Современный швейцарский детектив - Фридрих Глаузер

Штудер даже и в мыслях не имел возражать ему. Он все еще сидел, вцепившись в подлокотники кресла, и думал только об одном: когда же прекратится падение? Он храбро держался, сцепив зубы, хотя ему и было очень плохо.

— Вы можете мне возразить, на свете достаточно больных людей, более достойных, чем осужденные на тюремное заключение детоубийцы. Согласен. Мы не всегда оказываем помощь тем, кто ее заслуживает. В этом мы не виноваты. Мы делаем то, что можем. Но обстоятельства сильнее нас — внешние обстоятельства, или административные власти, следовало бы сказать… Вы не можете сделать меня ответственным за то, что мир устроен нелогично. Итак, я пытался облегчить судьбу Питерлену. Он получил возможность рисовать, я часто беседовал с ним, иногда приглашал его к себе в гости домой. Давал ему читать свои книги. Когда он изъявил желание работать — это случилось год назад, сразу после нашего новогоднего бала, — а ему захотелось пойти в группу маляров, я дал на то свое согласие, хотя знал, почему он хочет пойти именно в ту группу. Он влюбился… Тот самый Питерлен Пьер, показательный больной, достойный внимания. Да… Правда, я не одобрял его выбора, вы, кажется, уже познакомились с сиделкой Вазем и, надеюсь, поймете меня, как, что и почему, короче — я думал, это пойдет ему на пользу и он не предпримет больше попытки дезертировать от меня в тот мрачный мир и не инсценирует мне горного обвала с расщеплением психики. Все было очень трогательно. Меня, естественно, постоянно держали в курсе. Порядок есть порядок. Санитар группы маляров исправно докладывал, палатная сестра отделения «Н» делала вид, что ничего не замечает, и идиллия процветала. Скажите мне, пожалуйста, а почему бы нам однажды и не заиметь в наших мрачных стенах идиллии? Естественно, нашлись люди, которые начали жаловаться на меня: «Ладунер поддерживает разврат» — или еще что–то в этом роде. Рассуждавшие так были ограниченные люди, особенно некоторые из почасовиков… По воскресеньям Питерлену разрешалось ходить гулять с санитаром. Я обычно отправлял с ним Гильгена. Вы его знаете, веселый такой, рыжеволосый…

Голос Штудера был еще сдавленно–хриплым, когда он прервал поток речей Ладунера восклицанием: «Этого я знаю, точно!»

Ладунер посмотрел на часы.

— Поздно уже. Пошли спать? — Он зевнул.

Штудер спросил:

— Питерлен, вероятно, ревновал к директору?

— Очевидно… Жена Питерлена развелась с ним, пока он сидел в тюрьме. С момента его болезни Ирма Вазем его первое любовное увлечение…

Опять молчание. Потом Ладунер сказал как бы между прочим:

— Может, теперь вам понятно, почему я до сих пор избегал объявить розыск Питерлена. Но завтра я это определенно сделаю. Завтра? Вернее говоря — сегодня. Уже час ночи… Закрываем заседание, Штудер? Или у вас есть еще какие–нибудь желания?

Штудер прокашлялся. Ему все еще казалось, он продолжает падать вниз и в животе у него не все в порядке… Он попытался ответить как можно спокойнее, но у него это плохо получилось:

— Да, если можно, господин доктор… Рюмку вишневой водки…

НОЧНЫЕ РАЗМЫШЛЕНИЯ

Придя в свою комнату, Штудер зажег ночник на столике около кровати и сел к окну. Двор лежал черный и безмолвный. Вероятно, фонари горели в прошедшую ночь в честь «праздника серпа»… А сейчас только время от времени выглядывал из–за облаков крошечный месяц и прятался опять, и свет его, когда он появлялся, был настолько слаб, что о нем и говорить не стоило.

Вишневая водка горела в желудке огнем. Штудер выпил три рюмки, и теперь у него сон как рукой сняло. Но странным образом ему совсем не хотелось курить. Ему хотелось поразмыслить, четко прикинуть все в уме. Но как назло, вечно получается все наоборот — взываешь к ясности ума, а перед тобой плывет все как в тумане, мысли путаются и несвязно текут, перескакивая с одного на другое.

По сравнению с утром ситуация заметно изменилась, сомнения нет. Доктору Ладунеру хорошо рассуждать про несчастный случай… Ко–нечно, как он говорит, убийство в психиатрической больнице грозит ей скандалом, особенно если оно окажется связанным с показательным больным Питерленом… Не складывается ли так, что все указывает на этого Питерлена? Лоскут серой тряпки под матрацем, мешок с песком, сшитый из того же материала… Побег незадолго до момента, когда раздались крики о помощи… И потом, сам мотив: ревность! Очень сильный мотив!

Старое правило криминалистов — «шерше ля фам», и даже д–р Локар из Лиона не осмеливался смеяться над этим правилом, он, остроумно доказавший в своем достопримечательном труде сомнительность выводов при допросах любых свидетелей… Итак, Питерлен… Предположим для начала, это был Питерлен… Он, правда, ничего не выиграл от убийства, но тут самое время вспомнить про исправительную колонию в Оберхоллабрунне, где Штудер познакомился с доктором Ладунером…

Особенно ту примечательную сцену, когда один паренек шел на другого с ножом, а доктор Ладунер стоял в позе стороннего наблюдателя… Как там гласило правило господина Айххорна? Выпустить пар из протеста… Ради бога, пока не дошло до убийства… Доктор Ладунер может разглагольствовать сколько угодно о весомых психологических причинах, приведших к детоубийству, таких весомых, что даже в животе замутило и стало казаться, что падаешь в воздушную яму над Альпами.

Но в конце концов убийство старого человека, который, возможно, с полным доверием пришел на назначенное место, проливает на это дело совсем иной свет. Какую, собственно, цель преследовал Ладунер своей лекцией? Ко–нечно, как бы он сказал, он просто разошелся, далеко не все там было театром, к Питерлену он прикипел душой, это чувствовалось, однако ж не делают перед простым сыщиком уголовного розыска трехчасовой доклад, не имея при этом задних мыслей… Люди уж так устроены — особенно такие сложные, как доктор Ладунер, — у них никогда не бывает для их поступков только одного–единственного мотива, в такую чепуху может поверить лишь молоденький зеленый следователь или тот прокурор, что фигурирует в деле Питерлена, но не разумный же человек, как, например, старый опытный сыщик. Конечно, можно казаться примитивным, но ведь на самом–то деле уже пришлось немало поболтаться на белом свете, повидать разных людей. Вот про бессознательное — это, конечно, сила, да и не сформулируешь так никогда. И между прочим, какая атака! Да, атака: не был ли ты когда в мыслях детоубийцей… Блестяще! Умница! Вот так доктор Ладунер!..

Итак, установить! Согласно команде… Питерлен — убийца? Собственно, только одно говорило против: разговор по телефону. Питерлен никак не мог звонить в десять часов вечера по телефону, поскольку присутствовал на «празднике серпа»… А точно известно, что звонили по внутреннему телефону… Палатный из «Н». (Как же его зовут? Послеобеденная зубрежка не очень–то помогла, придется опять блокнотик на помощь вытаскивать.) Юцелер! Значит, Юцелер, подкарауливавший директора в половине первого ночи, тоже исключается. Потому что именно он подходил к телефону… Не мог же он в одно и то же время и трубку снимать, и разговаривать на другом конце провода. Да, но из показания, к сожалению, ясно следует, что директор взял папку для разговора с кем–то… Очень странно. В половине второго ночи, где–то в темном коридоре или даже, может быть, в темном углу… Папка… Папка исчезла, как и бумажник с тысячью двумястами франками… Почему у Гильгена… (Странно, что он без труда запомнил его фамилию.) Почему у Гильгена было такое испуганное лицо? Зачем он пришел к вахмистру, собственно без всякого видимого основания на то, ведь он не мог не знать, что влияние Штудера ничтожно… А Гильген был на «празднике серпа»? Могло ли в кожаной папке быть что–нибудь такое, что сулило опасность?

Рыжий Гильген! Единственный человек, к кому он с самого начала почувствовал расположение; это чувство совсем не было похоже на ту робкую симпатию, какую он испытывал по отношению к доктору Ладунеру. Это была скорее ни на чем не основанная дружба, возникающая зачастую между двумя мужчинами сама собой и надолго. Случаются такие вещи на свете, и очень трудно объяснить их природу. Гильген… Хорошо, нужно проверить след Гильгена; но тогда нужно с него и начать, выяснить, как убежал пациент Питерлен. Это необходимо. Дежурил Боненблуст — тот астматик, ночной санитар с хрипами в легких, не мешало бы побеседовать с ним…

Да, и еще тот страх, что сидел в глазах доктора Ладунера… Утром он был очень хорошо заметен, а вечером как–то несколько развеялся. Да, но зато была длиннющая лекция про Питерлена. Подозрительно.

— Вы спите, Штудер? — спросил доктор Ладунер из–за двери.

Промолчать было невозможно — горела лампа.

— Нет, господин доктор, — ответил Штудер приветливо.

— Хотите снотворное?

Штудер никогда в своей жизни не прибегал к снотворному, поэтому вежливо отказался. В ответ доктор Ладунер сказал, что ванная комната свободна, пусть Штудер не стесняется, если захочет принять ванну сейчас или утром. И Штудер еще раз поблагодарил. Доктор Ладунер повозился немножко в соседней комнате, потом шаги его удалились, еще какое–то время голос его слышался издалека, он, вероятно, рассказывал что–то своей жене, — ничего удивительного после такого дня, как сегодня.