Избранное - Кэндзабуро Оэ

— Задник — да. Использовался, наверно, для съемки морских фильмов, — сказал Такаки. Он снял туфли, перешагнул через фальшборт и забрался на палубу. — Но сама шхуна не киноподделка. Вы, должно быть, сразу догадались. Это часть настоящей шхуны, плававшей по морям. Пятьдесят футов в длину. Мы учимся ставить и убирать паруса, изучаем снасти. Воображая то или иное направление ветра, работаем с парусами. В общем, используем шхуну для плавания в открытом море павильона. Чтобы мачты не качались, когда мы забираемся на самый верх ставить снасти, мы укрепили их не только снизу, но и сверху. Из того, что осталось здесь, на студии, только эта шхуна еще на что-то годится. Я всегда считал кинопроизводство удивительным миром, и это верно в том смысле, что в нем нет ни одной неподдельной вещи.

— Не знаю даже, как лучше назвать ее — «шхуной» или «шхуной от палубы и выше». Скажи, а эту свою «неподдельную вещь» вы построили сами?

— Разве я не сказал, что она плавала по морям? Неспециалистам такую не построить. Мы притащили ее всю прямо с моря. Разобрали по частям и привезли на мощном грузовике, — сказал Такаки с наивной гордостью. — Шхуна принадлежала какому-то иностранцу, он на лето приезжал в Японию. А зимой она стояла на якоре в одной бухте в Идзу, и одного из наших парней наняли за ней присматривать. В общем, наняли на свою голову. Летом он должен был помогать иностранцу плавать на ней, а зимой — охранять. Следить, чтобы ее не унесло тайфуном. А мы решили ее использовать для обучения Свободных мореплавателей. Но в море нас бы сразу засекли. Вот мы и отвели ее в маленький заливчик, разобрали и перетащили сюда палубу и все, что над ней. А здесь снова собрали. Разобрать палубу и мачты было не так уж трудно, а на сборку ушло целых полгода. Мачты пришлось немного подпилить. Павильон оказался прекрасным помещением: он высокий, сколько угодно блоков, веревок, работать было легко. Но все равно на это ушло целых полгода.

— Действительно, большая работа, если на нее ушло полгода, — сказал Исана, заряжаясь весельем. — Есть же люди, которые так продуманно и целеустремленно занимаются большой игрой…

Такаки, которого слово «игра», видимо, задело, начал изо всех сил крутить штурвал, потом открыл дверь в рубку и показал Исана койку и компас. Потолок над кроватью был очень низким — когда шхуна плавала по морю, пол рубки находился почти на полметра ниже палубы.

— Все, что было выше палубы, вы разобрали и унесли, а сам корпус все еще плавает по морю?

— Плавать-то, может, и плавает. Только из машинного отделения мы забрали мотор, рацию тоже притащили сюда, все сняли — и койки из кубрика, и штурманский стол. Так что, по существу, здесь весь корабль. По морю же плавает лишь остов шхуны с камбузом, гальюном, кладовой и балластными цистернами. В подвале мы в точности воспроизвели кубрик. В нем мы живем, а здесь у нас проходят учения — в общем, чем не корабельная жизнь?

Такаки перелез через фальшборт, надел туфли и, толкнув металлическую дверь, скрытую декорацией, пригласил Исана следовать за ним. Света он не зажег; за дверью начиналась совершенно темная лестница. Они стали спускаться во тьму, воздух, казалось, был насыщен мириадами спор плесени. Такаки открыл еще одну металлическую дверь, как и на первом этаже. Тусклая лампочка посреди комнаты освещала расположенные в два яруса корабельные койки. В свете лампочки, затененной черным колпаком, свисавшим на длинном шнуре с высокого потолка, — Исана сразу же вспомнил светомаскировку военных лет — он увидел, как на нижней койке приподнялся на локте тщедушный человечек. Одновременно в поле его зрения попали еще две фигуры, двигавшиеся в неосвещенном пространстве. Когда маленький человечек на койке приподнялся, высветились его лицо и предмет, который он прижимал к груди. Но Исана уже понял, что это Бой с охотничьим ружьем в руках. Двое других, стоявшие за освещенным кругом, похоже, не были вооружены. Один из них, широкоплечий непропорционально росту, сразу заинтересовал Исану. Этот человек, по прозвищу «Короткий», как потом узнал Исана, был самой колоритной личностью среди Свободных мореплавателей, он стоял в непринужденной позе, и особенности его сложения были не более явными, чем у подростка с ружьем в руках.

— Засада? Да, Бой, — сказал Такаки, обращаясь к подростку. — Антибиотик тебе быстро помог. Неужели ты добрался сюда сам, без посторонней помощи?

— Я его привез. У меня, Такаки, тоже к тебе вопрос: почему ты пришел сюда с посторонним, не посоветовавшись с нами? — сказал кто-то из темноты. По некоторым характерным чертам Исана сразу же запомнил и этого парня, которого звали Тамакити. — Ты садись на свою капитанскую койку, у Боя ружье заряжено. Мы с Коротким пока еще сохраняем нейтралитет, но если ты собираешься отделаться шуточками, то знай: Бой на твою удочку не попадется.

— Тамакити всегда подыгрывает Бою, — поддел его Такаки.

— И ружья, и все остальное оружие хранится у меня, кроме того, что у Боя. Он еще слаб, и без оружия с тобой, Такаки, на равных ему не договориться. Ну что ж, начнем разговор, — сказал Тамакити, не поддаваясь на провокацию. Подойдя прямо к одноярусной койке, стоявшей в конце двухъярусных коек, выстроившихся вдоль обоих бортов, Такаки протянул руку вверх и включил еще одну лампу. Следовавший за ним Исана сел на нижнюю койку и увидел, что на бетонном полу между ней и койкой Тамакити белой краской нарисована какая-то геометрическая фигура. Сидя на койке, он видел лишь переднюю ее часть, охватить же ее взглядом всю не мог. Ему пришлось мысленно представить, какой она должна быть целиком, и он понял, что это планиметрическое изображение внутреннего оборудования пятидесятифутовой шхуны в натуральную величину — об этом как раз и говорил ему только что Такаки. Двухъярусные койки расположились в соответствии с тем, как они были изображены планиметрически; в машинном отделении, отгороженном веревкой, стоял настоящий мотор, видимо, вполне исправный. Только гальюн был лишь очерчен на плане линиями, вместо него использовалась уборная, существовавшая в павильоне еще раньше, и находилась она, разумеется, вне корабля, но что касается всех остальных жизненных центров, вплоть до камбуза, то все они были размещены в границах пятидесятифутовой шхуны.

— Тамакити, я не в обиде на тебя за то, что ты распалил Боя, да еще дал ему ружье, а остальное оружие куда-то припрятал, — сказал Такаки. — Ты ведь ответственный за оружие Союза свободных мореплавателей. Да и зачем мне оружие? Я ведь не собираюсь стрелять в Боя.

— Даже если бы у тебя и была на меня обида, то только личная, верно ведь? Мы ведь отнюдь не уставом объединены, — холодно ответил Тамакити. — Если предположить, что у нас был устав, то первым его нарушил ты: ни с кем не договорившись, привел в тайник Свободных мореплавателей постороннего. Теперь я вижу, что, прежде чем объединяться вокруг тебя, нам следовало написать устав. Будь он у нас, мы бы не стали, боясь хлопот, отправлять Боя из нашего укрытия, даже если он и был при смерти. Пока меня не было, Боя куда-то увезли и бросили одного только потому, что состояние его ухудшилось. Меня это просто взорвало.

— Да, это было нехорошо, Такаки, — поддакнул Короткий. Он произнес это голосом, сочетающим в себе нормальный голос взрослого мужчины и голос кастрата, в котором попеременно чередовались высокие и низкие ноты, поэтому голос его казался ненастоящим, как это бывает, когда пластинка вращается с большей скоростью, чем нужно.

— Оставить Боя здесь было невозможно. Разве вы этого не понимаете? Как бы мы достали лекарство? И потом, разве мы бросили Боя? И разве Бой не поправился в конце концов? Вы дожидались меня здесь, в подвале, чтобы поплакаться о его горестной судьбе, и для этого даже вооружили Боя? Очень уж хотелось поплакаться, да? — парировал Такаки. — Другой цели у вас, разумеется, не было?

— Я сейчас убью этого сумасшедшего! Мы дожидались тебя, Такаки, чтобы убить его! — впервые подал голос Бой, и по его голосу было ясно, что он еще не совсем выздоровел.

— Что это с ним произошло? Еще вчера ныл, что умрет, а сегодня смотри как заговорил! — спокойно сказал Такаки, но на его худом лице не осталось ни кровинки, и оно конвульсивно подергивалось. Исана понял, что над ним нависла страшная опасность и что Такаки, который должен был бы его защитить, бессилен и сам с горечью и яростью сознает свое бессилие.

— Ружье заряжено дробью. Иди сюда, Такаки, а его я сейчас убью, он и всхлипнуть не успеет! — сказал Бой, наводя ружье прямо на Исана.

— Всхлипнуть? Нет, я плакать не собираюсь. Плакать будешь ты, щенок! — сказал Исана.

Такаки изумленно посмотрел на него. Его глаза на подвижном бледном, а теперь еще и напряженном лице, которые до этого едва замечали Исана, налились кровью, готовой выплеснуться, как слезы, расширились и не моргая смотрели на Исана. Сейчас, именно сейчас, моя бедная, ни в чем не повинная голова будет снесена ружейным зарядом. Ведь с такого расстояния дробь даже не рассеется и сохранит убойную силу, — обратился Исана к душам деревьев и душам китов. Огромной липкой тяжестью на него навалилось чувство бессилия — бежать невозможно. Не столько Бой с ружьем в руках, сколько застывший взгляд Такаки заставил Исана осознать свое жалкое положение: у него нет другого выхода, как ждать, подобно беспомощному ребенку, приближения несущегося на него с огромной скоростью предмета, от которого невозможно увернуться. И все же он не верил, что вот-вот умрет, в нем пробудилось могучее сознание своей правоты.