Преступление доктора Паровозова - Алексей Моторов

Да, думаю, поставлю, не жалко, чего не поставить! Сегодня дежурство спокойное, вот скоро сентябрь, тогда начнется, как обычно, мало не покажется.

Вытаскиваю лоток, наматываю вату на зажим, беру банку с эфиром.

А в сентябре начну в институт ходить. Вот возьмут да выпрут меня сразу за тупость, я ведь уже так учиться отвык, что и не представляю сейчас, каково это.

— А ну, поворачивайся на живот, бестолочь! — говорю я Саше и поджигаю спичку. Пусть думает, что у нас доктора банки ставят.

Смотри, какие звезды в августе…Ты загадай желанье по звезде.И если я с тобою,Ты поделись мечтою,Желанья выполню я все!

Поет солист вожатского ансамбля Юра Панфилов. Последний танец последнего лагерного вечера. Как обычно, это не простой танец, а белый, и меня приглашает очень красивая блондинка Лера Ильина. Я еще не знаю, что Лера, которая напишет мне несколько писем из своего Зеленограда, станет последней девочкой, с которой я буду танцевать в «Дружбе». Потому что все дальнейшие танцы я буду проводить только на сцене с гитарой.

Песня заканчивается, я провожаю Леру до лавочки, а потом я, Вовка и Балаган помогаем затаскивать аппаратуру в комнатку за сценой. Уже в комнатке мы сматываем провода, отсоединяем микрофоны, а последнее, что делаем, — зачехляем гитары, каждый свою. У МОЕЙ гитары синий чехол, и прежде чем надеть его, я пальцем подцепляю первую струну и подмигиваю. Лето кончилось. Мы прощаемся до следующего года.

— Ну что, Журавлева, давай прощаться, не поминай лихом!

Она лежит на койке, я уже вызвал санитаров, мы с ней вдвоем, остальные принимают поступление с улицы. Вот отправлю ее в отделение и пойду погляжу, что там. Наверху Сашу ждут ее родные, два раза нам звонили с поста по местному телефону.

— Передержали мы тебя, ты уже как конь носишься!

И действительно, ровно четыре недели, как она к нам поступила.

Сегодня последний день августа. Лето кончилось. Завтра первое сентября.

— Да ладно тебе, Леш, скажешь тоже, как конь, я ведь только до умывальника пока могу и обратно!

Я хотел было сказать, что у нас в реанимации и до умывальника дойти никто никогда не мог на своих двоих, но не стал. А когда пришли санитары, сунул историю болезни ей в ноги, подмигнул и снял кровать с тормоза.

— Ну, будь здорова, Саша Журавлева!

Я все-таки догнал их около лифта.

— Слушай, Сашка, дело твое, но ты третьего августа можешь свой второй день рождения отмечать, пусть у тебя будет еще один, резервный, ладно?

— Ладно, считай, договорились! — вдруг очень серьезно ответила она. — Спасибо тебе!

И пока не закрылись двери лифта, она смотрела на меня своими зелеными глазищами и улыбалась.

Нам потом часто рассказывали о ней. Ее мать, сослуживцы из Бакулевского и просто знакомые люди.

Саша Журавлева вышла замуж, сейчас у нее двое взрослых детей. Одно время она жила в Италии, и наверняка там у нее было полно итальянских туфель. В медицинский институт она больше не поступала.

И еще нам говорили, что каждый год третьего августа она празднует свой второй день рождения. А те, кто в курсе, что случилось тогда, считают происшедшее чудом.

А мне кажется, что если и говорить о чуде, то его сделала маленькая девочка, стоявшая босиком на полу в пионерской комнате той далекой августовской ночью семьдесят восьмого.

Больничная музыка

Ультразвуковая машина проиграла нежными колокольчиками романс Гомеса и выключилась. Вот какая у нас техника, не нужно руки, как в других операционных, полчаса щеткой до мяса надраивать по научной системе. Вообще я не люблю, когда в больнице играет музыка. Даже в палате из репродуктора. Музыка в больнице сбивает с делового настроя и разрушает особую атмосферу.

Рассказывали, как в одной из клиник Первого Меда анестезиологи придумали заводить магнитофон в тот момент, когда больные в операционной выплывали из наркоза. Чтобы при первых проблесках сознания они слышали знаменитую песню Тухманова «Как прекрасен этот мир». Все было чудесно, больным нравилось, персоналу тоже. Пока кто-то на первое апреля не решил пошутить и подменить кассету. И вот продирает больной глаза, и вместо лирических «Ты проснешься на рассвете…» из магнитофона Высоцкий как захрипит: «На братских могилах не ставят крестов!» Больше в операционной музыку не заводили.

Еще я терпеть не могу, когда в больнице лузгают семечки. Сразу ощущение, что не храм науки, а хлев. А уж больше всего не переношу, если… Но тут операционная сестра Ирина завязала мне последнюю тесемку халата на спине и поочередно начала подавать перчатки. Правая рука влезла сразу, а когда пришел черед левой, то указательный и средний пальцы склеились, прямо как у гинеколога, и угодили туда, где вообще должен находиться безымянный. Ирина ловко помогла мне с этим справиться и улыбнулась. Я это понял по веселым лучикам в ее глазах над маской.

У стола уже стоял Витя Белов, щедро обрабатывая йодом левую часть туловища казачку, которого усыпили и заинтубировали анестезиологи.

Когда-нибудь Витя доиграется, подумал я, закрепляя цапками зеленое белье. Все-таки бухать на дежурстве — вещь опасная. Хорошо, сегодня успел проспаться. А если бы казачка часиков на пять раньше доставили? А если бы не казачка? Тут недавно рассказывали, как братва привезла своего дружка подстреленного в одну подмосковную больницу, а там хирурги Первомай отмечают. Так широко, что и лыка никто не вяжет. Ну, когда эти гангстеры поняли, что никто тут помощь не состоянии оказать, постреляли всех, а сами дальше отправились. Больниц же много. Только анестезистке повезло, она удачно в туалет отошла.

Тем временем Витя прицелился, полоснул скальпелем, из подкожки закровило. Электрокоагулятор, как назло, спалили на прошлой неделе, а мы это дело зажимчиками, кровит не сильно, значит, давление все еще низковато, не больше сотни. Ну и не надо выше поднимать. Хорошо, что у него кровь вторая плюс, самая распространенная в наших широтах. В больничном холодильнике почти всегда несколько банок в наличии.

Так, сосудик крупный секанули, ничего, прошьем, это мы быстро. Операционные сестры здесь — настоящий золотой фонд. Не успел подумать, а иглодержатель с иглой уже в руке. Теперь крючками в стороны потянем и глубже полезем. Ага, вокруг раневого канала ткани омертвели, но не так, как бывает, когда выстрел из автомата или карабина, а то я сегодня насмотрелся. Скорее всего, из пистолета шмальнули. Чуть сдвинем, еще бильрот! А сейчас плохо видно, нужно лампу поправить. Вот теперь отлично, теперь можно продолжать…

Удивительное дело, но я всегда хорошо себя чувствую в операционной. Не в том смысле хорошо, что не кашляю и не чихаю, а мне как-то по-особому комфортно. Тут вся работа на виду, никто не филонит, с другой стороны, никто не подгоняет, да и не в последнюю очередь потому, что все говорят вполголоса. Как еще в училище напросился на первой практике работать в операционную, сразу понял: есть там особая магия.

Странный какой-то раневой канал, идет сверху вниз, стрелявший, должно быть, огромного роста, если так пальнул. Кругом сгустки, видно, с момента выстрела времени прилично прошло. Вот и почка, выводим. Верхний полюс цел, надпочечник тоже, может, не все так плохо? Так, зеркалом сдвинем, посмотрим… А здесь уже беда. И резекцией тут не обойдешься. Хорошо хоть ножка не задета, а нижний полюс почти в лохмотья, даже мочеточник и тот отстрелен.

Скорее всего, пуля в кишках где-то, правда, пока кишечного содержимого в ране не видно, но это пока. Хирурги, те бы через лапаротомию сразу полезли, а мы люди простые, урологи. Ну, поехали, федоровский зажим на ножку, вроде он плотно сомкнулся, теперь раз, два, отсекаем, и все, левой почки нет! Хорошо, их две у человека. Во всяком случае, будем надеяться, что у нашего казачка есть еще одна, правая.

Да и вообще пока все идет как надо, сейчас ревизию раны проведем, пулю найдем, и, может, даже на чай времени хватит, ведь от того, что Сонька ночью надыбала, осталась щепотка заварки и два печенья, не пропадать же добру.

И тут ливануло! Крови было столько, что она моментально затопила рану. Откуда же так кровит? Не могли же все лигатуры разом соскочить? Да черт бы побрал, ничего не видно, отсос еще еле фурычит! А все я со своим чаем! Сглазил. Если мы сейчас это не остановим, он у нас за три минуты весь выкровит! Надо скорее лампу поправить и салфетками срочно сушить. Что же за день сегодня такой, никак он не кончится! Вроде простой день, понедельник, нет, уже вторник, пятое число. Ведь не пятница, не тринадцатое.

Пятница тринадцатое, или Последний день детства

Дождь идет уже третий день, он льет почти без перерыва, вот и еще причина, чтобы отправиться в магазин в Зенькино. Потому как магазин этот стоит прямо на дороге, и значит, шлепать не по грязи, а по асфальту. А еще лучше взять и на попутке махнуть в Доусон. Там и от лагеря далеко, никто не увидит, и все-таки выбор какой-никакой. Но в Зенькино идти опасно: не дай бог, Мэлс Хабибович проедет на «рафике», схватит за задницу, и тогда неизвестно, чем все кончится. А до Доусона ни один попутный самосвал троих не возьмет. Ведь мы собрались именно втроем: я, Вовка и Балаган. Четыре бутылки водки — это вам не шутки, за четыре бутылки водки в любой деревне местные навешают будь здоров. Одна надежда, что кто-нибудь из троих сможет вырваться и убежать.