20000 миль под парусами - Д. Лухманов

Да, мы были в Аргентине. Мы работали при тридцати пяти градусах по Реомюру в тени. Мы пили теплую воду из корабельных цистерн. Мы спали на палубе, где нас заедали москиты, так как в помещениях без вентиляции и с раскаленными керосиновыми лампами невозможно было спать.

Иногда после работ мы съезжали на берег, мы ходили по великолепным улицам среди разряженной толпы и красивых женщин, мы смотрели в залитые электричеством гигантские витрины, за которыми были выставлены драгоценные вещи, мы проходили мимо ресторанов, в которых гремела музыка, и думали о том, как изловчиться, чтобы купить в богатейшем южноамериканском городе, где нет ми одного магазина, торгующего предметами скромного матросского обихода, пару рабочих башмаков на те несколько пезо, которые звенели в карманах наших форменных полотняных брюк.

Но довольно об этом. Мы — моряки, и, выйдя из порта в море, скоро забываем и береговые удовольствия и береговые огорчения.

Но залитый ласковым солнцем океан, но небо, сверкающее чужими созвездиями, но страшные грозы, когда воздух до того насыщен электричеством, что сыплются искры с железных снастей, корабля, и волны, злобно сверкающие пеной, никогда не изглаживаются из нашей памяти. Они вечно тянут нас к себе, тянут до тех пор, пока не зашьют нас в старую парусину с тяжелой чугунной баластиной на конце, не положат на доску и не пустят при хорошем размахе корабля под ветер из открытого полупортика в море, которому мы беззаветно отдали все, что имели, до жизни включительно…

Вернемся к «Товарищу.

26 июля он уже прошел все Немецкое море, Скагерак, Каттегат, Зунд и вошел в Балтику.

Ленинград зашевелился. Решено было устроить «Товарищу» торжественную встречу.

Мне было поручено следить за его плаванием и вовремя предупредить организации, желавшие его чествовать. Начиная со 2 августа, я стал ежедневно получать радиограммы с «Товарища» с указанием его полуденной точки.

Все шло хорошо до входа в Финский залив.

5 августа под островом Нарген, против входа в Ревельскую бухту, западный ветер стих, и задул легкий противный норд-ост. «Товарищ» начал бесплодно лавировать между островами Нарген и Реншер. За 5, 6, 7 и 8 августа корабль не продвинулся вперед ни на одну милю.

9-го прошел, наконец, Экгольм, 10-го дополз до Соммерс.

В ночь с 11 на 12 августа его догнал шедший из Лондона в Ленинград советский пароход и взял на буксир до Кронштадта.

В два часа пополудни «Товарищ» прибыл в Кронштадт и отдал якорь на рейде. Из Ленинграда были высланы за ним два буксирных парохода: один должен был тащить его по узкому морскому каналу, другой— помогать разворачиваться в тесных местах.

Прибытие «Товарища» в Ленинградский торговый порт ожидалось вечером, официальная встреча назначена была на другой день в одиннадцать часов утра.

Часов в шесть вечера мне позвонил по телефону заведующий пловучими средствами порта.

— Хотите выйти со мной в море навстречу «Товарищу ?

— Конечно, хочу! Где ваш катер? Как на него попасть?

— Катер будет в восемь часов у пристани против Горного института, приходите.

— Буду обязательно!

Августовское солнце склоняется к горизонту,

Моторный катер пенит бурую воду морского канала и летит навстречу заходящему солнцу.

Временами по темнеющему небу пробегают тучки. Моросит дождь. Прохладно.

«Товарища» еще не видно. Начинает темнеть.

Вдруг из-за поворота канала ясно вырисовываются на лилово-багровом горизонте знакомые высокие мачты с длинными реями и густая паутина снастей.

Впереди дымят два буксира. Трудно им, бедным, тащить большой нагруженный корабль. Издалека слышно, как пыхтят машины.

Все ближе и ближе «Товарищ»… Не отрываясь, смотрю на его рангоут.

Неужели я оставил корабль семь месяцев назад?.. Не верится… Кажется, я еще вчера был на его палубе…

Мы ровняемся. В северных сумерках еще хорошо видны все детали.

По юту двигается взад и вперед дородная фигура капитана Фреймана. У высокого штурвала — третий помощник Черепенников.

— Поздравляю товарищей с благополучным возвращением в СССР! — кричу я с катера.

— Ура! Ура! — раздается в ответ.

Меня узнали. Мне машут шапками, платками, кричат…

Наш катер делает поворот, режет корму «Товарища», уменьшает ход и идет вдоль его правого борта на расстоянии нескольких метров.

— Подходите к борту! Дмитрий Афанасьевич, милости просим на судно! — несется с «Товарища».

— Есть!

Катер перекладывает руль, прижимается к борту «Товарища», с которого свешивается шторм-трап (веревочная лестница), я быстро взбираюсь на палубу и попадаю в толпу учеников и команды.

Горячие рукопожатия, отрывочные восклицания…

Много было пережито вместе. Полярные штормы, гнилые, рвущиеся при каждом налете ветра паруса и снасти. Ремонт в Англии, тихий, ласковый северо-восточный пассат, ловля акул и дорад. Штили, грозы, ливни и бешеные шквалы. Буксировка через мели в Ла-Плате. Теплая питьевая вода. Вечная солонина. Консервы, галеты, нестерпимая жара, налетающие памперосы… Да разве все перечесть!..

— Ну, смотрите, Дмитрий Афанасьевич, — сказал мне старший помощник Саенко,— как вы, довольны кораблем?

Я оглянулся вокруг: на белой краске бортов, рубок и шлюпок ни одного пятнышка. Старая палуба оттерта песком и камнем и по чистоте не уступит хорошо выскобленному кухонному столу домовитой хозяйки. Даже в сумраке вечера горит медь. Снасти вытянуты. Реи безукоризненно выровнены. Паруса укатаны и закреплены.

Я прошел по палубам, заглянул в помещения, в лазарет, в красный уголок — все сияет морской чистотой.

В красном уголке целая коллекция подарков от рабочих организаций южноамериканских республик: барельеф из Монтевидео с аллегорической фигурой труда, бюст Ленина, сделанный итальянскими рабочими в Розарио, металлические венки, вымпел от рабочих Дувра…

Я крепко пожал руку и обнял Саенко. Я старый капитан и знаю, что чистота и порядок на судне — дело рук морского глаза и неутомимой энергии старшего помощника.

Скоро буксиры дотащили «Товарища» до «железной стенки» в порту, и он начал швартоваться к берегу.

Подали сходни.

Тепло простившись с товарищами по «Товарищу», я поехал домой и на другой день в восемь часов утра был уже снова на судне.

Утром, при солнечном свете, «Товарищ» выглядел еще чище, еще щеголеватее. И все это достигнуто было не побоями, не матерной руганью, не суровыми наказаниями, как это бывало в царском флоте, а товарищеской трудовой дисциплиной, спайкой всех, и молодых и старых моряков, составляющих экипаж корабля.