Выжить любой ценой - Оскар Скейя

Вот пришло 1 мая, и пришло время начинать праздничные мероприятия. Все шло так, как мы и планировали, и было видно, что лагерное начальство на трибуне было довольно представлением. Все смеялись над немецкой армией. Они гиканьем и воплями приветствовали русский народ, который гонит ее прочь. Наконец пришло время марша нашей роты. За последние две недели капитан Тараканов несколько раз напоминал мне, что мой долг хорошо провести его. Мы все встали в строй, и, должен признать, я довольно сильно нервничал.

Последние месяцы я так старался, чтобы остаться незаметным. И вот на какой-то момент мне предстоит участвовать в спектакле, стать центром внимания всего лагеря и офицеров НКВД. Этого мне хотелось меньше всего. Но я чувствовал себя в большом долгу перед Таракановым. Это представление было важным для него, и он рассчитывал на меня.

Тараканов обернулся к нам и скомандовал:

– Смирно! – Потом он крикнул мне: – Ну, Оскар, покажи нам, что ты умеешь!

Причина того, что произошло потом, стала для меня тайной на многие годы. Я думаю, что какая-то часть меня каким-то образом была загнана в подсознание и мной овладели инстинкты, приобретенные за годы тренировок. Я начал марш, стараясь выдать для капитана свой лучший шаг, когда нога идет «на уровень ремня». Через несколько шагов я понял, что делаю, и чуть не упал замертво, остановившись. Мой бог, что я наделал? Неужели я выдал свою немецкую принадлежность этим «гусиным шагом» перед толпой русских офицеров? Весь лагерь смотрел на меня. Что мне делать? Дальше все было еще хуже. Я обернулся назад и увидел, как вся моя рота вслед за тем, кто идет впереди, следует за мной тем же гусиным шагом прямо перед трибуной, с которой офицеры НКВД в диком изумлении наблюдали за зрелищем. Я уже не мог остановиться, так как это выглядело бы намеренным.

Я старался не смотреть на офицеров, когда мы шли мимо них. Все, чего я хотел, – это чтобы все это поскорее закончилось и мне можно было бы спрятаться где-нибудь. Марш продолжался всего несколько минут, но казалось, что он длился часы. Люди смеялись, глядя на меня, говорили что-то друг другу. Я был убежден, что уже гарантировал себе место перед расстрельной группой. Сердце бешено стучало, я обливался потом, но не мог допустить, чтобы кто-то заметил, что все это не было сделано случайно. А что подумает Тараканов?

К моему крайнему удивлению, никакой катастрофы не произошло. Наоборот, Тараканов был очень горд тем, как мы прошли. Когда парад закончился, я остановился, а солдаты вокруг меня нарушили строй и разошлись. Они смеялись и переговаривались друг с другом. Многие подходили ко мне, хлопали по спине и благодарили за такое прекрасное представление. Я всем улыбался в ответ, но сам все еще продолжал пребывать в шоке.

Поискав глазами Тараканова, я обнаружил, что тот идет к трибуне, чтобы поговорить с полковником. Позже он рассказал мне, что офицеры НКВД вызвали его, чтобы расспросить о человеке, который организовал такое прекрасное прохождение строем. Тараканов ответил, что это был польский старший лейтенант. Было видно, что полковнику понравился марш. После короткого разговора Тараканов оглянулся в нашу сторону и приказал всем, кто участвовал в парадном прохождении, собраться вместе. Потом он указал на меня и жестом приказал подойти. Я проложил себе путь через толпу, и когда я подошел к капитану, тот положил мне руку на плечо:

– Я только что разговаривал с полковником. Ему так понравился наш марш, что он хотел бы посмотреть его еще раз. Отведите людей обратно на исходную позицию.

Я просто внимательно смотрел на него и не мог ничего придумать, чтобы сказать в ответ.

– Вперед! – выкрикнул капитан и направился обратно к трибуне.

Я повернулся к солдатам, и вместе мы быстро вернулись на исходную позицию, где построились для повторного прохождения. Издалека я видел, как Тараканов о чем-то судачит с другими офицерами на трибуне. Я держал его в поле зрения, ожидая сигнала на прохождение. Когда он махнул мне рукой, я глубоко вздохнул и снова начал свой марш с подъемом ноги «до уровня ремня». Я слышал грохот подошв у себя за спиной, звуки смеха, но на этот раз не осмелился оглянуться назад. Офицеры аплодировали, когда мы проходили мимо, а я вежливо отсалютовал кивком головы Тараканову. Он явно гордился мной. Я, однако, все еще пребывал в неверии в то, что происходило вокруг.

Мы во второй раз прошли мимо трибуны, и на этот раз строй рассыпался еще быстрее. Я попытался смешаться с группой своих солдат, чтобы скрыться от взглядов, но один из полковников выкрикнул мое имя. Я оглянулся, и он помахал мне в знак того, что хочет поговорить со мной. Я подбежал к нему и отдал честь.

– Как ваше имя?

– Оскар Скейя.

– Ну и спектакль же вы разыграли сегодня, Оскар Скейя.

– Спасибо, – ответил я, не соображая, о чем это он.

– Ваш командир рассказал, что вы подали рапорт о том, что хотите вернуться в польскую армию. Это правда?

Все еще стоя по стойке «смирно», я ответил:

– Да, это так.

– Что ж, я хотел бы, чтобы вместо этого вы подумали о том, чтобы вступить в русскую армию. Там будет гораздо лучше, чем служить в польской армии. Мы можем предложить вам гораздо больше.

Я едва мог поверить в то, что это происходит на самом деле.

– Мне все равно, служить ли в русской или в польской армии.

После этого его настроение резко изменилось, и он решил не терять больше со мной времени. Он махнул мне рукой и сказал:

– Очень хорошо.

Затем развернулся и пошел к остальным офицерам НКВД. Я понял, что свободен. В свою очередь, развернувшись, я постарался сделать максимальным расстояние между мной и офицерами НКВД.

Позже в тот вечер я узнал от капитана Тараканова, что его второй раз вызывал к себе полковник, чтобы попытаться снова убедить меня вступить в русскую армию. По возвращении капитан предложил мне снова нанести визит полковнику. Капитан делал это для меня, но я отказался. Это был просто случайный эпизод, и я не хотел его продолжения. Я желал бы оставить тот случай в прошлом, насколько это возможно.

Глава 13

Лагерь № 280

В тот же месяц в лагерь в 9-ю роту прибыл новый офицер. Его звали Йозеф Малиновский, он был поляком, как говорили, из Лемберга. Капитан Тараканов горел желанием представить нас друг другу, очевидно принимая на себя на общественных началах роль ответственного за соединение всех польских граждан лагеря. Я поговорил с Малиновским, и он признался мне, что какое-то время занимал в немецкой армии должность старшего врача. Русские захватили его в плен в Одессе и упрятали в тюрьму. Пока он был в заключении, русские стали пользоваться его искусством для лечения гражданского населения города, получившего ранения в боях. Все это время он заявлял, что на самом деле является офицером польской армии. В конце концов русские решили, что им он больше не нужен или что слишком велик риск того, что он сумеет бежать. Поэтому они передали его в лагерь НКВД.

Теперь в лагере было три польских офицера, включая Бруно. Со временем мы узнали, что были единственными поляками на 15 тысяч человек, содержавшихся в лагере. Все остальные были русскими. Меня окружали враги, и от казни меня хранило только то, что моя личность не была раскрыта. И я не знал, как долго эта защита будет спасать меня. Все внутри меня говорило о том, что нужно покинуть это место. Прошло уже много недель с тех пор, как я подал официальный рапорт о переводе в польскую армию. Я чувствовал, что пришло время сделать еще одну попытку. Однажды вечером мы с Бруно и доктором собрались в укромном месте на территории лагеря, и я объявил им, что нам необходимо найти способ выбраться отсюда. Всем коллективом мы направились к одному из лагерных начальников и вручили ему официальный рапорт о переводе из лагеря туда, где мы могли бы служить в польской армии. Офицер взял рапорт явно равнодушно и приказал нам ожидать ответа.

Через неделю ответ пришел, но он оказался совсем не таким, на какой мы надеялись. Меня вызвали к майору НКВД, который заявил, что коллективные рапорты не рассматриваются. Мы должны были вновь письменно подать такое же заявление, каждый индивидуально. С тем майор меня и отпустил. Я передал его слова Бруно и доктору, и мы сделали так, как он нам посоветовал. Потом мы снова принялись ждать.

А еще через четыре дня произошло нечто необычное. Исчез доктор. Я узнал, что его вместе с еще двумя тысячами заключенных отправили «на этап». Слово «этап» означало принудительные работы на полях капусты примерно в 80 километрах от Сталино. Больше я его не видел. Теперь в лагере оставалось только двое поляков. А еще через несколько дней я стал думать, что последний рапорт, как и предыдущий, ничего не даст.

Но я ошибался. Как-то вечером на территории лагеря меня отыскал Тараканов и приказал мне отправляться к одному из лагерных офицеров НКВД. Он сказал, чтобы я захватил с собой Бруно. Это распоряжение вызвало у меня нехорошее предчувствие. Конечно, оно касалось нашей просьбы, и все это могло означать, что для нас двоих появились новости. Но никто не мог быть уверенным в том, чем закончится разговор с НКВД. Мы вместе подошли к офицеру и, волнуясь, встали по стойке «смирно» в ожидании, пока нам объяснят причину вызова. Я с облегчением узнал, что наш рапорт о переводе был удовлетворен. Я постарался сдержать свои чувства, сохранив их глубоко внутри, чтобы никто не узнал, что для меня это означает не простое желание продолжать сражаться, а еще один шаг к свободе.