Unknown - popovy

В следующий момент я лежу в переулке.

Чарли падает рядом со мной. Одна из собак обнюхивает его лицо. Облизывает его. Чарли не шевелиться.

Чарли мертв.

Я закрываю глаза.

И я тоже мертв.

***

Когда я просыпаюсь, я весь в поту и цепляюсь за простыни. Дыхание неглубокое, и я отчаянно нуждаюсь в воздухе, словно он может уничтожить всю грязь внутри меня.

Я чувствую запах мочи. На минуту я думаю, что это я обмочился – ну надо же, какая регрессия – но потом я вспоминаю о собаках. Вспоминаю прошлую ночь. Вспоминаю где я.

Кто я.

Сажусь и пытаюсь прийти в себя. Мне несколько месяцев не снился этот сон, и его возвращение выбивает меня из колеи.

Глубоко вдыхая, я опускаю ноги с кровати и вздрагиваю, когда они приземляются во что-то влажное. Я стону и смотрю вниз, чтобы увидеть бледно-желтую лужу. Интересно, кто из них это сделал. Я сказал Кайле, что у них, должно быть, когда-то был дом, но это не значит, что они приучены к лотку.

— Привет, — мягко зову я, идя к двери и выглядывая в гостиную. Одна кучка дерьма на ковре, другая на кухне.

Обе собаки спят на диване в обнимку друг с другом. Это зрелище компенсирует тот факт, что я окажусь в дерьме, если позволю им по-прежнему уничтожать это место.

Я завариваю кофе и рассеянно трогаю царапину на моей руке, неудачное последствие сна. Убираю руку и заставляю мозг переключиться на что-то хорошее. Прошлой ночью я спас этих собак. Теперь у них есть надежда, надежда, которую им дал я.

Но конечно это не единственное, что случилось прошлой ночью.

Кайла.

Эта крошечная фея.

Я поцеловал ее.

Я боролся и боролся против этого, снова и снова.

Но я ничего не мог поделать.

Она словно омут.

А я просто мужчина без весел.

И она…проклятье, она задолго до прошлой ночи начала забираться мне под кожу. Я думаю о ней с того импровизированного матча по регби, с тех пор, как она ушла из моей квартиры в моей одежде, с тех пор как увидел ее в баре. То, как она смотрит на меня…это не только потому, что она хочет меня, я знаю, что это так. Это потому…я чувствую, что она может видеть самого меня. Под слоями.

Не то чтобы она смогла когда-нибудь увидеть все. Но того, что кто-то скребется на поверхности, желая увидеть больше меня, уже достаточно.

Охрененно страшно. Но достаточно.

Суть в том, что она великолепная дикая штучка. Эти глаза, которые умоляют меня рассказать ей все свои секреты, умоляют меня сделать с ней что-нибудь. Эти глаза, обещающие, что я никогда не забуду ее, если дам ей шанс.

Прошлой ночью я дал ей шанс.

Но я сделал это не для нее.

Я сделал это для себя.

Потому что чертовски нуждался в этом. Мне нужно было это прикосновение, это ободрение.

Надежда. Где-то там была надежда.

Я чувствовал надежду, когда обнял ее, будто она проникала в меня.

Надежда сильнее смерти.

Это написано на моем боку.

Я сделал ее через несколько лет после Чарли, как напоминание самому себе, почему я очистился и как двинулся дальше.

Или, по крайней мере, пытался.

Такое чувство, что Кайла эта надежда для меня, хотя я знаю, насколько глупо думать так о девушке, которую я едва знаю. Но сейчас приятно иметь хоть проблеск надежды.

Конечно, когда началась эта чертова песня, меня отбросило обратно в реальность. Кем я был и как все это началось. Происшествия. Драки. Уродливая гребаная правда.

Это не вяжется с настоящим.

Я запаниковал. Встал и ушел, чтобы скрыться от песни, убежать от прошлого, которое любит приходить ко мне одинокими ночами. Каждую ночь. Но ему не место рядом с ней.

Я понятия не имел, что она пойдет за мной, и когда впервые услышал, как она зовет меня, мой желудок сделал сальто. А потом она оказалась рядом со мной, волосы растрепались от бега через толпу, лицо раскраснелось.

Она пришла за мной.

Она беспокоилась обо мне.

Не могу вспомнить последний раз, когда кто-то обо мне беспокоился. Каждый знает, не стоит беспокоиться, не стоит задавать вопросы. Лаклан одинокий солдат, говорят они. Он выжил. С ним все будет в порядке.

Но эта девушка, эта женщина с улыбающимися глазами и дразнящими губами знала, что я не был в порядке.

И когда она захотела пойти со мной за собаками, в темный лес, что ж, вашу мать. Она ничего не боялась. И отнеслась к этому так же серьезно, как и я.

И с той же решимостью я мог целовать ее всю ночь. Ее губы, ее рот, тепло ее языка – мы подошли друг другу как замок и ключ. Мне больше всего на свете хотелось уложить ее на спину посреди той грязи и листьев, изучить ее тело руками, зубами, языком и почувствовать всю ее в темноте. Ее тело обещало отправить меня далеко-далеко. Я хотел вытрахать из себя всю войну.

Должен признаться, я хотел Кайлу сильнее, чем кого-либо.

Естественно, ничего не произошло. Не могу сказать, что разочарован, потому что, в конце концов, я спас собак. И почти заполучил девушку. Спокойствие. Время еще есть. Меньше, чем через неделю я лечу обратно в Эдинбург, готовый приступить к тренировкам, посветить всю свою жизнь регби.

Но время все еще есть.

Правда?

К тому времени, как собаки зашевелились, я убрал их дерьмо и поставил для них размороженный фарш. У меня в шкафу есть пара ошейников – знаю, Кайла думала, что странно быть таким подготовленным, но я всегда нахожу бездомных собак – так что я надел на них ошейники и сделал поводки из веревки.

Мы идем на быструю прогулку. Питбуль по-прежнему упрямится на поводке и, кажется, уклоняется от громких звуков и резких движений. Но если добавить немного любви и пройти начальный курс дрессировки, для кого-то он будет хорошим домашним животным. Я могу сказать это по глазам. Глаза собаки не лгут. Собака не лжет. Если вы видите в них хорошее, значит, оно там есть. Прошлой ночью, когда я чистил его лапу, найдя строительный мусор в его ране, которая стала причиной хромоты, он посмотрел на меня с благодарностью. Я почувствовал это внутри, глубоко-глубоко.

Меньшая собачонка, помесь терьера, более хрупкая. Она не отходит от питбуля и до сих пор не слишком мне доверяет. Она научится со временем, и у меня такое чувство, что она вернется со мной в Эдинбург. Я видел очень много собак как она, собак похожих на меня. Ей нужен кто-то вроде Лионеля, чтобы освоиться. Лионель покажет ей что да как, он всегда так делает.

Я отвожу их обратно в квартиру, а затем отправляюсь в ближайший зоомагазин. Сегодня странно холодно, погода здесь еще хуже, чем в Шотландии летом, и я засовываю руки в карманы куртки, поднимаю воротник и, ссутулив плечи, иду через неблагополучные районы.

Я никогда не чувствую страх или отвращение или жалость к этим людям – бездомным, наркоманам, неудачникам. Я был на их месте. Я знаю, каково это. Знаю слишком хорошо. Все, что я чувствую это надежда и безнадежность, ошеломляющее сочетание. Надежда, что в один прекрасный день они придут к этому, пойдут по иному пути и решат для себя, что пора подняться и взять себя в руки, чтобы жить.

А во мне лежит безнадежность. Потому что нет ничего, что я могу сделать для них. Каждое решение по улучшению вашей жизни должно исходить от вас, а не от кого-либо еще.

А затем эта ужасная, горькая правда вырастает в вас, в вашей темноте, как плесень. Правда о том, что вы никогда не будете свободны. Никогда не забудете те сладкие песни, которые утащили вас вниз и поставили на колени. Как только вы увидели, насколько далеко можете погрузиться, вы точно узнали, как низко можете пасть. Эта правда сковывает вас. Она таится за каждой мыслью, каждым действием.

Иногда напоминание о том, кем вы были раньше неизбежно.

Когда я возвращаюсь домой, мои пакеты набиты кормом для собак, лакомствами, поводками, я нашел местного ветеринара и записал их на прием завтра. Лапу питбуля надо осмотреть – и он не кастрирован, и я не уверен, что терьер стерилизована. Обе эти вещи надо сделать до того, как у них будет новый дом.

Я сажусь на пол и трачу час, находясь там, просто наблюдая за ними, пока не звонит мой телефон. Я бросаю им обратно игрушку конг, которую купил для них, и питбуль с радостью бросается за ней, затем поднимаюсь, чтобы ответить на телефон.

Это Брэм.

— Да? — говорю я в телефон.

— Что, черт возьми, случилось с тобой прошлой ночью? — спрашивает Брэм. — Ты просто смылся, и мы не могли тебя найти. И Кайлу мы тоже не могли найти.

— Пошел прогуляться.

— Ты всегда гуляешь, — говорит он. Он прав. Джессика – моя приемная мать и тетя Брэма – всегда говорит, что у меня слишком много беспокойной энергии и мне нужно продолжать избавляться от нее.

— Никола говорила с Кайлой? — спрашиваю я. Я еще не писал ей. Я все утро дискутировал с собой по этому поводу.

— Да, она писала ей. Кайла говорит, ты нашел собак и взял их домой?

— Да, — я смотрю на них прямо сейчас. Прочищаю горло. — Слушай, извини, я оставил телефон дома, а ее телефон умер, так что мы не могли позвонить вам.