Дуэль в Кабуле - Михаил Гус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Парень переступил с ноги на ногу, поглядел на свои сапоги и произнес:
— Он велел мне передать бумаги туркмену, который приедет в наш аул и скажет мне, что его прислал Джаффар из Ургенча.
— А потом что было?
— Татарин приказчик уехал, а мы все выехали из аула в степь.
— Григорий Федорович, — сказал Виткевич по-английски, — отпустим его, и пусть Аитов поручит своему человеку в том ауле последить за парнем.
Генс кивнул головой, и Виткевич сказал:
— Ладно, можешь ехать домой!.. Нет, нет, постой! Скажи-ка, имя этого приказчика знаешь?
— Абдулла Низамат.
— А как одет? Каков с виду?
С трудом подбирая слова, запинаясь, казах кое-как описал внешность приказчика. Ничего примечательного в описании не было: самый обычный татарин, в полуевропейском, полувосточном наряде — таких на Меновом дворе десятки.
Когда казах ушел, Генс, еще раз просмотрев письма, сказал Виткевичу.
— Даты на письмах, Иван Викторович, свидетельствуют, что писал их Григорий Силыч в степи, когда возвращался из рекогносцировки к морю. Там он их и потерял.
— Либо же их у него украли, Григорий Федорович, — а он их так и не хватился.
— Да, конечно! Ежели украли, думали похитить не частные письма Карелина родным, а его бумаги деловые, заметки, планы. Кому они надобны, понятно! А вот что за туркмен еще такой, как вы думаете?
Ни Генс, ни Виткевич, разумеется, тогда еще не знали о таинственном посетителе Евангелической миссии в Оренбурге, который прибыл из Бухары, а еще раньше в Бухаре в чайхане встретился с Вольфом. Поэтому Виткевич пожал плечами и сказал, что сперва надобно отыскать приказчика, а через него уж сыщется и туркмен.
11
Генс проехал прямо в Оренбург, а Виткевич задержался в промежуточном пункте Оренбургской линии, в небольшой крепостце Таналыкской. Сюда прибыла партия поляков, присланных из Польши для службы в войсках Оренбургской линии.
Виткевич увидел плохо одетых и обутых, истомленных длинной дорогой, ни в чем неповинных соотечественников, преследуемых только за то, что они сыны Польши…
Старые чувства вспыхнули в груди «черного брата»… И опять вспомнился ему Новосильцев и его слова:
— Все равно вы будете служить нам и делать то, что нам нужно, и суровая школа жизни заставит вас позабыть о Польше!
Нет, своей отчизны Виткевич не забыл и никогда не забудет, и страдания родного народа — это его страдания… Но что он может сделать?
В Таналыке служил рядовым поляк Кживицкий, известный Виткевичу по прежним посещениям Таналыкской крепости. Разыскав его, Виткевич дал ему пятьдесят рублей и приказал разделить между прибывшими.
Вернувшись в Оренбург, Виткевич рассказал о тяжелом положении виденных им соотечественников Томашу Зану.
— Я соберу для них что удастся, — сказал Зан, — и мы отошлем через Кживицкого.
— Нет, лучше я узнаю, на кого можно положиться. Пан Кживицкий что-то не понравился мне…
— Делай, как найдешь удобным. А как съездили в степь, что нового узнали?
Виткевич передернул плечами и сказал с легкой гримасой:
— Нынешнее мое пребывание в степи подкрепило мое убеждение: не тут, не у самой нашей линии, собака зарыта…
Зан засмеялся.
— Не смейся, право! — воскликнул Виткевич. — Я уверен, что степняки служат орудием в других, дальних руках. Вот до тех бы добраться!
— И что же была бы тебе за польза?
Виткевич скрестил руки на груди, наклонил немного голову и сказал очень твердо:
— Я ненавижу лондонскую подлость! А поскольку с берегов Темзы дует ветер, противный и курсу российского корабля, то интересы мои и империи тут сходятся, и я могу служить ей не за страх, а за совесть… Служба же вознаграждается чинами, а чины — это ступени к освобождению. Так я разумею свое положение и свое поведение.
— И ты не видишь здесь софизма? — спросил Зан.
— Нет, я не кривлю душой! Пойми, друг Томаш, что история подобна колеснице Джагернаута: она давит народы, попадающие под ее колеса. На Востоке многим народам суждено либо попасть в руки Англии, либо сохранить свою свободу.
— А не разделят ли они участь Польши в когтях двуглавого орла?
— О нет! Соперничество в борьбе двух великих империй, морской владычицы и сухопутного левиафана, представляют много шансов находящимся между ними странам на то, чтобы использовать эту вражду в своих интересах. Конечно, тут надобны свои Талейраны, Макиавелли…
— И ты предлагаешь услуги в таком качестве? Виткевич рассмеялся, обнял Зана.
— Ладно, ладно, не издевайся, я знаю, что тебе любы не люди, а звери, птицы, камни… Собирай же их на здоровье, а я буду идти своим путем…
12
Представляя Сухтелену и Генсу отчет о командировке на Каспий, Карелин ничего не сказал о пропавших письмах.
— А ведомо вам, Григорий Силыч, — спросил Сухтелен, — что сталось с вашими письмами? Григорий Федорович, расскажите!
— Ну так что ж! — выслушав Генса, воскликнул Карелин. — Нашли вы приказчика?
— Ищем, Григорий Силыч, ищем… И, кажется, нашли, ваше сиятельство! Я как раз и приготовился доложить вам. Приказчика Абдуллу Низамата долго искать не пришлось. По справке на Меновом дворе оказалось, что служит он у Деева.
— У Деева! — воскликнул с удивлением Сухтелен. Генс многозначительно улыбнулся и продолжал:
— Деев, ваше сиятельство, известен вам: купец богатый, торговлю с Бухарой ведет обширную… Да вот только вовсе он и не Деев.
— То есть как не Деев? — разом спросили Сухтелен и Карелин.
Тут Генс рассказал историю, совершенно невероятную, но, однако же, истинную.
Лет за двадцать до нынешнего времени за Уралом, верстах в двадцати от Оренбурга, жил некий Зайчиков на землях, отнятых у казахов и задаром розданных русским поселенцам. Зайчиков для обработки земли нанимал мужиков из-за Урала, а между тем давал знать степным разбойникам о том, где и когда они будут проезжать. Целые семьи попадали в рабство, в Хиву. Дела Зайчикова в конце концов обнаружились, и негодяй был приговорен к каторге. Зайчикова отправили, как полагается, в Сибирь. А вскоре в Оренбург прибыл купец с паспортом на имя Деева и поселился в городском доме Заичикова… Генс сделал небольшую паузу.
— И был тот Деев и не Деев вовсе, а Зайчиков! Тогдашний губернатор Волконский и полиция не могли этого не знать, но, однако же, сделали вид, что не знают. Сколько стоило такое чудо Зайчикову, не знаю, но, наверное, не мало. И вот уже двадцать лет преуспевает Деев и даже вами, ваше сиятельство, был принят!