Последняя тайна Лермонтова - Ольга Тарасевич

И Лене, действительно, не пришлось слишком много напрягаться. Наверное, ей удалось разузнать, где будет проходить венчание. Что она придумала, появившись в одной-единственной на весь Озерск конторе по подбору персонала? Что видела горничных в замке и хотела бы их переманить на более выгодные условия? Что разыскивает свою приятельницу? Что ищет добрую душевную няню для несуществующего ребенка? Впрочем, от выяснения конкретного названия лапши, которую бывшая жена Андрея щедро развесила на уши менеджера, суть не меняется. Макаронные изделия, конечно же, приправленные средней упитанности купюрой, съели, Танин телефон оказался у Лены. Ничего личного: Лена могла бы связаться с другой горничной или официанткой. Но не повезло именно Татьяне.

Что произошло потом?

Очевидно, Лена находится в очень тяжелом эмоциональном состоянии. Но – насколько тяжелом? Могла ли она в порыве бесконтрольной ярости отыграться на ни в чем не повинной девушке? Если она пробралась в замок, то почему ее никто не заметил? Или... Андрей заметил, но промолчал, став фактически соучастником?

Выбраться из этой засыпавшей меня поленицы вопросов я не успела.

– Вы ведь врач? Да какая разница, какой именно! – на лице появившейся в ресторанном зале Олеси написано явное облегчение. – Пожалуйста, помогите. С Антоном все очень плохо.

Я покорно направилась за молодой женщиной. И, оставив при себе ремарку насчет того, кому обычно приходится помогать судемдэкспертам, поинтересовалась:

– Так что случилось с вашим сыном? Может, лучше сразу звонить в «Скорую»? У меня при себе ведь ни лекарств, ни бинтов, ничего. Если произошло что-то серьезное, мы просто потеряем время...

Беруши.

Это слово особой породы. Из тех, которые я вот так сходу никогда не могу вспомнить. Но в соответствующей ситуации они сами срываются с губ.

Есть какая-то запчасть в подвеске машины – она выходит из строя, когда автомобиль мчится по выбоинам. Я вспоминаю, как именно она называется, только за рулем, влетев со всей дури в яму.

Еще из моей рассеянной головы выпадают названия сортов конфет, городов и улиц, романов, каких-нибудь мелких бытовых приборов, всяких безделушек.

Беруши. Заткнуть бы ими уши, чтобы не слышать нежный взволнованный голосочек.

Олеся восхитительна в своем материнском кретинизме.

Все-таки некоторых дамочек природа излишне сильно одаривает охранительными инстинктами. Бережливее надо быть, и тогда всем станет проще – и мамашам-маньячкам, и их несравненным дитяткам, и случайно подвернувшимся под горячую руку людям вроде меня.

Остапа несло, женщина не умолкала.

Все пропало. Небеса придавили землю. Боженька обделил самого достойного мальчика счастьем, здоровьем, радостью. Везувий неприятностей извергнулся на Антошину голову еще в ее бытность не испоганенной черной краской и даже не обремененной волосами, с самого младенческого младенчества.

И вот когда отрок, перенесший ветрянку, воспаление легких, бесчисленное количество заболеваний тяжелым гриппом и легкой несчастной любовью, наконец, был спасен, с ним случилось непоправимое.

Кажется, я начинаю понимать, почему Антон-Эмо склонен к истерии. Есть в кого. Законы наследственности никто не отменял!

– Стас давно нас уговаривал сделать снимки. Я не возражала, фотографии у него получаются очень красивые. Антон все отказывался. Худел. У мальчика идефикс – что он толстый, ест всего один раз в день, вообще ничего не могу с ним поделать. И вот, наконец, сын заявил, что доволен своим скелетом... Мы фотографировались в гостиной, – всхлипнув, Олеся зачем-то судорожно вцепилась в рукав моего джемпера, – когда это все случилось. Зачем я побежала к лестнице! Антон увидел, и... Он плачет уже четыре часа, без перерыва! Я пыталась говорить с врачом «Скорой», просила, чтобы он посмотрел сына. Но он сказал, ему некогда, к тому же... этот, знаете ли, хам, заявил что истериками не занимается. Якобы не его компетенция. А Марину и Андрея я не нашла. Хорошо, что вас в конце концов встретила! Пойдемте же скорее, я так волнуюсь!

Как я понимаю «хама»! Но вслух говорю другое:

– Да уж, я еще за обедом заметила, нежный у вас сынок.

Циклон с антициклоном устраивают бурю на миловидном личике, проносятся по правильными чертами лица. Олесе очень хочется со мной согласиться, подтвердить: ребенок вредный, ребенок капризный, ребенок, с учетом уже достаточного возраста, просто невыносимый! Но рассудок слабеет под сокрушительным натиском вечной огромной материнской любви. Антон растет без отца. Он старается, только ничего не выходит. Дурное влияние, плохая компания, несчастная любовь.... Мне кажется, что я слышу эти свистящие в голове Олеси мысли. Буря тем временем становится слабее, а потом и вовсе исчезает. Какие ясные у женщины глаза, на пол-лица, и сколько в них сияющей абсолютной любви и доброты.

«Панин – скотина, эта девочка же – настоящее сокровище, – думаю я, отворачиваясь от чистых глаз. Мне очень стыдно за мысленное ерничанье над сыном Олеси. – Вот оно, счастье. Ему же экзотику подавай, олигарх хренов! Нигерия, Вуду. Интересно, к каннибализму его темнокожая мадам не приобщала? Все же деньги портят людей, развращают. И, пожалуй, никто не может устоять перед ржавчиной пресыщенности, которая сгрызает все нормальные здоровые жизненные ценности...»

– ... оказывается, он успел влюбиться в эту девушку. Говорит, что его чувства очень серьезны, что он хочет на ней жениться. В пятнадцать лет все серьезно. Если любовь – то до конца дней, разумеется. Это позднее выясняется, что конец любви приходит раньше, чем конец всего остального. А сейчас... Он просто бредит этой особой!

Пожалуй, беруши мне не нужны. Я научилась отключать звук голосов окружающих. Только вот момент выбрала для этого не самый лучший.

– В какую девушку влюбился ваш сын?

– Которая упала. Ее Таней зовут. Он боится, что девочка умрет.

– Уже. Умерла.

Таня-Антон, Антон-Таня. Мне кажется, этот пасьянс не складывается. Нет, Антон никак не может быть тем парнем, про которого судачили «туфельки». Девчонки говорили: кавалер горничной красив, а этот же – недоразумение ходячее. Опять-таки, какие планы семейной жизни с подростком! Или все-таки Антон? У здешних дамочек выбор ограничен, вкус непритязателен, а Тане не было и двадцати, лет семнадцать-восемнадцать, разница в возрасте не такая уж и критичная...

– О Господи! – Олеся, всплеснув руками, замедлила шаг. – Неужели это точно, она умерла? Не знаю, как ему сказать. Антон вообще с ума сойдет...

– Не говорите ничего. Вас что, за язык кто-то тянет? А долго нам еще идти? Я вообще уже не понимаю, где мы находимся!

– Это первый этаж левого крыла. Но в него нет прямого перехода, лестница проведена через третий этаж башни. Разберетесь со временем, это не так уж и сложно.

«Надо достать план этого злачного места. И еще отметить, кто в каких номерах размещается. Замок так красив снаружи, а внутри какие-то катакомбы», – рассуждаю я, торопясь по прохладному сыроватому коридору.

Высокие потолки, огромные пространства... Кажется, совсем скоро в замке будет зуб на зуб не попадать от холода, стоит только набирающей силу осени немного понизить температуру. Или здесь есть хорошая автономная система отопления?

Олеся, наконец, распахивает одну из дверей.

Их номер состоит из двух залов и небольшой прихожей с антикварным, пыльным от времени трельяжем.

Первая комната (которую мы проходим мимо, но я все равно успеваю взглянуть в распахнутую дверь) очень женская. С раскинувшимися на кровати платьями, с притаившимся на столике незакрытым флаконом духов, выпустившим облачко ненавязчивого запаха черной смородины и розы.

Вторая сразу же царапает глаза постерами, облепившими стены. Вижу ноутбук на столе, огромные наушники, высокую стопку дисков. Интересно, лицезрел ли сие великолепие сторонник воссоздания истории господин Панин? И как отреагировало его сердечко на стены, обклеенные плакатами с фотографиями музыкантов, небрежно похлопывающих свои гитары?

Осматриваться можно долго и не стесняясь. Хозяин всего этого бардака, с темными струйками-полосками на щеках, безмятежно посапывает.

Во сне лицо мальчишки расслаблено и спокойно. Постричь бы пацана по-человечески, смыть косметику, откормить – и симпатичный парень, никаких причин для грусти. Впрочем, такой – черненький, худой, зареванный – он мне напоминает нашего сторожа Пашечку.

Пашечка учился в каком-то техническом вузе, с медициной дел сроду не имел, а устроиться на подработку смог только к нам. Сказал, что имеется не так уж много мест, где можно работать по ночам. И прослезился – должно быть, от сочувствия к себе любимому. Обязанности у худенького брюнета предполагались – не бей лежачего. Формально – ночное дежурство, фактически – здоровый сон, прерываемый разве что приездом труповозки. Но и тогда особо напрягаться не приходится – документы, приколотые к простыне, в которую завернуто тело, надо забрать; повесить на труп бирки; сделать записи в журнале. Вот и вся работа. Контингент в морге по понятным причинам тихий и уже безобидный. Воры не полезут, ибо не за чем. Обстановка, по мне, вполне благоприятствует пребыванию в объятиях Морфея, как говорится, спи – не хочу. Но Пашечка очень тревожился, и, как правило, на посту все время бдил. Иногда при этом, говорят, тихонько поплакивал, жаловался сквозь слезы на суровую свою судьбинушку. А трупов боялся – до одури! Все ему казалось, что привезут к нам под видом покойника какого-нибудь вампира, а тот посреди ночи активизируется и продефлорирует клыками беззащитную студенческую шейку... Потом же случилось то, что нарочно не придумаешь. А будешь планировать – все равно ничего не получится, слишком много случайных совпадений. Итак, Пашечка, только заступив на дежурство – чрезвычайно редкий случай – закемарил. И, соответственно, не мог видеть, как в холодильник с трупами прошла экспертеса Лариса. А эту барышню на ночь глядя осчастливили чудной новостью: из четырех банок с кусочками органов гражданина N., которые были отправлены на химию, одна где-то затерялась. Поэтому, дескать, уважаемая Лара, поторопитесь за образцом тонкой кишки, иначе труп будет выдан родственникам, и потом уже сделать забор органов возможности не представится. Ругаясь и поминая недобрым словом ту сволочь, которая потеряла банку, Лара полезла в холодильник. Отыскала труп очень невезучего гражданина N., распорола по зашитому, нашла кишку. И в этот радостный момент поняла, что банку-то с собой она взять забыла! Банку, в которой органы на гистологию отправляют, у нас в секционной хранятся в огромном пластиковом пакете, о который все спотыкаются. С куском тонкой кишки в руках Лара направилась в секционную.