Последний Совершенный Лангедока - Михаил Крюков

– Ну вот, а какая же это любовь, когда воины Христа всё население Зары, заметь, христианского города, безжалостно вырезали, как овец, а сам город разграбили и сожгли?

– Да что это за Зара? Ты уже второй раз про неё говоришь сегодня.

– Есть такой город в Далмации. Ну, то есть был. Теперь нет его, одни камни закопчёные. Расскажу про него в свою очередь. Слушай, что было потом…

– Постой… – Я накрыл его ладонь своей. – Не обижайся, но я всё-таки хочу понять. Выходит, что вождями похода двигала исключительно вера?

– Ну, нет, конечно. От добычи ещё никто не отворачивался. Да и потом, у знатных сеньоров и планы не такие, как у вассалов. Кто из них не мечтал отвоевать у неверных кус земли и стать герцогом, маркграфом, а то и королём? Вера верой, а от нового доходного лена кто откажется? Дальше рассказывать или опять меня перебивать будешь?

– Молчу, молчу, молчу!

– Вот и молчи. Как это обычно водится у больших господ, собирали то один совет, то другой, то в одном замке, то в другом, пили, ели, охотились, наконец, решили: нужны корабли, ведь на чём-то надо плыть в Святую землю! А где их взять? Своих-то нет. Можно было попросить флот в Венеции или в Генуе. Самый большой флот был у венецианцев, туда и отправили посольство.

Дожем тогда был Энрико Дáндоло, глубокий старик, к тому же слепой. Болтали, что много лет назад в Константинополе он что-то не поделил с вашим… э-э-э… королём – («Василевсом, – подсказал я»), – ну да, василевсом. Тот и приказал схватить Дандоло и избить для острастки. Да, видно, стражники перестарались. Били его по голове так, что сломали нос, а вскоре он и вовсе ослеп. Ну и ненавидел дож, понятно, Византию лютой ненавистью и задумал отомстить нашими руками, да только мы тогда об этом и не подозревали.

Венецианцы долго тянули, судили, рядили. Сначала они собрали Малый совет, синьорию, потом Великий совет, но, в конце концов, согласились. Когда грамоты были изготовлены и скреплены печатями, их отнесли к дожу в Большой дворец. Рассказывали, что Дандоло преклонил колено и со слезами на глазах поклялся на Евангелии честно соблюсти соглашения, которые были начертаны в грамотах. И послы, в свою очередь, поклялись держаться своих грамот и доброй верой выполнить клятвы своих сеньоров и свои собственные. Послы тоже плакали, не знаю уж, от радости или от умиления. Дандоло тут же приказал нашить на свою шапку дожа крест.

Дож обещал выставить юисье[52] для перевозки четырёх с половиной тысяч коней и девяти тысяч оруженосцев и нефы[53] для перевозки двадцати тысяч пешцев. Венецианцы обещали кормить людей и лошадей в течение девяти месяцев. За каждого человека положили две марки[54] платы, а за коня – четыре. Всего получилось почти сто тысяч марок. Но такого флота у венецианцев тогда не было, и они обещали построить его за год. Кроме того, Дандоло пообещал бесплатно выставить полсотни вооружённых галер, но при условии, что вся захваченная добыча будет разделена пополам.

Решено было, что крестоносное войско отплывёт в Вавилон[55] и оттуда начнёт громить неверных, но цель похода постановили держать пока в тайне от простых пилигримов. Отплытие было назначено из Венеции через год, куда и должны были прибыть крестоносцы.

А потом случилось то, что и должно было случиться. Время умилённых слёз прошло, настало время развязывать кошели. Вот с ними-то и вышла заминка. Филипп Август на поход денег не дал, папа прислал своё благословление, но… это не совсем то, что звонкая монета, верно?

– Рим никогда не заключает сделок без выгоды для себя, – вставил я с долей яда, ибо не мог в сердце своём простить папе разграбление моего родного города.

Гильом хотел было что-то возразить, но потом вздохнул и сказал:

– Увы, ты прав, ромей… Ну, вот. Рыцари, глядя на короля и папу, тоже не спешили жертвовать. Каждый искоса поглядывал на других рыцарей, не желая быть первым и самым щедрым. Деньги, собранные Фульком, давно кончились, наследство графа Тибо тоже куда-то исчезло. А дож требовал денег, чтобы начать постройку кораблей. В общем, пришлось занять у венецианских негоциантов пять тысяч марок серебра. Послы брали деньги с лёгким сердцем, надеясь вернуть долг из военной добычи, а венецианцы легко давали, поскольку, видно, знали больше послов. Но это я сейчас такой умный, а тогда… Тогда был праздник.

– Подожди, – с удивлением спросил я, – выходит, что вожди похода уже тогда знали, что крестоносцы будут не только сражаться за Гроб Господень, но и грабить?

– Выходит, что так.

– А как же Пиза и Генуя? Ведь у них тоже есть корабли, почему не обратились за помощью к ним?

– Обращались, а как же? Но ты пойми: если Венеция говорит «да», то Генуя и Пиза непременно скажут «нет», потому что между этими городами непримиримая вражда.

– Ты не сказал, кто возглавил поход после смерти Тибо.

– Разве? Это потому, что ты меня всё время перебиваешь и делаешь неподобающие замечания! – сварливо сказал крестоносец, – вот я и забыл. Ну да ладно, не злись, я пошутил. Во главе воинов креста встал Бонифатий Монферратский.

В сборах и хлопотах прошёл год, и к Пятидесятнице[56] крестоносное воинство собралось в Венеции. Поскольку город не мог вместить всех, решили разбить лагерь на острове Святого Николая[57] на расстоянии одного льё от города.

И вот, когда все рыцари, их оруженосцы и другие воины собрались на острове, оказалось, что из четырёх тысяч рыцарей прибыла едва тысяча, а из пешцев – половина или немного более того. Кто-то передумал, кого-то задержала болезнь, дела или даже смерть, но большинство сочло плату за проезд чрезмерно высокой, ведь каждый должен был платить за себя, а рыцарь – за своих оруженосцев, слуг и коней. Вот многие и отправились в другие гавани, надеясь добраться до Вавилона за меньшую плату.

Узнав об этом, венецианцы разгневались, ведь они выполнили обещание, построили суда, на которых некого было везти, и оставались из-за этого в большом убытке. Дож потребовал от крестоносцев уплаты оговорённой суммы независимо от того, сколько рыцарей, оруженосцев и пеших воинов собралось.

Тогда Бонифатий приказал собрать все деньги, которые были, чтобы отдать их венецианцам, но не доставало ещё пятьдесят тысяч марок.

Увидев, что пилигримы не заплатят больше, дож сказал: «Сеньоры, на мой взгляд, вы поступили худо, ибо как только ваши послы заключили сделку со мной и моим народом, я повелел, чтобы ни один купец во всей моей земле не занимался торговлей, но чтобы они пособляли подготовить флот, и с тех пор они приложили к этому свои старания и вот уже целый год с половиной и более ничего не заработали на этом. Мало того, они много израсходовали на это дело; поэтому мои люди желают, и я также, чтобы вы уплатили нам деньги, которые вы нам должны. Если вы этого не сделаете, то знайте, что вы не двинетесь с этого острова до того мгновения, пока мы не получим своё, более того, вы не найдёте никого, кто бы принёс вам питьё и еду».

Когда графы и простые воины-крестоносцы услышали, что сказал дож, они приуныли и почувствовали себя в затруднительном положении, и тогда учинили вторичный сбор денег. Осталось недоплаченными ещё тридцать шесть тысяч марок, и денег больше не было, не осталось даже на продовольствие.

Тогда дож пришёл в шатёр к Бонифатию Монферратскому и сказал: «Король Венгрии отнял у нас Зару в Славонии,[58] которая является одним из укреплённейших городов на свете. При всем нашем могуществе, мы никогда не сможем вернуть её своими силами. Помогите нам завоевать Зару, и мы предоставим вам отсрочку для уплаты и потом доставим ваше воинство в Вавилон. Долг вы сможете вернуть из первых же завоеваний, которые вы произведёте, и которые составят вашу долю». И вожди похода согласились на это, но простым крестоносцам не сказали ничего. Вот так и получилось, что они с самого начала оказались кругом должны хитроумному Дандоло. И он сумел воспользоваться этим долгом в полной мере.

Ну, а пока на остров Святого Николая привезли хлеб, вино и мясо, а гулящие девки приплыли на лодках сами, и опять начался пир и безудержное веселье. Не было ни одного бедняка, который не возжёг бы большого факела, и они носили на остриях копий большие светильники вокруг своих палаток и внутри них, так что казалось, что все войско объято пламенем. Не ведаю, каким чудом они тогда не сожгли лагерь…

А потом случилось нечто странное, и между крестоносцами пошли разговоры – не нашёптывает ли нашим вождям дьявол?

В лагере появился юноша лет двадцати от роду, худосочный и невзрачный, именем Алексей, который утверждал, что он – император Константинопольский. Многие собирались послушать его рассказы, а он со слезами на глазах повторял их, падал на колени перед простыми воинами и умолял о помощи. Вообще этот юноша питал пристрастие к вину и после кубка-другого пьянел и начинал рыдать и биться головой о песок.