Коромысло Дьявола - Иван Катавасов

С тех пор Филипп с особым рвением отмечает светлый постсоветский праздник — Международный женский день, когда он, наконец, перебрался спать на диван в большой комнате. А общенародный телевизор унесли в родительскую спальню.

Из спальни в бывшую детскую перетащили громоздкий трехстворчатый шкаф под потолок, а Фильке оборудовали в зале, ставшем отцовским кабинетом, уютный учебный уголок с лампой, книжными полками и раскладной партой. Но это обустроилось чуть позже, на весенних каникулах.

Филипп сейчас подозревает: хитрожопая втируша Ленка сей или оный «маниакальный эксцесс» могла устроить и задумать нарочно. Наверное, для того, чтобы после одной роскошествовать в отдельной комнате.

Он потом подсмотрел, как она в постели при свете ночника, согнувшись пополам, по-собачьи вылизывает себе между ног языком…

Спустя три года «Фильке-недоноску» минуло десять лет, а «Ленке-блядухе» было шестнадцать, когда отношения между братом и сестрой мало-помалу сгладились и наладились. В силу возраста и гендерного естества.

В третьем классе Филька вытянулся, окреп, реально и сексуально возмужал. На физкультуре занял в строю по росту почетное четвертое место вслед за жердяем Антосиком, мордоворотом Борькой и верзилой Степашкой с кулаками-гирями. Не то что раньше, когда он был восьмым с краю, маленьким, «Простофилькой, Химицыным сынком».

«Ленка-Химоза» тоже стала девкой не промах, из тех, за кем ухлестывают поклонники из выпускного класса. Она подросла, постройнела в бедрах и талии, округлилась в бюсте, научилась пользоваться косметикой.

И брата Фильку она очень зауважала за периодическую демонстрацию ей волнующего зрелища непроизвольной эрекции под душем.

То, что Ленка за ним регулярно подсматривает сквозь окошко между ванной и туалетом, Филиппа не волновало. «Чего ее, дуры, стесняться?»

Он сам как-то раз оттуда же полюбопытствовал, как она пальцами и ручкой массажной щетки себя ублажает. Сгибаться в три погибели у нее уже не получалось. Наверное, постарела…

Когда белоросский батька-президент Лыч учинил очередной конституционный референдум о продлении своих персональных полномочий, Ленка училась на третьем курсе химфака, откуда она пробкой выскочила замуж за аспиранта Яшу Самусевича. Естественно, с брызгами шампанского, свадебными лимузинами и придурковатым зятем, прочно поселившимся в квартире Ирнеевых.

Однако мышечная радость, встреча и проводы зари в открытой лоджии на 14-м этаже, но с непрошеными мыслями о столь возмутительных жизненных невзгодах, Филиппу Ирнееву ничуть не улыбались. «Сестра Ленка-Химоза еще куда ни шло, но тот придурок… Одно слово — Психун…»

Филипп оборвал цепочку общежитейских воспоминаний, уж было выстроившихся в склочную и сварливую совковую очередь. Он прекратил заниматься растяжкой, сел на шпагат, перешел к ментально-силовым упражнениям. Система сэнсэя Тендо требовала жесткой концентрации и не допускала посторонних размышлений…

Как обычно, усердная сосредоточенность обострила чувства. По завершении упражнения Филипп напрягся, прыжком встал на ноги и неслышно-невидимо скользнул на третий уровень в пентхауз, в спальню к Ваньке.

На первый взгляд ребенок спал спокойно, на правом боку, не метался во сне, не сучил ногами, отталкивая одеяло. Все же какая-то аномалия, несообразность присутствовали. Филипп приблизился к кровати и только тогда увидел: его воспитанник, вцепившись зубами в мякоть ладони, беззвучно плачет.

«Ага, мелкому опять кошмары сняться. Кому пустячок, а ему горе. Ну, благословясь…»

По-глупому будить, теребить Ваню учитель вовсе не собирался. Не касаясь, он волнообразным движением несколько раз провел рукой над стриженым затылком.

Затем подошел с другой стороны к кровати мальчика и наложил на него крестное знамение. Уже не по восточной системе сэнсэя, а по собственному христианскому наитию.

«И расточились бесы, чье имя — легион».

Через пару секунд Ваня оставил в покое ручонку со следами зубов. Сквозь слезы чему-то или кому-то он облегченно и счастливо улыбнулся во сне.

Рядом со спящим Ваней Филипп вновь ощутил себя словно бы маленьким, слабым и беззащитным ребенком. Хотя теперь это почти забытое чувство вернулось к нему не пугающим ощущением безысходного отчаяния и осознания детского бессилия, но знакомым и родным восприятием беззаботного и безмятежного счастья.

«…Входит, выходит оно странно и зело престранно, государики мои. Второй день подряд неизъяснимое дежавю у тебя, дорогой мой Фил Олегыч. В серийном выпуске и производстве…

Не понять, чему радуешься и отчего так счастлив. Феномен, однако.

По всей видимости, тебе, мне, нам обоим Провидение готовит какой-то славный подарок. Или наоборот, как хватит промежду ног клешнями, корявками…»

Он недоумевал и огорошено гадал на будущее, рассматривая свое незамутненное отражение и собственный ясный взгляд в зеркале, билатерально и симметрично отделявшем для него внутренний мир от внешнего облика, окружающего интерьера, экстерьера и прочей среды обитания человека лично-раздельно-индивидуально и в обществе ему подобных: косяком, компанией, кодлой, кагалом, ковеном, коллективом, консисторией или конгрегацией.

Филипп не входил в зеркало, отражавшее его фигуру в полный рост в желтых кроссовках, в белом спортивном костюме с тремя красными полосками. От зеркального отображения в стенном шкафу он отвернулся и не глядя, как был…

…шагнул на изрытый окровавленный песок у источника в развороченной долине Трех висельников.

Дон Фелипе Бланко-Рейес сидел, изнеможенно привалившись к обрубленному стволу дерева, сверху расщепленному и разлохмаченному, как орудие учебного труда у школьника с вредоносной привычкой грызть ручки, карандаши, фломастеры. Вокруг него повсюду во впечатляющем батальном беспорядке валялись оторванные и обгорелые конечности, расколотые черепа с мозгами нараспашку, вскрытые туши животных и людей…

В общем только что, похоже, тут состоялась выдающаяся бойня. Десятка четыре трупов не меньше. Вероятно, по местности, по пехоте и кавалерии знатно прошлись из тяжелых батальонных минометов. Потом вертушки нурсовали термитными снарядами по незащищенным целям…

Так за полсекунды в реале оценил боевую обстановку Филипп, весь в белом неожиданно появившись на поле боя.

— Рыцарь-неофит! — прерывающимся хриплым шепотом обратился к нему дон Фелипе. — Я не вижу тебя, но знаю: ты здесь. Мои телесные силы не совсем иссякли. Но Благодать Господня на время покинула меня — недостойного мужа апостолического.