Третье дыхание - Валерий Попов

– А? – снова, подняв брови, смотрит соколом, гордясь с полным основанием, что такое помнит. Может, он один только это уже и знает?

– Кулага? Ну, это… мука с солодом. Такая кашица. С фруктовыми какими-то добавками – яблоки, кажется! – не вникая уже в мелочи, чуть свысока произносит он.

Бежать записывать? А куда? Я-то уже не пишу.

Все же – к нашим дням надо вернуться.

– Отец! – решительно произношу я. -…Скоро Нонна может вернуться.

– Нонна? – Он удивленно поднимает мохнатую бровь. Забыл, видимо?

Кулагу помнит – а Нонну забыл? – И что? – спокойно интересуется он.

Да. Особого энтузиазма не высказал. Хотя знаю, что дружат они за моей спиной, иногда нарушая мои заветы. Забыл? “И что?”

– Так вот…

Не хотел об этом говорить… Решил так: если он по дороге на завтрак уберет кальсоны свои с батареи в сундук, возникать не буду! Но он даже не глянул туда, прошествовал величественно! И так, видимо, будет. Втемяшить что-либо трудно уже ему. С огромным трудом втемяшил, чтоб старое свое белье после ванной клал на батарею, сушил, а то он раньше прямо мокрое клал в грязный сундук. Это – удача. Но дальше не пошло. Чтобы с батареи снести в сундук – это его уже не заставить. Так что, похоже, правильней мне – жалеть, что начал его воспитание. Так поздно.

– Отец! – все-таки говорю. – Сколько можно тебя просить, чтоб ты кальсоны свои убирал с батареи? Неприятно. Особенно женщине. Понимаешь?

– Они еще не высохли! – яростный взгляд.

– Да ты даже не прикоснулся к ним, когда шел!

– Нет, прикасался! Когда ты дрых еще без задних ног!

Пошла драка! Тут уж не до гармонии – только успевай!

– Ну если ты встаешь так рано… – нанес ему меткий удар, – то тогда будь любезен выливать банку с мочой, пока никто не видит этого!

– Не хочу вас будить! – ответил яростно. – Потом… и другие соображения есть, чисто физиологические!

– Тебе трудно лишний раз пройти до уборной?

Яростное молчание. И в этом наверняка у него есть какой-то свой метод, как в скрещивании растений, научно обоснованный… его вряд ли собьешь! А что мы при этом испытываем (слился уже чувствами с

Нонной), ему наплевать! Главное для него – научное совершенство,

“абсолют”! Не имеющий никакого отношения к жизни!.. во всяком случае

– к сегодняшней!

В гордом молчании брякал ложкой. Потом, немножко оставив каши, отодвинул пиалу.

– Каша вся в комках! – произнес надменно.

Гурманом он исключительно здесь сделался, переехав к нам. Раньше, в сельской своей жизни, что попало ел. “Гвозди переваривал!” – как сам гордо говорил. Теперь гурманом заделался!

– Отец!.. – после восклицания этого я долго молчал. Что бы ему сказать такое, как бы уладить все? Безнадежно! – Отец! Скоро Нонна выходит. Она… не совсем в порядке еще. Прошу тебя: не придирайся ты к ней! Главное сейчас – не истина, как ты любишь, а спокойствие.

Не спорь с ней – даже если она не права. Она этого не выдержит.

– А я – выдержу?! – Отец тоже уже задрожал. Очаровательный завтрак.

Судя по нему – все готово к приходу Нонны. Вспомнил недавний их скандал. “Если он будет… баррикады в своей комнате делать, – Нонна дрожала, – я вообще из дома уйду!” – “Ты в стол мой лазаешь! Деньги берешь!” – “Я?!” – “Ты!” Трудно тут с гармонией! Но вроде немножко успокоили там ее?.. С другой стороны – только она и вспоминала вечером: “Пойдем к отцу твоему, поговорим. Ить скучаить”. И мы шли.

– Ну, спасибо тебе за разговор. И завтрак! – Отец скорбно поднялся. – Как меду напилса!

Сутулясь, слегка склоняясь вперед, как пеший сокол, по коридору пошел. Зря я его! Это я сам жутко боюсь ее прихода – а вину, уже заранее, на батю валю. А он-то чем виноват? Выбрал свою линию – на возраст девяносто двух лет – и этой линии держится. И не уступает! И прав! Я от победителя-бати устаю, но каков будет он – побежденный?

Вот когда горе начнется. Не приведи господь!

Отец строго из коридора выглянул, махнул своей огромной ладонью.

– Суда иди!

Что-то там изобрел. Побитым уходить с поля боя – не в его правилах.

Взял в руки себя, что-то придумал.

– Это ты наворотил? – указал на рубашку мою, брошенную на сундук. -

Так это и останется?

Молодец! По очкам – победа! Я кинул в сундук рубашку грязную, а заодно и кальсоны его, которые он протянул мне величественно, и гордо ушел. Молодец! Пока он побеждает – или пусть думает, что побеждает, – жить все же легче ему. И нам, стало быть, легче – когда в форме человек!

– Таблетки прими! – строго я ему крикнул. Но это ж разве реванш?

Он вернулся-таки – еще грозно, но уже весело из-под кустистых бровей поглядывая: победил, так весело на душе!

Взял фужер со стола, водой налитый, сморщившись, посмотрел туда, словно там гадость налита какая-нибудь. Есть такая привычка у него, не очень приятная. Я уже ему говорил!

– Водопроводная вода? – грубо спросил.

Сам бы мог решать такие проблемы!

– …Да! Водопроводная! Но – не отравленная. Кипяченая, – сказал я.

Весело на меня уже поглядел. Выломал из пластинки таблетки, ссыпал в ладонь свою огромадную, снова сморщился, скушал, запил водой.

Вот и хорошо.

– Побреюсь, пожалуй. – Отец задумчиво седую щетину поскреб.

Мне бы надо срочно побриться – мало ли что? Могут в больницу вызвать. Ну ладно уж, хорошее настроение его, с трудом созданное, будем беречь.

Из ванной с моим тюбиком высунулся:

– Мыло?

Довольно грубо звучит, а это, между прочим, международный шейвинг – крем “Пальмолив”! Молча кивнул – хотя столь потребительское отношение к моему крему покоробило меня. Тюбик тощ, а когда новый куплю – не знаю. Триста у. е., выданных Бобом, тают… как крем!

Сучья отняли навсегда – и больше нет у нас с ним /общих/ доходов.

Просроченная виагра уехала куда-то… Пенсия? На нее максимум неделю можно прожить. Кузя, мой высоконравственный друг, мудро вещает: “В наши дни, как и всегда, впрочем, в ногу с партией надо шагать!” – “С какой же партией, Кузя?” – “Ну, в наши дни, слава богу, есть из чего выбрать! Глаза буквально разбегаются!” Это у него. А у меня почему-то не разбегаются, а, наоборот, сбегаются в одну точку к переносице. Неохота смотреть. Хотя, судя по нашим делам, с альтернативным топливом связанным, мы больше к “зеленым” тяготеем.

“Зеленым” и по философии, и в смысле цвета выплачиваемой валюты… надеюсь. Но сучья сгорели помимо нас… а какое еще альтернативное топливо, не знаю я. И Боб, этот “дар Валдая”, делся куда-то.

“Абонент находится за пределами досягаемости”!

О литературе вообще не говорю. Последние детективы мои – “Смеющийся бухгалтер” и “Смерть в тарелке” – канули во тьму. В издательство звоню, никакого голоса нет, только музыка в трубке звучит: Моцарт,

Симфония номер сорок. Но не до конца.

Вспоминаю с тоской лучший свой промысел последних лет. Как крупный специалист по этике и эстетике крепко и уверенно вбивал клин между эротикой и порнографией, кассеты на две груды расчесывал: эротика – порнография! Больше не звонят. Решили, видимо, что в моем возрасте разницы уже не смогу отличить? Или вообще – исчезла она, эта разница? Жаль, кормила неплохо. Чем кормиться теперь? Это в молодости можно было болтаться, а теперь – надежный дом надо иметь.

Отец, из ванной в уборную переходя, выключатели перещелкнул и заодно на кухне вырубил свет, забыл, видимо, о моем существовании. А может, светло уже?

В окошко посмотрел. Привычно уже содрогнулся. Сейчас особенно четки черные буквы у того окна: “Анжела, Саяна”! Каббалистика какая-то! Но

– ничего! Пострадавшим забинтованным пальцем перекрестился. Я – отец

Сергий теперь! Не искусить меня. Стас насчет моего “морального веса” сомневался… есть теперь у меня “моральный вес”! Вот он! – на пальчик глядел. А с темным окном этим, с этой “черной дырой”, я, считай, расплатился полностью. Пальцем заплатил! И если Нонна снова увидит там меня с кем-то! Тогда… глазки ей выколю этим пальчиком!

Вот к такому доброму, оптимистичному выводу я пришел.

С кухни пошел и рассеянно свет бате в уборной вырубил: обменялись любезностями. Батя заколотился там бешено, словно замуровали его!

Вернул освещение.

Теперь как опытный, свободно плавающий гусь должен подумать, куда мне плыть.

В крематорий звал соученик мой из Института кинематографии – речевиком-затейником, речи произносить. Там и ночевать можно в освободившихся гробах. Но это уж напоследок.

Батя прошествовал по коридору, сообщил, на меня не глядя:

– Пойду пройдусь.

Правильно, батя. Пойди пройдись. Насладимся покоем. Но – не вышло.

Зазвонил телефон. Трубку поднимал с натугой, как пудовую гантель.

– Алло.

– Так вот, – голос Стаса. – Миг настал! Евсюков из Москвы вернулся – и сразу же назначил комиссию. Я не в силах! Попробуем что-нибудь.

Приезжайте к двенадцати!

Рядом с телефоном с кем-то заговорил, потом удалился – трубка осталась лежать. Но от пустой трубки, с эхом, мало толку. Я нажал на рычаг.