Кукольник - Генри Олди

Подернулось дымкой.

Отошло в область нереального или как минимум несущественного.

Впервые за много лет Тарталье было хорошо. Просто хорошо. Он прыгал и размахивал руками, ни о чем более не заботясь. Чужак? Белая ворона? Одетый на нудистском пляже, голый на официальном приеме? — он был своим среди своих! Ритм царил на периферии сознания, барабанщик жонглировал синкопами, форшлагами и триолями; с какого-то момента Лючано танцевал, сидя на скамейке, в окружении улыбок, ослепительно белых на космической черноте лиц. Он танцевал, не двигаясь, а один из давешних карликов делал ему татуировку. Не пижонские «мобили», как у потного качка, который, кстати, тоже стоял рядом, — о нет, настоящую татуировку бывалых сидельцев, мастера которой наперечет по всей Галактике, не хуже сертифицированных эмпатов или изготовителей марионеток, как тетушка Фелиция…

Он так и сказал мастеру, и остальным, кажется, сказал, на своем родном языке, как говорили в Рокка-Мьянме, но его чудесно поняли, загудели с одобрением, а карлик-мастер кивнул, выставляя наборный рисунок из игл в полированной деревянной матрице со множеством отверстий. Никаких лазерных «жгучек», безигольных инжекторов, типовых «колачей» — ручная работа!

Да, согласился Лючано, я понимаю.

Ну и хорошо, кивнул карлик, а меня зовут Папа Лусэро. Сморщилось обветренное личико, рука, похожая на руку ребенка, пригладила седые курчавые волосы. Глаза крошечного мастера прятались за очками с очень темными стеклами. Татуировок на самом Папе Лусэро не было, зато шрамов… Лючано едва удержался, чтобы не присвистнуть. Шрамы на груди и животе вудуна образовывали сложную композицию, куда умело вписывались ритуальные надрезы и несомненные боевые отметины. Из одежды на карлике имелись черные шелковые брюки и кожаные сандалии.

Один из немногих во дворе, Лусэро носил обувь.

Последняя игла встала на место, завершив картину. Узловатые пальцы Папы Лусэро нашарили на резном подносе кисточку. Складывалось впечатление, что карлик работает на ощупь: он не смотрел на то, что берет, что делают его пальцы.

Да он слепой!

Ага, ухмыльнулся карлик, я слепой. Кисточка нырнула в баночку с черной краской, любовно прошлась по иглам.

Молодой парень с серебряным кольцом в носу заторопился принять использованную кисть из рук Лусэро. Карлик взял другую кисточку: настал черед красного цвета.

Потерпи, молча сказал он.

Потерплю, согласился Тарталья.

…Когда удар гонга возвестил окончание прогулки, барабаны еще стучали в голове Лючано, постепенно угасая. Зато жгучая боль в плече, над которым потрудился Папа Лусэро, гаснуть не торопилась. Наверное, дело в сером порошке — отсыпав щепоть из ладанки, висевшей у него на шее, карлик втер порошок в свежее «колево».

Лючано возвращался обратно в камеру голый по пояс, с мятой рубашкой в руке. Взгляды охранников на входе скользнули по его татуировке; вудуны словно по команде поперхнулись, закашлялись, булькая горлом. Глаза их явственно полезли на лоб.

Идя по коридору, Тарталья не удержался: оглянулся, нарушив тюремные правила.

Охрана смотрела ему вслед, забыв запереть дверь.

Только сейчас он сообразил, что идет один. Знакомый тюремщик, любитель острых соусов, встретил его позже, около первого страж-поля. Лючано не знал, что это должно означать.

БВАНА ТОРГОВАЛСЯ, КАК ЛЕВ!

Эксклюзивное интервью частного извозчика Нобуно Г’Ханги 3-му планетарному каналу новостей.

«Я — старый хитрец, — сказал Г’Ханга нашему корреспонденту. — Много лет я развожу гостей Китты от космопорта во все уголки Хунгакампы, даже в те, куда гостям лучше не соваться. Но когда я впервые увидел бвану, который сейчас сидит в тюрьме… О-о, я сразу понял: это необыкновенный человек. Я обратился за советом к мпунгу своей бабушки, живущей в большой морской раковине, и мудрая бабушка предупредила меня…»

ДУЭЛЬ: ДИРЕКТОР ТЕАТРА ПРОТИВ ЛЕГАТА ВКС ПОМПИЛИИ

(информ-агентство «Шанго», криминальная хроника)

— На наши вопросы любезно согласился ответить доктор психокриминалистики, виктимолог Мишель Раволе. Итак, Мишель, первый вопрос: что такое виктимология?

— Виктимология — учение о жертве преступления. Оно предусматривает комплексное изучение потерпевшего во всех его проявлениях. Исследованию подвергается сам потерпевший, его связь с преступником, способность человека в силу ряда духовных и физических качеств становиться объектом для преступных посягательств…

— Спасибо, Мишель, достаточно. Что вы как специалист можете сказать о случившейся сенсации?

— До сих пор пси-насилие над представителем расы, к которой принадлежит гвардейский офицер Тумидус, считалось возможным лишь во внутрирасовых конфликтах. Психика помпилианцев представляет из себя сложный симбиотический комплекс, включающий ряд односторонних, малоизученных каналов, связывающих хозяина с его рабами. Даже для опытного и агрессивного телепата…

— Скажите, что бы вы сделали в первую очередь, получив возможность изучить феномен Лючано Борготты в вашей лаборатории на Тарусе-И?

— В первую очередь я пожал бы руку этому замечательному человеку…

ТЕРРОР — ОРУЖИЕ СВОБОДЫ!

«Лидер террористической организации „Кадиемпембе“, падре-маэстро Асуа Лулаби берет на себя ответственность за противоправные действия Лючано Борготты. Согласно заявлению Лулаби, он принудил Лоа директора театра, гастролирующего в Хунгакампе, к выполнению диверсионного задания в знак протеста против размещения на Китте Помпилианских военных баз…»

«ВЕРТЕП» ПРОИЗВОДИТ ФУРОР

«Успех театра контактной имперсонации „Вертеп“ не случаен, говорит арт-консультант Думба-на-Квило. Резкий взлет популярности театра лежит не в области высокого искусства — он спровоцирован шумихой вокруг „дела Борготты“, руководителя коллектива.

Все, кто имел зуб на высокомерных граждан Помпилии, считают своим долгом прибегнуть к услугам „Вертепа“. Вчерашнее шоу на вилле Фердинанда Д’Алиньи, вице-губернатора Малой Сагары, едва не превратилось в демарш против имперской экспансии рабовладельцев…»

МЭТР БОРГОТТА НЕВИНОВЕН! — УТВЕРЖДАЕТ БАНКИР ЛУКА ШАРМАЛЬ…

ГРАФ МАЛЬЦОВ ПРОДОЛЖАЕТ ХРАНИТЬ МОЛЧАНИЕ…

ЗАЯВЛЕНИЕ ШТАБА ВКС ПОМПИЛИИ НА КИТТЕ:

«Это частное дело легата Тумидуса…»

Контрапункт

Лючано Борготта по прозвищу Тарталья

(двадцать лет тому назад)

У каждого свой свет и своя тьма. Но как только они начинают именоваться с заглавной буквы (или за них это делают фанатики) — Свет и Тьма, Добро и Зло становятся неотличимы друг от друга ни по методам, ни по облику. Я хотел бы никогда не встречаться с ними, когда они в этом жутком обличье.

Мы связаны нитями. Для одного это паутина, для другого — шерсть маминого свитера, для третьего — нити марионетки, а для четвертого — струны арфы. Потому что смысл — не в ответах, а в вопросах. Во всяком случае, мне так кажется.

Почему я не родился философом?

Почему я стал Тартальей?

Риторические вопросы — удел неудачников.

— Соглашайся, — сказал Гишер.

Маленький и седой, он клевал носом, словно вот-вот задремлет.

Песок был тонкого помола. Небо было ослепительной голубизны. Солнце было ласковей пальцев массажиста. Чирикали какие-то птички. Летали какие-то насекомые. На взгорье, под хинным деревом, какие-то люди играли в «дали-дали». Они жевали жвачку из листьев бетеля, ореха арековой пальмы и гашеной извести, время от времени плюясь. По форме выплюнутой жвачки и расстоянию от плевка до плевка делались выводы о старшинстве игроков.

Выводы сопровождались криками и потасовками.

Гишер проследил за взглядом собеседника и хихикнул.

— Курорт, — сказал он.

Курорт, как успел выяснить Лючано, назывался тюрьмой Мей-Гиле.

За неделю предварительного заключения он много чего успел выяснить. Песок раскалялся днем и жег пятки не хуже адской сковороды. Ночью песок остывал до приемлемой температуры, но спать на нем не рекомендовалось — к утру начиналась «песчанка», болезненная сыпь по всему телу. Голубое небо в мгновение ока становилось буро-лиловым, рычало и опрокидывало тебе на голову бочку ливня. Насекомые, на здешнем наречии — «гы», больно жалили зевак и норовили отложить личинки тебе под кожу. Птички кушали насекомых, за что их стоило бы поблагодарить. Увы, к вечеру чириканье пернатых сволочей превращалось в оглушительную какофонию. Шум нарастал к полуночи и не стихал до рассвета. Через неравномерные промежутки времени он прерывался тишиной, полной мучительного ожидания.