считали недалеким, оказался более сообразителен и уныло стоял в шубе, накинутой на белье, между двумя гвардейцами. Безропотно ушел он из дворца в тюрьму. Анну Леопольдовну унесли на руках.

Проснулся разбуженный шумом ребенок. Его принесли в кордегардию, где Елисавет взяла его на колени:

— Бедный невинный младенец! Твои родители одни виноваты.

Переворот свершился, и Елисавет выехала в своих санях на Невский проспект. Город уже проснулся, все всё знали, новую императрицу приветствовал народ. От радостных криков младенец развеселился и принялся подпрыгивать на коленях Елисавет. Ну откуда ему было знать, что именно эта добрая и красивая женщина с мягкими и ласковыми руками только что отняла у него корону!

Вот так блистательно закончился переворот, который историки потом назовут «заговором между спальней и казармой».

Да уж, весь этот комплот и в самом деле был авантюрой чистой воды. Собственно говоря, в жизни этой женщины — порою слишком ленивой, порою слишком трусливой — это была единственная авантюра. Но зато — какого рода, свойства и качества! Отъявленные интриганы, посвятившие жизнь плетению паутины заговоров, рыдали от зависти, узнавая о том, чего можно достигнуть с помощью единственной, совершенно сумасшедшей, неподготовленной, глупой, опасной авантюры!