Мемуары изобретателя телевидения - Владимир Зворыкин Зворыкин

Прибыв в Архангельск, мы обнаружили, что город занят французскими, английскими и американскими войсками. Здесь же находились и иностранные миссии этих держав, переехавшие в Архангельск после захвата власти большевиками и наступления немцев на Петроград. Следуя указаниям, полученным в Омске, я сначала обратился за визой в Британское посольство. Но англичане, не признававшие Временное сибирское правительство, в визе отказали. Послом США в России был в тот период Дэвид Фрэнсис[65]. Он отнёсся ко мне с большим вниманием, подробно расспросил о Сибири и без промедления выдал американскую визу, одновременно запросив в Британском посольстве разрешение на транзитную остановку в Лондоне. Англичане ответили, что в принципе не возражают, но не могут разрешить транзитную остановку без одобрения Министерства иностранных дел, а его получение занимает обычно несколько недель. Поскольку у меня также имелись письма Временного сибирского правительства в Российское посольство в Дании, а американская виза давала право транзитной остановки в этой стране, я решил в ожидании разрешения англичан съездить сначала в Копенгаген.

Билет удалось достать на норвежское туристическое судно, которое курсировало между Архангельском и Бергеном с заходом во фьорды. Во фьордах царил полный штиль: вода – как зеркальная гладь. Но стоило выйти в открытый океан, как нас начинало болтать не хуже, чем на старой доброй «Соломбале». Тяжелее всего приходилось поварам и официантам. Если трапеза начиналась пока мы плыли по фьорду, в обеденном зале было не протолкнуться. Но если, пока мы ели, судно выходило в океан, всех как ветром сдувало: отсиживались по каютам до следующего захода во фьорд. Короткими северными ночами мы любовались невероятными переливами Aurora Borealis[66], от которого поистине невозможно было отвести глаз.

Большинство туристов было норвежцами, поэтому полноценного разговора у нас не получалось. Общение происходило, в основном, при помощи жестов, восклицаний и улыбок. Иной раз кто-то обращал моё внимание на особенно необычный перелив Aurora Borealis или на тюленя, греющегося на солнце, или на рыбаков, удивших треску без всякой приманки – на голые крючки. (Кстати, о треске. В детстве я терпеть не мог рыбий жир, получаемый, как известно, из печени трески. Но здесь с удивлением открыл для себя изумительные вкусовые качества этой рыбы. Я и по сей день считаю, что ничего вкуснее свежевыловленной и грамотно приготовленной трески в мире нет.)

В Тромсё[67] капитан сделал остановку для организованной экскурсии по центру города. Нам показали семь деревьев, огороженных стальным забором. Считалось, что это последние деревья за Полярным кругом – дальше одни карликовые берёзы и кустарник.

В Бергене мы пересели на корабль побольше, и уже он доставил нас в Копенгаген. Город поразил меня своей безупречной чистотой и порядком. К тому же, за время войны, революции и скитаний я успел отвыкнуть от такого изобилия продуктов и товаров, выставленных в витринах.

Мне удалось разыскать своего петербургского знакомого, командированного в Копенгаген ещё царским правительством. Когда власть в России сменилась, он стал невозвращенцем и теперь жил с семьёй неподалёку от церкви Александра Невского. Копенгаген знал лучше любого датчанина и с наслаждением исполнял роль экскурсовода. Он же представил меня своей знакомой, беженке из России, у которой я начал брать уроки английского. Занятия проходили в моём гостиничном номере, что привело к неприятному объяснению с управляющим, строго следившим за нравственным обликом своих постояльцев. По его настоянию наши уроки пришлось перенести в фойе.

Пока я был в Копенгагене, ожидая британской визы, Австро-Венгрия подписала перемирие со странами Антанты[68]. Хотя Германия всё ещё продолжала поенные действия, капитуляция её главного союзника фактически означала победу Антанты. В Копенгагене и тот день творилось нечто невообразимое: люди высыпали на улицу, пели, пили, плясали. Неделю спустя своё поражение официально признала и Германия[69], но об этом я узнал уже в Лондоне.

В Лондоне мне пришлось задержаться почти на месяц, оформляя необходимые бумаги и готовясь в дорогу для трансатлантического плавания. За это время меня буквально засыпали приглашениями соотечественники, покинувшие Россию после октябрьского переворота и жаждавшие получить сведения о последних событиях на родине из первых уст. Они жили, что называется, «на чемоданах», со дня на день ожидая падения власти большевиков, поэтому правдивая картина действительности их не интересовала. Практически у всех мои рассказы вызывали раздражение, ибо скорее разрушали, нежели подпитывали иллюзии. Вследствие этого даже сам факт моего путешествия по Оби и Северному Ледовитому океану многие ставили под сомнение[70]. Быстро поняв, что мне не переубедить слушателей, я перестал рассказывать о своей поездке.

Наконец с приготовлениями было покончено, и я взошёл на борт знаменитого парохода «Мавритания»[71]. Никогда раньше мне не доводилось плавать на океанских лайнерах, и впечатления от той первой поездки свежи в памяти и сейчас. Как пассажир первого класса я имел доступ во все общественные комнаты и залы, поражавшие своим изысканным оформлением[72]. По-настоящему потряс ресторан – как своим внешним убранством, так и меню, предлагавшим на выбор несметное количество экзотических блюд. С рестораном же связано и чувство мучительной неловкости, вызванное тем, что к завтраку, обеду и ужину полагалось выходить в разных костюмах, а у меня был всего один, сшитый на заказ в Лондоне. Хуже всего пришлось во время праздничного застолья по случаю католического Рождества, куда дамы явились в вечерних платьях, а мужчины все как один – во фраках. (Впрочем, всё в этой жизни не случайно. Через двадцать лет мне предстояло возвращаться из Ливерпуля в Нью-Йорк на корабле «Атения». Прибыв в порт, я обнаружил, что оставил в гостинице смокинг. Вспомнив, как страдал из-за отсутствия надлежащего гардероба на «Мавритании», я решил, что без смокинга не поплыву, и сдал билет. Вечером того дня Великобритания вступила в войну с Германией, и корабль «Атения» торпедировала немецкая подводная лодка[73]. Было много погибших. Вот и выходит, что чувство стыда, испытанное когда-то на «Мавритании», спасло мне жизнь.)

Ну а тогда, в 1918-м, я пересёк Атлантику без приключений и вечером 31 декабря, стоя на верхней палубе, впервые увидел выраставший словно из воды Манхэттен и статую Свободы. Ночь мы простояли на рейде и утром 1 января 1919 года бросили якорь в нью-йоркской гавани.