Люди из ниоткуда. Книга 2. Там, где мы - Сергей Демченко

Мне же будет их почти видно…

Сделать выводы относительно ожидаемых гостей мне помог ряд наблюдений. Во-первых, количество сваренного…мяса…

На компанию из пяти человек за глаза хватит даже по полтора кило на рыло, даже если учесть, что готовят на два дня. Если сожрать за это время больше, идти будет совсем уж тяжело. А хранить долго в этом мире ничего уже не удаётся. Даже завернув еду в пакеты или вымоченные в соли лопухи, кои ещё долго не вылезут из холодной земли, всё равно нельзя всерьёз рассчитывать, что к следующему обеду еда не превратится в осклизлое месиво, протухшее и непригодное к употреблению.

Да и не варят впрок мясо. Солят, если что, да провяливают над костром. Можно сильно обжарить, но его ВАРИЛИ.

А следовательно, рассчитывали угостить тех, кого ждали, горяченьким. Теперь эта «миссия» целиком и полностью легла на мои плечи. Мальчишка в этом деле мне не помощник, да и вряд ли он даже догадывался о том, что к ночи привалит кто-то ещё. Ему сказали варить всё, что принесли — он варил. И все дела.

А уж я — "угощу"…

Во-вторых… Это простое, но выработанное с годами предчувствие. То, без чего боец не живёт долго. Я — живой. Так что не спорю и не взбрыкиваю, если вдруг что реально так покажется, померещится, пропищит на ухо…

А то время, которое я собрался посвятить «угощению», пусть Жук отсидится в кустах. Благо, ждать уже совсем недолго. По логическому рассуждению и практике, два-три часа после наступления темноты — оптимальный вариант. Впору только успевать вынимать нож из-за голенища, — так прут желающие отобедать пополуночи…

Не успел я это подумать, как вдалеке замаячил какой-то свет. Слабый, еле различимый. И не слишком назойливый. Для моих внимательных глаз.

Он приближался. Шли трое. И один из них курил. Это огонёк сигареты и светился во тьме, словно захиревший светлячок.

Да, трое. И при этом не крестьянские дети, а солдаты. Так и не дембельнувшийся «срочник». Контрактник. И кадровый. Знаю. По амплитудам шагов, по весу их обладателя, по поведению. По сторонним шумам, по…

Да мало ли ещё способов всё это определить? Знающему человеку услышать нужное для себя в тишине ночи — почти плёвое дело…

Поступь уверенная, словно лазят и шумят дома, в собственном сортире.

Значит, ходят здесь давно и по-хозяйски. Учту, учту…

Первым на поляну заявляется тощий, жилистый солдафон. Если верить запахам, он — куда более мужлан, чем многие из крупных увальней. Одно амбре его носков чего стоит. Этот явно сержант. Ну никак не меньше. Уж больно резок и уверен в движениях. Он — «кадровик». С гормонами у тебя перебор, что ли? Или ты вовсе забыл мыло и воду? За тобой можно идти по следу, прямо по запаху, за несколько километров от тебя, не теряя из виду.

Его хищная шея неустанно вертится, словно выискивая и вынюхивая всё подозрительное. За ним вальяжно шествуют, повесив лапы на стволы и приклады автоматов, висящих у них на шеях, двое здоровенных, крепких и разболтанных ребят с головами больше футбольного мяча, которые явно привыкли к тому, что эта «ищейка» впереди всегда вовремя загавкает и «завоняет» на весь лес. А уж они не подкачают, "коли шо"…

Эти не опаснее спокойно стоящей в подвале полной, тяжёлой бочки с вином. Главное — выбивая из-под неё подпорки, вовремя увернуться и не попасть под её пузатое брюхо. А падая, она с готовностью треснет сама.

Поэтому снимать буду первым этого «нюхало». Иначе крику тут и суматохи не оберёшься. Не люблю излишне суетливых засад…

Я понемногу поворачиваю тело на ветке, стараясь не выдать своего присутствия. Осторожно и плавно так поворачиваю… Благо за несколько минут до их появления срезал все мелкие веточки, могущие зацепить меня за одежду или затрещать. Ствол почти голый, и мне ничто особо не мешает…

— Спят, кабаны… — восторженным басом гудит один из «тяжеловесов». — Ну, надо же! А ну, вставайте, сони! Давайте жрать, что ли? Где тут у вас обещанный супец?

Обожаю добродушных дураков! Они, к тому же, обладают на редкость звучными голосами. Да такими, что своей глупой болтовнёй и зычными раскатами из лужёных «говорилок» отвлекают всех и вся от насущного.

А потому…

Потому и этот вечно настороженный дятел как-то тушуется, словно его так некстати оборвали и оттеснили от крайне важного дела. Он теряет бдительность, которой, держу пари, всегда так гордится. Эдакий сверхбдительный гусь.

— Ты чего орёшь, дубина?! — Его оскорблённому чувству долга нет предела. Кажется, он готов запинать нарушителя "тайной вечери" в его исполнении "а ля соло".

— Да иди ты в жопу, Дрись! Я жрать хочу, а ты уже задолбал своим вечным "тихо, тихо"! Кого ты тут всё шугаешься, в нашем-то районе? Пусть встают, чтоб им пучило! Жрать пусть дают! — он раздражённо кивает на картинно разложенные мною по поляне трупы, что вроде бы почти натурально и старательно изображают спящих.

Всё, пора…

— Что-то они как-то тихо… — Договорить "настороженный сверчок" не успевает. Упруго выплюнув дротик, заставляю его тут же хлопнуть себя по затылку чуть повыше первого позвонка. — Комары, бля? Откуда?!

И тут же падает, как подкошенный. Паралитик работает что надо, даже спустя столько лет. Технологии, что и говорить, были…

У меня тридцать пять секунд. Тридцать пять почти спокойных секунд, за которые можно, при знании вопроса, свергнуть какое-нибудь правительство среднего "паршива".

— Эй, недоумок!!! Ты чего?! — изумлению одного из громил нет предела. Он взирает на опрокинувшегося товарища, словно тот не лежит в отрубе, а уселся гадить прямо посреди центрального стадиона Лужники.

Большие горы, как правило, всегда славны скудоумием и малой скоростью реакции.

— Я отвечу за него… — Легко и тихо спрыгнув с дерева, возникаю прямо перед ними.

— Ты чего тут, сука ты этакая, дела… — пытается въехать в ситуацию второй. Короткий двойной высвист… и вечный булькающий звук. Так же, — продублированный за секунду дважды.

Как всё старо, действенно и однообразно. Убираю в рукав закреплённый там на резинке тонкий, но очень жёсткий и упругий хлыст треугольного сечения. Толщиною чуть меньше карандаша. С крохотными насечками по всей длине своего сорокасантиметрового тела. Всё это закреплено на нетолстой рукояти, и снабжено ременной петлёю для запястья.

Это "херя".

Так мы шутя и ласково называем собственное маленькое изобретение, изготавливаемое нашими «ведомственными» умельцами за пузырь коньяку. По сути, это и пила, и ножовка по металлу, и деликатный напильник, и стек… Если лошадь нужна вам не больше, чем на пять минут. Такое «погоняло» сдерёт с неё всю шкуру с крупа без остатка, за три замаха, но и скорость обеспечит просто космическую…

Зато в умелых руках это — орудие убийства.

Орудие — мечта.

Тихое, вечно заряженное, компактное и неприметное…

Хоть в чистом поле, хоть в узком пространстве лифта. Потянул краешек — твоё. Порезал, придушил, отмахнул захватом "в петлю" пальцы или всю ладонь, вскрыл вену или горло… Отпустил по ненадобности — скользнуло внутрь рукава не хуже языка хамелеона. И настороженно замерло, затаилось в ожидании…

Красота!

…Им даже не успело прийти в голову решение применить эти самые висящие на груди автоматы. Единственное, что в них изменилось, так это то, что они по-настоящему быстро переместили руки с них на горло. В попытке зажать разрезанные кадыки и ярёмные вены.

Бесполезно. Если учесть, что «херя» смазана вдобавок сулемой, вы не жильцы.

Подхожу к парализованному, но всё ещё живому «дятлу». Он дико вращает глазами, силясь что-то промычать… Но ни руками, ни ногами, ни даже языком уж тем более…

И секунд через пятнадцать он начнёт шевелиться, через сорок впервые каркнет что-нибудь нечленораздельное, а через шестьдесят разорётся тут так, что хоть святых выноси!

Это совсем не входит в мои планы, поэтому я быстренько наклоняюсь, захватываю безвольные, податливые мышцы шеи… и одним несильным движением сворачиваю ему его птичью башку.

Перед тем, как подохнуть, в глазищах доходяги блеснуло понимание происходящего, и он так и умер, — с выражением молча переживаемого кошмара на лице. Голова падает со шлепком в лужицу, как хлебный мякиш, что плюхается в стакан с молоком.

Должен признаться — действительно страшная, мученическая смерть.

Страшная. Именно своей полной безмолвностью.

Во всё время, в которое ты даже бессилен кричать и защищаться, должно быть, испытываешь нечеловеческие моральные муки от осознания полной собственной беспомощности.

Но таковы условия этой игры. Таковой всегда была эта хренова жизнь. Если вечный скоростной заплыв по золочёному сверху дерьму можно вообще назвать жизнью. Либо ты воткнёшь кому-то, либо кто-то жёстко войдёт в тебя… И упаси Господи, помимо твоей воли…