Закон парности (Гардемарины, вперед - 4) - Нина Соротокина

- А чем вы объясните, что у вас документы оформлены почти одновременно?- спросил Корсак, обращаясь уже к банкиру.

- Па-азвольте?- Бромберг посмотрел документ Блюма, пожал полными плечами.- Удивительное совпадение. Я и не подозревал об этом. В Англию мы плыли отдельно.

- Боюсь, господа, что я вынужден вас задержать.

- Да ради Бога,- Бромберг был абсолютно спокоен.- Мы пережили в море страшные минуты, капитан. Когда наш галиот в тумане сел на мель, раздался невообразимый треск. Удивительно, что судно осталось цело. Тогда я думал, что пора прощаться с жизнью. И теперь мне совершенно все равно, на каком судне я достигну берега. Ваш фрегат, честно говоря, кажется мне более надежным.

Блюм молчал, вид у него был совершенно раздавленный.

Однако через три дня, когда галиот должен был поменять курс, направляясь в Пиллау, банкир Бромберг как бы между прочим, не навязчиво, заметил капитану, насколько желательно было бы ему плыть именно в Пиллау.

- Там я почти дома,- сказал он Корсаку с грустной улыбкой.- Думаю, длительное пребывание в Лондоне совершенно расстроило дела моего банковского дома. В самом деле, господин Корсак, отпуская меня, вы ничем не рискуете. Найти меня в Кенигсберге не составит никакого труда. И если у вас на суше возникнут ко мне какие-то вопросы, я отвечу на все с превеликим удовольствием.

- И мне очень нужно в Пиллау... И я могу на суше ответить на все вопросы,- всунулся было Блюм, но тут капитан был непреклонен.

- Я не хочу лишаться вашего общества, господин барон,- с улыбкой сказал Корсак, с этим не поспоришь.

Позднее Корсак говорил про банкира: этот Бромберг меня заколдовал... Я подумал тогда: ведь никаких улик, в чем мне его подозревать? Зачем же держать человека против его желаний? Да и начальство может разнос устроить, что мешаю развитию прусской торговли, за которую так ратует сама государыня.

Перед битвой

Оленев не нашел Александра под Кистрином. Когда кончился обстрел и армия отошла от пылающего города, Никите удалось узнать в штабе, что полк Белова ушел вместе с генералом Румянцевым на поиск новых позиций и когда вернется, неизвестно. Но пастор Тесин сыскался сразу, и поскольку Никите было совершенно некому рассказать о таинственных событиях в Познани, он обо всем поведал ему.

Пастор отнесся к рассказу князя с полным сочувствием и дал мудрый, но несколько общий совет: не суетиться попусту, а отдаться на волю Господа.

Пастор был очень занят. Все понимали, что грядет большое сражение, когда многие воины неминуемо предстанут перед Божьим судом. Столь высокое событие обязывало привести в порядок мысли свои, высветлить самые глухие углы души, а единственным поводырем на этом сложном, самоочищающем пути служит православный священник и лютеранский пастор.

Во всех полках ставили палатки с образами, где священники исполняли службы, причащали, исповедовали. Православных служителей не хватало. Ночью Тесина разбудил офицер:

- Вставайте, господин пастор! Казаки и калмыки идут на дальние рубежи, их надо благословить.

- Но я же лютеранин,- вскричал Тесин, поспешно одеваясь,- а они приобщены в греческой вере. И потом, друг мой, я не говорю по-русски. Знаю только несколько слов...

Никита, он ночевал в палатке Тесина, тоже начал одеваться.

- Я помогу вам,- сказал он пастору.

- Ах, совершенно не важно, на каком языке вы скажете проповедь,воскликнул офицер.- Можно подумать, что калмыки знают старославянкий. Подданные России уважают любого священника, если он поставлен законной властью. Говорите только искренне и чувствительно, поминайте почаще пророков да внятно произносите имена.

Никита пошел вместе с пастором к стоящим подле коней своих казакам в высоких шапках и при полном вооружении. Здесь же стояли раскосые калмыки, тоже с лошадьми, косматыми и низкорослыми. При виде пастора все оставили лошадей, придвинулись ближе к Тесину. В предрассветной мгле с трудом можно было различить их внимательные, тревожные лица.

Утренний воздух был свеж, слышно было, как в прибрежных камышах кричат лягушки, кто-то их растревожил раньше времени. На востоке появилась нежная розовая полоска, звезды там уже погасли, зато на западе, темном, тревожном, они горели необычайно ярко.

Пастор стал читать проповедь о древних патриархах: Аврааме, Исааке и Якове, которым столь трудно, как душевно, так и физически, было идти на новые земли. Вдохновенно, возвышенно он проводил параллели меж древними мужами и нашими воинами, которые шли умирать в чужой земле. Проповедь была построена великолепно, в самом патетическом месте голос пастора зазвенел. Никита оглянулся, в глазах Тесина блестели слезы.

При первых же звуках проповеди казаки и калмыки повалились на колени. Не понимая ни слова, они слушали проповедь как музыку, и видимо, она проникла в их душу, лица молящихся стали торжественны, умильны и спокойны.

- Благодарю вас, господин пастор,- сказал офицер по окончании проповеди, и фраза эта, произнесенная самым чистосердечным тоном, вдруг показалась Никите неуместной, слишком обыденной. Он стеснялся сознаться себе, как благотворно подействовала на него проповедь, как была она сейчас уместна. Все высветлилось в нем в эту минуту.

Уже в тот день, когда он увидел армию нашу в движении, ощутил он в душе своей странное беспокойство. Оставив Гаврилу в маленьком польском местечке стеречь карету и имущество, он клятвенно заверил старого камердинера, что вернется сразу же, как найдет Белова. Но уже тогда он был уверен, что не исполнит своего обещания,

Право же, не мог он не ввязаться в это огромное, истинно мужское дело, называемое войной. Даже мысли о Мелитрисе в последнее время несколько размылись очертаниями. Вот отвоюю, говорил он себе, а после сражения брошусь на ее поиски с полным рвением. А сейчас, прости, не могу. В предчувствии битвы люди как бы распространяли вокруг себя возбуждающие волны. Жизненные духи, о которых писал Декарт, как о тончайшей, газообразной материи, циркулирующей .в крови нашей, взбунтовались и требовали немедленного выхода действием. Вопрос для Никиты стоял только в том, куда примкнуть - к пехоте или к кавалерии?

- Я не плохо владею шпагой,- говорил он пастору,- в навигацкой школе, в которой я учился в Москве, у нас был великолепный учитель.

Тесин слушал внимательно, но, казалось, безучастно.

- Я, знаете, не люблю стрелять,- горячился Никита. - В этом есть что-то подлое. Право, мне это трудно объяснить... но если ты вступился за правое дело, скрестил шпаги с негодяем и нанес ему рану, пусть даже смертельную, ты соучастник, потому что видишь, как умирает человек, ты видишь его лицо. И конечно, душа твоя содрогается от гибели живой плоти. Волей-неволей ты ставишь себя на место раненого или убитого и как бы страдаешь вместе с ним за убийство. А из пистолета, да еще на войне, пальнул в неведомое... Ощущение такое, что на одного человека наваливается сразу толпа, и все такие активные:

один пулю льет, другой ружье ладит, третий готовит трут и порох, а я только нажимаю курок. И все, кто изготовил ружье и пустил его в дело, не испытывают к жертве не только ненависти, а вообще какого бы ни было чувства. Они равнодушны, а человек убит. Правда, все это академические рассуждения, так сказать, умозрительные. Я в своей жизни никого не убил.

- Вы совестливый человек, князь,- тихо заметил пастор.

Подбодренный его понимающим тоном, Никита продолжал:

- Посоветуйте, к какому роду войск мне присоединиться? К драгунам или к гусарам? Наездник я не плохой.

- Здесь, князь, я вам не советчик,- неизменно отвечал пастор Тесин.

И вот после проповеди и отпущения грехов иноверцам, которые пойдут убивать его соотечественников, Никита понял, какой груз несет на себе этот невысокий, узкоплечий молодой немец.

- Как же так, отче, вы благословили их на бой... а в глазах у вас слезы?- прерывающимся голосом спросил Никита.

- Я читал проповедь и тем, кто стоял передо мной, и тем, кто не мог меня слышать. Я жалею и плачу о них, о тех и об этих... И сейчас я дам вам совет. Князь, не берите лишнего греха на душу. Не убивайте! Солдаты - и русские и прусские - люди подневольные. Они присягу принимали, отечеству клялись - они не могут не идти в этот бой. Но вы человек штатский, у вас нет другого дела, как слушать голос собственной совести.

- Но у меня есть долг перед своей государыней, перед армией!

- Война- подлое дело. Здесь все не правы. Мой король любит воевать и несправедливо занимает чужие земли. Но и ваша армия пришла на чужую землю. Кистрин сожгли... Зачем? Если у вас есть долг перед вашей армией, похороните после битвы убитых и помогите раненым. И тех, и других будет очень много

Никита не нашелся, как возразить.

Меж тем король Фридрих тайно от русских в одну ночь перешел Одер ниже Кистрина и отрезал Фермера от корпуса Румянцева, который направился к крепости Швет.