Глотнуть воздуха - Джордж Оруэлл

Чего у Хильды нет (я это обнаружил через неделю после свадьбы), так это никакой способности получать удовольствие от чего-то или хоть интерес испытывать к чему-то вне чисто практических соображений. Значение всего созданного лишь для радости, для украшения жизни до нее просто не доходит. Это через характер Хильды мне наконец открылось, что стоит за словами о пришедших в упадок семействах среднего класса. Всю жизненную силу там выкачал постоянный недостаток средств. В подобных семействах, живущих на пенсию и мизерный процент бессрочных государственных облигаций (то есть с доходом, никогда не растущим, а чаще падающим), бедность переживают сильнее, больше трясутся над каждой коркой, каждым пенсом, чем в любом крестьянском домишке, не говоря уж о семьях шахтеров. Хильда рассказывала мне, что почти главное в ее воспоминаниях о детстве – каждодневный ужас родителей перед нехваткой денег на очередную неизбежную трату. Особенно остро проблемы с финансами встают, когда приходится отдавать деток в платные школы. Соответственно отпрыски, особенно девочки, вырастают, до костей проникнутые убеждением не только в обреченности на вечную нужду, но и в обязанности вечно терзаться из-за этого.

Сначала мы жили в убогом двухэтажном скворечнике, с трудом выкручивались на мою зарплату. Позже, когда меня, повысив, сделали инспектором филиала Западного Блэчли, стало легче, но настроение Хильды не изменилось. С утра до ночи ее нытье: счет от молочника! от угольщика! очередной взнос за дом! за следующий школьный семестр! Из года в год жизнь у нас под припев: «Мы завтра окажемся в богадельне!» И ведь Хильда не скряга в обычном смысле слова, и еще менее – эгоистка. Даже когда появляется некий запас наличных, ее едва убедишь купить себе что-нибудь из приличной одежды. Но в ней крепко засело ощущение, что она должна мучиться тревогой по поводу расходов. Исключительно этим ее странным чувством долга создается в нашем доме атмосфера гнетущей нищеты. Я другой. У меня, можно сказать, пролетарское отношение к деньгам: живи сегодня, а касательно возможных завтрашних проблем – ну так до завтра еще дожить надо. И больше всего возмущает Хильду мой отказ изводиться вместе с ней. За это она меня бесконечно точит: «Ты, я вижу, не понимаешь, Джордж! Мы же вообще останемся без денег! Я с тобой говорю очень серьезно!» Обожает впадать в панику и говорить со мной «очень серьезно». Причем обязательно сгорбится, сложит руки на груди и причитает. Если записать все ее выступления в течение дня, они будут под тремя рубриками: «Мы не можем себе этого позволить», «Здесь есть возможность сэкономить», «Не знаю, где найти на это деньги». И все у Хильды, чтоб уж никакого удовольствия. Если она возьмется печь, то думает не про пирог, а только про экономию муки, яиц и масла. Со мной в постели все ее мысли о том, как бы вдруг не зачать ребенка. Если мы отправляемся в кино, ее перед экраном душит негодование на дороговизну билетов. От ее методов вести хозяйство, с вечным стремлением «выгадать» и «обойтись», мою мать хватил бы удар. Но в Хильде, надо признать, ни капли снобизма; ее, кстати, никогда не смущало, что я не джентльмен. Напротив, она неустанно упрекает меня в барских замашках. Мы никогда не поедим в кафе без ее раздраженного шипения, поскольку я чересчур много дал на чай официантке. И вот что любопытно: за последние годы она по своим взглядам и даже внешне стала представлять «низы среднего класса» гораздо определеннее, чем я. Конечно, толку от ее расчетливости ноль. И вообще ерунда одна. Живем мы так же хорошо (или так же ужасно), как все остальные на Элзмир-роуд. Но стон из-за газовых счетов, кошмарных цен на масло или детские ботинки, неподъемных сумм за школу продолжается и продолжается. Домашний цирк.

В двадцать девятом мы переехали в Западный Блэчли, на следующий год, незадолго до рождения Билли, внесли вступительный пай и поселились на Элзмир-роуд. Сделавшись инспектором, я стал часто бывать в разъездах, получил больше шансов относительно «других женщин». Конечно, я изменял – не постоянно, но так часто, как выпадал благоприятный случай. Хильда, что любопытно, начала страшно ревновать. Зная, сколь мало значат для нее такие вещи, я этих бурных сцен не ожидал. Причем, подобно всем ревнивым женам, она иной раз проявляет просто изумляющее в ней, буквально дьявольское хитроумие. Иногда так ловко подловит, что впору было бы поверить в телепатию, если бы только ее недоверие не вскипало равным образом, когда я грешен и когда совершенно чист. Короче, я у нее всегда под подозрением, хотя, Господь свидетель, последние годы, уже лет пять, наверно, поведение мое почти добродетельно. Не разбежишься при нынешней моей комплекции.

А в общем, наше семейное счастье не хуже, чем у половины супружеских пар на Элзмир-роуд. Бывали дни, когда мне думалось уйти или же развестись, но с моим заработком эта роскошь недоступна. И потом, время идет, постепенно сдаешься. Прожив с женщиной пятнадцать лет, трудно представить, как ты будешь без нее, – она уже словно бы часть природы. Положим, у вас накопились некие претензии к луне и солнцу, ну так что? Захочется их отменить, переменить? К тому же дети. Дети, как говорится, «особая связь» (я бы сказал: туго завязанный на шее галстук, чтобы не произносить – «удавка»).

В последние годы Хильда обзавелась двумя подругами, миссис Уилер и мисс Минз. Миссис Уилер – вдова и, судя по всему, очень обижена на мужской пол. Стоит мне войти в комнату, как ее прямо передергивает. Вид у этой маленькой тусклой дамочки такой, будто всю ее, от волос до туфель, пылью припорошили, но энергии в ней хоть отбавляй. На Хильду она плохо влияет родственной страстью «выгадать» и «сэкономить», хотя в своем особом направлении. Мысли ее постоянно заняты тем, как бы и где бы хорошо провести время, не истратив ни пенса. Она всегда в курсе любых дешевых распродаж, любых бесплатных развлечений. Для подобных ей ни черта не значит, нравится или не нравится вещь на прилавке, главное – по дешевке. Когда универмаги распродают остатки, миссис Уилер непременно первая в очереди и более всего гордится, если, протолкавшись весь день и перерыв горы уцененного барахла, уходит, ничего не купив. Бедняга мисс Минз совсем в другом роде. Это действительно печальный случай. Тощая долговязая дева лет тридцати восьми, с гладко зачесанными черными волосами и славным доверчивым лицом. Живет она на какую-то крохотную, но твердую ренту и представляется мне неким пережитком прошлого, осколком того, прежнего местного общества, когда Западный Блэчли еще являлся не дальним районом столицы, а маленьким провинциальным городком. На ней буквально написано, что папенька был священником и, пока жил, весьма успешно выжимал соки из дочери. Специфический побочный продукт среднего класса эти несчастные создания, что превращаются в костлявых куриц, не умея вовремя сбежать из дому. Увядшая, уже в морщинах, бедная мисс Минз по-прежнему выглядит сущим ребенком. У нее все еще захватывает дух от своего великого бунта – не посещать больше церковь; она вечно бормочет о «современном прогрессе», «женском движении» и мается необходимостью «поднимать уровень сознания», только не знает, как начать. Думаю, поначалу она прилепилась к Хильде и миссис Уилер лишь по причине кромешного одиночества, но нынче они всюду ходят втроем.

А развлечения у них! Иногда я почти завидую. Миссис Уилер – их духовный вождь. Нельзя представить такой идиотской штуки, куда б она их ни втравила. Ходят во всякие кружки, от изучения теософии до плетения узоров из надетой на пальцы веревочки, только бы плата была мизерной. Месяц увлекались диетической ахинеей. Миссис Уилер раздобыла подержанное руководство под названием «Источник лучистой энергии», где излагалось, что людям надо питаться лишь листьями салата и прочей травой, пенни за пучок. Хильда, ясное дело, немедленно начала морить себя голодом; пыталась заморить и меня с детьми, но я пресек безобразие. Затем их понесло лечиться самовнушением. Затем они хотели было заняться пелманизмом[43], но после долгой переписки выяснилось, что бесплатных, как рассчитывала миссис Уилер, брошюр о тренировке памяти им не пришлют. Потом их обуяла страсть готовить некую мерзкую настойку на сене – «пчелиное вино», которое практически ничего не стоит, ибо изготовляется в основном из воды. Это, однако, они быстро бросили, прочтя в газете, что от «пчелиного вина» бывает рак. Потом они почти вступили в один из женских клубов, где водят на экскурсии по разным кустарным производствам, но после долгих вычислений миссис Уилер решила, что чаепития в клубе не окупают членских взносов. Затем миссис Уилер свела знакомство с кем-то, кто давал бесплатные билеты на концерты какого-то общества любителей симфонической музыки. И эти три клуши сидели, часами слушали квартеты и квинтеты, даже не притворяясь, что хоть что-то в этом понимают, не в состоянии даже запомнить, какое произведение им играли, – зато чувствуя, что получают нечто совершенно даром. Однажды ударились в спиритизм. Миссис Уилер где-то наткнулась на медиума, дряхлого оборванца, с голодухи согласного устраивать домашние сеансы за восемнадцать пенсов, то есть дарившего возможность каждой из трех подруг связаться с потусторонним миром всего за шестипенсовик. Я этого медиума видел как-то раз, когда он приходил давать сеанс в нашей гостиной: вконец обносившийся старикашка – по-видимому, дошедший до ручки бывший богослов. Он был так слаб, что, когда надевал пальто перед уходом, пошатнулся: ногу, наверно, свело – при этом из его штанины выпал клубок прозрачной ткани вроде марли. Я успел, пока дамы не заметили, сунуть тряпицу ему в карман. Той марле, как я позже выяснил, предназначалось изображать пелену исторгаемой в трансе «эктоплазмы», и, полагаю, она у нищего спирита еще пошла в ход. Кстати, спешу предупредить: за восемнадцать пенсов духи покойных не являются.